В пьяном виде говорить с матерью было бесполезно. И разговор отложила наутро.

На следующий день Галина Егоровна долго спала, разговор опять отложили до вечера. Лично Людмила уже неоднократно выслушивали жалобы матери, что из добропорядочной женщины отец превратил её в бездушную машину. Вот почему своим пьянством она восстала против него. А ещё, будто бы у отца была любовница, у которой подолгу пропадает, вот поэтому долго задерживается на работе. И по воскресеньям к ней уезжает? Пусть найдёт ещё такую же дурочку, которая ему безоговорочно верила, как она…

Прокрутив в сознании воображаемые ответы матери, Людмила облегчённо вздохнула. Как бы Галина Игоревна не винила Николая Сергеевича, она попала под влияние оголтелой своры. От дельцов она получала какие-то средства на свои увеселения. Галине Егоровне говорили, что у них так заведено, а когда-нибудь она вернёт долг, без этого им нельзя хорошо ладить…

Настал момент, когда Николай Сергеевич был вынужден передоверить семейный бюджет старшей дочери, которая на своё усмотрение, если мать выходила из запоя, выделяла ей деньги. А потом стала отказывать в доверии, поскольку уже не раз случалось, когда выданные на продукты деньги, она пропивала.

– Вот и готовьте сами, и ходите по магазинам, и убирайте квартиру, а я вам больше не домохозяйка и не домработница! – кричала исступлённо Галина Егоровна. – Как будто только я проматываю деньги. Да у меня на вино есть свои!

– Где же ты берёшь, мама? – поинтересовалась Людмила.

– Добрые люди ссужают, не то, что вы! – возмущённо качала та головой, а глаза при этом нервно и злобно блестели, словно перед ней была не дочь, а мошенница.

– А чем долги возвращаешь?

– Бессрочная ссуда, да, беспроцентная! Люда, если хочешь знать, могу вернуть, а могу… – она не договорила, резко, отчаянно махнула рукой, посмотрела на дочь с застывшей в глазах болью.

Людмила перехватила её взгляд, начиная что-то понимать.

– Да о чём ты говоришь? Где же в наше время есть такие добрые люди? – недоверчиво переспросила дочь, подозревая, как бы мать уже не стала заговариваться или её действительно впутали в какие-то махинации.

– Уж, всё тебе скажи, Людочка, не-ет, так не пойдёт, потом спать не будешь, – в насмешку проговорила Галина Егоровна, и помахала, небрежно поддразнивая рукой, затем отвернулась и закурила сигарету…

Вечером, вспомнив этот давний разговор с матерью, Людмила с ходу пошла в её комнату посмотреть, что делала мать. Наташи ещё не было из школы, где преподавала историю.

Галина Егоровна что-то искала в плательном шкафу, изрядно покачиваясь из стороны в сторону. Она не услышала, как вошла Людмила и наблюдала за ней. Из запоев мать, разумеется, выходила, постепенно трезвея, а потом становилась молчаливой, чувствуя перед дочерьми свою вину. А ведь на самом деле она уже давно притупилась, и ей уже было всё безразлично. Правда, на мужа она продолжала таить застарелую обиду. В дни протрезвления она почти не выходила из дому, отключала телефон. Людмила уже знала, что теперь матери можно доверить деньги. Но стоило той прийти домой выпившей, как ларчик снова закрывался. Это могло произойти после выхода из запоя через неделю, а то и через три, в зависимости от её настроения, и тех, кого встречала на улице. А бывали и такие, кто не хотел выпускать мать из-под своего влияния…

Людмила уже изучила все повадки матери, стоило сейчас затронуть Галину Егоровну, как она могла снова жаловаться на отца, и даже впасть в истерику. Поэтому лучше промолчать и незаметно уйти. Конечно, так жить больше нельзя, завтра надо поговорить с ней и с отцом…

По своему обыкновению Николай Сергеевич приезжал домой поздно и как всегда донельзя усталый, хмурый, неразговорчивый, о матери ничего не расспрашивал. Но о её поведении Людмила сама ему докладывала.

