Недалеко стоит его машина «Нива». Забрызгана осенней грязью. Посредине зимы. Пальцы его коротки, с красноватыми пятнами экземы. Часто моргает, как от яркого цвета. Чью жизнь он живет?

Ты такой же, как отец! – крикнула в сердцах мама. А мальчик плохо помнил своего отца, и поэтому ему стало интересно узнать, каким же был папа. Мама все равно ничего не расскажет, хотя отцово фото стоит на этажерке, на верхней полочке рядом с радио. Радио тоже было предметом любопытства, и однажды, когда мама была на работе, мальчик осторожно снял его со стены и разобрал, то есть выкрутил четыре болтика по углам задней стенки из толстой прессованной бумаги. Эта стенка, упав на пол, открыла ему удивительный мир: внутри было два загадочных проводка, тянущихся к тяжелой металлической воронке динамика, и квадратная коробочка с блестящим стержнем. Загадочная поначалу коробочка оказалась всего лишь регулятором громкости. Неизвестный мальчику запах этих таинственных мерцаний смутно навеял далекую и светлую жизнь, вычитанную из книжек, которые занимали все остальные полки этажерки.

И в этот миг он вдруг вспомнил! Да, да!

Осенний холодный день, дождливый и ветреный, огромный перрон вокзала, женщины в жакетках, длинных юбках и на ногах боты с высоким каблуком. Мужчины в длинных пальто с широкими плечами, такие же широченные брюки, блестящие, отливающие чернотой, тупоносые туфли. Запах папирос, женских духов, мужского одеколона и угольного паровозного дыма. Мальчик еще очень мал, поэтому он видит огромные колеса вагонов, когда мама, спеша и таща его за руку, бежит вдоль состава. Там, где-то впереди папа. И почему то надо быстрее, быстрее, мальчику жарко в теплом плотном пальтишке, ноги заплетаются от тяжести грубых, на толстой подошве, ботинках. Но они успевают. И вот папа, увидев его, стремительно делает шаг навстречу, подхватывает на руки и прижимает к своей колючей щеке.

Мама смотрит снизу, молчит и отворачивается, а когда вновь взглядывает на мальчика, то он видит светлые дорожки от слез на ее обеих щеках. Звонкие и холодные удары колокола, горящего металлическим сиянием на стене вокзала, крик паровоза, суета, чемоданы плывут куда – то вверх и исчезают в открытой вагонной двери. Крики людей, объятия, поцелуи, топот ног и наконец, напугавший мальчика лязгающий грохот состава, колеса оживают, вагоны срываются с места со скрежетом, свистом, неимоверным шумом. Пепельно-черный дым паровозной трубы начинает стелиться вниз, закрывая и вокзал, и сумрачное небо с косыми ниточками дождя. Последний вагон убегая, резко открывает пространство, будто растворили двери закрытые до того, и мальчик видит мокрые рельсы, шпалы, острые серые камушки насыпи, а подняв глаза, замирает в удивлении. Сложенная из прямоугольных страшных камней, высоченная таинственная башня с отростком трубы на верхушке смотрит на него прокопченными глазами двух маленьких окон, забранных решеткой. – Что это, мама? – Водонапорная башня. – А зачем она? – В паровозы воду наливать. Отстань. – Мама плачет, роется в своей сумочке, выхватывает оттуда носовой платок и мальчик вдруг понимает, что они остались вдвоем. Ведь папа, он точно видел, сел в этот ушедший поезд.

Он быстро привинтил крышку радио на место, поставил его точно так, как было, и включил в розетку. Внимательно все осмотрел, чтобы никаких следов, а то мама опять устроит скандал, и остался доволен. Стояли уральские, жуткие январские морозы, по утрам заводской гудок трижды сигналил о том, что в школу идти не нужно, это радовало мальчика, можно почитать, посмотреть в окно на зябнущих прохожих, на редкие автомашины, на лиловый утренний воздух, на поздно встающее ледяное и маленькое солнце. Но сегодня он решился написать папе письмо. Его адрес он нашел случайно в комоде, в коробочке, куда мама сложила домашнюю документацию. Здесь было свидетельство о рождении мальчика, мамин паспорт, ее свидетельство об окончании средней школы, ордер на жилплощадь, квитанции об уплате за свет и воду от конторы «Водосвет», свидетельство о браке родителей мальчика и десятки вовсе неинтересных бумаг.

Тут же аккуратной стопочкой, перевязанные тесьмой, хранились извещения об уплате алиментов. Каждый бланк, небольшой, из плотной бумаги, с четким шрифтом, с прописной суммой денег – «пятьдесят рублей 00 коп». – с отметкой каждого месяца за весь пятилетний срок после папиного отъезда. Мальчик взял новый конверт, лежащий тут же, старательно переписал папин адрес – Молдавская ССР, Кишинев, бульвар Роз, дом 65, кв.18. Фамилию, имя и отчество выписывал так, что на лбу выступила испарина от напряжения. Уф! Теперь самое главное. Письмо.

Но о чем писать? Мальчик задумался, и с внезапной горечью осознал, что он совсем не знает, о чем написать папе. А ему так хотелось, чтобы папа узнал, как он вырос, как учится, как любит читать, как он уже подрался, и не раз, с мальчишкой из соседнего дома, защищая свою одноклассницу от обид и едких намеков. О том, что он вовсе не безотцовщина, как упрекают его во дворе старшие мальчишки. О том, что он просто очень скучает, и что ему и вправду нужен папа. И еще столько, столько всего необходимого нужно сказать папе… Что и тетрадки не хватит.

И тогда мальчик просто написал – «Здравствуй папа! Здесь очень холодно, стоят сильные морозы. Я очень скучаю по тебе, папа. Пришли мне яблок, зимой у нас их нет. У меня все хорошо, папа. Твой сын.»

Не прошло и двух недель, как пришла посылка, фанерный ящик, обшитый серой тканью, с сургучными печатями, с красивым каллиграфическим папиным почерком. В ящике были уложены великолепные крупные яблоки, красные, крепкие, с желтыми цветовыми переливами. Необыкновенно вкусные, мальчик еще никогда не ел таких изумительных яблок. Но съев только одно, он выложил все яблоки в корзину, осмотрел все стенки ящика, оторвал с него ткань, прощупал ее, заглянул во все щели, перетряс ящик над столом и почувствовал как снизу, от живота к горлу стремительно взлетел горячий огромный ком, глаза защипало, и хлынули слезы, обжигая щеки, перехватывая дыхание. Ни строчки, ни одного слова от папы не было…

Только яблоки, и яблочный запах, затопивший комнату.

Далеко в горах грохнуло и покатилось дробящимся эхом. Я проснулся. Еле видимый рассвет холодным ознобом заглядывал в палатку. Услышал торопливые шаги часового, шум скатывающихся камней под его ногами. Быстро одевшись, натянул сапоги, накинул бушлат, передернул на ремне кобуру пистолета под правую руку и, подхватив свой автомат, выбежал в студеное объятье ущелья, где мы остановились на ночлег. Небо на востоке зажигалось пунцовым жаром. Грохочущее эхо повторилось, я успел заметить вспыхнувшую зарницу в районе дислокации нашей роты и мгновенно все понял.

Толкнув часового, заорал.

– Боевая тревога! Пять минут на сборы! Связиста ко мне!

Разведвзвод взметнулся из сна, без лишней суеты, выстроился в две шеренги на площадке, покрытой желтой тяжелой пылью.

Заспанные, бледные лица, ни улыбок, ни эмоций. Равнодушие воспаленных глаз.

– Слушай боевую задачу!

– Посты охранения остаются на занятых позициях! Старшим назначаю сержанта Карасева! Связист Еременко поступает в ваше распоряжение! Действовать согласно обстановке!

Взвод! Напра – во! За мной, бегом! Марш!

Слушая тяжелый топот за спиной, я сосредоточенно думал, что же могло случиться в расположении роты? С нашей стороны угроза исключена, дорожное полотно, замкнутое отвесными скальными стенами просматривалось уже 16 часов постами боевого охранения. Мы двигались авангардом, поэтому разрыв составлял 3 км. Рота утром должна была начать рассредоточение по горным высотам, занять позиции и проконтролировать прохождение колонны из Баграма, с горючим, продовольствием, боеприпасами и медикаментами.