На этот раз Николай Сергеевич буквально с порога спросил о том, где мать. Людмила не без удивления ответила, что она, должно быть, спит. По тону отца она тотчас догадалась, что о ней он спросил неспроста. Она вопросительно, полная тревоги, в ожидании худшего уставилась на Николая Сергеевича, готовая уже поторопить отца, чтобы тот наконец заговорил:

– Люда, – начал взволнованно он, – я сегодня должен был подписать один документ, который не я обсуждал, а наша дражайшая матушка с какими-то тёмными личностями…

– Не понимаю, о чём ты говоришь? – деланно удивилась Людмила, которая догадывалась о тайной деятельности матери, но отцу боялась говорить. А теперь он всё знает, и может уличить её в укрывательстве Галины Егоровны. – Давай-ка поужинай, а потом поговорим, – предложила она.

– Да, ты, пожалуй, права. Я, наверное, порядочно устал, – задумчиво ответил отец. – И сегодня даже не обедал, – прибавил Николай Сергеевич, ценя чуткость дочери. Хотя он подозревал, что Людмиле что-то известно, а иначе она бы не перевела разговор в другое русло, не отвлекла его, а сама бы заинтересовалась. Впрочем, так может даже и лучше.

Людмила разогрела ужин, отец смотрел в тёмно-сиреневое окно. На его гладких скулах вспухали желваки, сходились к переносице брови и расходились, на лбу собирались и разглаживались морщины.

– Если нетрудно, принеси мой портфель? – попросил он, чуть погодя, когда дымившееся ароматным парком мясо с картошкой аппетитно щекотало обоняние.

Лет восемь-десять назад в холодильнике и в секретере серванта могло храниться несколько бутылок хорошего вина, водки, коньяка разных сортов. Однако из-за Галины Егоровны добрая семейная традиция прервалась. И с тех пор Николай Сергеевич был вынужден прихватывать бутылку в портфеле домой с работы, откуда он также брал папки с документами, с которыми иногда просиживал дома вечерами не один час, а то и за полночь.

Людмила, как послушная дочь, принесла портфель и молча поставила перед ним на стул. Ей не терпелось сказать, но воздерживалась, чтобы отец не пил на ночь глядя, неужели это так необходимо? Сколько он денег переводил на спиртное! Ведь порой отцу одной бутылки на день было мало. Неужели он, как и мать, уже не в силах обходиться без горячительного?

Но сейчас она понимала, что отец действительно чем-то сильно расстроен и хочет расслабиться. И она думала, что сбила у отца импульс к откровению, которым, впрочем, он и раньше не отличался. Но иногда под настроение он рассказывал Людмиле то, что его так беспокоило. А бывали такие моменты, когда от него невозможно было добиться и слова, хотя был нагружен информацией, которая требовала выхода. Но он молча переваривал её в себе. Дочь по-научному начинала разъяснять, что в коммуникабельный век, шквал информации способен подавлять психику, затормаживать восприятие окружавшего социального поля, что приводит людей к стрессам и депрессиям даже у крепких духом людей. Вот почему отец прибегал к спиртному, осенило Людмилу, которое снимало напряжение…

И она стала рассказывать, как в институте среди студентов физмата бытовала традиция шутливого философствования по проблемам социальной и духовной жизни человека в современном обществе. С отцом она начала приблизительно такой же разговор, чтобы как-то расположить его к откровению, какое могло неожиданно найти на Николая Сергеевича. На работе произошло такое событие, которое потрясло отца, и он долго не мог его утаивать. Но она нарочно дала ему передохнуть и собраться с мыслями. Но она боялась себе признаться, что та правда, которая открылась отцу, её неимоверно пугала…

И когда ужин был уже на столе, Людмила села напротив родителя. Николай Сергеевич откупорил бутылку коньяка и налил себе и дочери.

– Вот теперь, папа, мы можем поговорить по душам? – наконец предложила дочь, собравшись с духом.

– О чём? – рассеянно спросил Николай Сергеевич, подняв рюмку перед собой. – Ах, забыл… о документе… Но… это… думаю, уже не нужно… – выдавливал он из себя, криво хмурясь.

– Напрасно передумал, я тоже кое-что знаю, но боялась быть неправильно понятой…

– Что же ты знаешь? – удивился спокойно отец, он быстро выпил, взял снова бутылку, но она застыла под наклоном над хрустальной рюмкой, и наблюдал за реакцией дочери.