И новый тренер Глеба, а, лучше сказать, хозяин, протянул ему лист бумаги.

– Это – наш с тобой контракт, который ты, лежа на нарах подписывал! Чтобы не было лишних вопросов. В нем все сказано!

Но Глеб даже не взглянул на бумагу.

– Квелый!

– Ну, я – Квелый! Что дальше-то? Говори, не молчи!

Горн согласно кивнул.

– Отпусти меня на несколько дней домой! Мать целую вечность не видел… Как она – там, даже не знаю? Все ли с ней в порядке? Жива ли, здорова?.. Я в срок вернусь. Обещаю!

– Еще бы ты не вернулся! У нас, ты знаешь, что за это бывает?

– Догадываюсь!

В голосе Квелого послышались угрожающие нотки.

– Если не хочешь прежде времени червей в земле кормить, значит, все будешь делать только так, как я скажу, а не иначе!

– Стало быть, отпустишь, Квелый?

Но тот ничего не ответил.

– Я тебе об этом после скажу! А пока…

Вскоре Глеб принимал в гостиничном номере душ. А потом, одевшись, вышел на улицу. Как объяснил Квелый, недорогая столовая располагалась примерно в сотне метров от гостиницы. На питание он выделил Глебу небольшую сумму денег.

– Врач будет посещать тебя раз в три дня!

И Квелый протянул Горну сотовый телефон.

– Чтоб на связи со мной был постоянно! Не ответишь, убью!..

И желчно усмехнувшись, опекун Глеба добавил:

– Ты догадываешься, о чем я речь веду?

– Еще бы! Не сомневайся, Квелый! Все сделаю, как надо! К матери только повидаться отпусти…

Как узнал потом Глеб, Квелый потому и был Квелым, что с виду он казался таким. Словно вагон угля лопатой разгрузил, и после этого лень ему было даже лишний раз рукой пошевелить или слово сказать. Последнее делал он особенно неохотно. Казалось, весь мир и все вокруг ему так осточертели, что и смотреть-то он на них не хотел. Но это была лишь видимость. Позже Горн убедился в этом, когда стал невольным свидетелем того, как Квелый, внезапно рассвирепев, одним ударом свалил с ног одного из своих подопечных, посмевшего нелицеприятно отзываться о нем при посторонних. Квелый раздробил ему глазное яблоко так, что потребовалась срочная операция. Правда, лечение потом щедро оплатил, но из спортивного клуба выгнал.

Это Инга еще до памятного боя с генеральским племяшом написала Глебу, что мать его уже примерно год живет не по месту бывшей прописки, а в доме, который принадлежал бабуле. После того, как она померла, мать туда и переселилась.

– А как же – наша квартира? – напрасно допытывался Глеб.

Инга отвечала, что об этом ей мало что известно. Слышала сплетни, как будто бы квартирой Горнов завладел бывший сожитель Марии Сергеевны. А, завладев, продал ее. А, может быть, и не сплетни – это вовсе, а горькая, но правда…

Узнав об этом, Глеб ужасно разозлился. Он не мог дождаться, когда, наконец, увидит родную мать и, ничего не перевирая, она расскажет ему все, как есть!.. К тому же, он сильно скучал по ней. Мать, все ж таки! Как ни крути, это был единственно родной ему человек на всей земле!..

В письме Инге Глеб сообщил, что собирается приехать домой, но, когда именно, этого он пока не может сказать.

Лежа на полке и, слушая перестук колес, Глеб незаметно для себя задремал. Ему приснилось, что он – на ринге… Ринг залит светом прожекторов. Справа – судья. Напротив – противник… От удара в голову Горн падает. Придя в себя, видит, как тот, стоя над ним, презрительно указывает на него пальцем и хохочет…

– Что, съел?! Захотел нашего брата голыми руками взять! На-кась, выкуси!..

Блин!.. Псих ненормальный!

Только теперь Глеб замечает, что над ним потешается не кто-нибудь, а тот самый ненавистный ухажер его матери, Головнин.

Ощущая, как снежинки, кружась, тают у него на щеках и губах, Горн толкнул калитку в усадьбу, в центре которой размещался бабулин дом. Казалось, за время его отсутствия он еще больше посерел и вжался в землю.

Дверь в избу оказалась не запертой.

– Есть, кто живой? – спросил он прямо с порога.

Но ответа не последовало. Зато в нос ему ударил неприятный запах спиртного.

Он вошел в хату и увидел мать. Она лежала на кровати. Глаза ее были прикрыты. Скорее всего, она ничего не знала о его приезде. Да и откуда она могла знать? Инга с ней практически не общалась… А больше донести до Марии Сергеевны весточку о Глебе было некому.

Глеб легонько тронул ее за плечо.

– Ма! Проснись… Ты меня слышишь, ма?!

Она открыла глаза. Но, видимо, полагая, что все еще спит, закрыла снова.

– Ма! Почему ты – здесь? Почему – не в нашей квартире?

Ресницы ее дрогнули. Она протерла глаза и села на кровать, все еще не веря, что перед ней – он! Ее сын!

– Глеб! – со стоном вырвалось у нее из груди.

Она протянула к нему руки, и они обнялись. Глеб почувствовал, как жгучие слезы катятся по ее щекам.

– Наконец-то, ты вернулся! Наконец…

– Да, мама, я вернулся!..

– Ты, я надеюсь, насовсем? – часто всхлипывая, с тайной надеждой в голосе спросила она.

Но он не хотел портить радость, которую они испытывали от этой долгожданной для них обоих встречи, поэтому промолчал.

Только теперь Глеб обнаружил, что на столе стояла недопитая бутылка водки.

– Будешь?.. Ведь столько не виделись!

Марья Сергеевна метнулась в кухню и вскоре принесла еще один граненый стакан. Она разлила спиртное.

– Извини, закуски у меня нет! В доме – шаром покати!

Выражение жалкой растерянности и какой-то безысходной тоски мелькнуло на ее лице. Но приезд сына, видимо, заставил хозяйку дома на время забыть о том, что денно и нощно морально подавляло спившуюся женщину. Съедало изнутри. Хмельная искорка сверкнула в глазах Марии Сергеевны.

– Давай, сынок! За встречу! – почти торжественно произнесла она.

И, не дожидаясь его, выпила.

– А – ты? Чего ждешь? – поморщившись, спросила Марья Сергеевна.

– Я не пью, ма! Мне нельзя! Форму берегу…

– А… Ну, да!

Женщина махнула рукой в пустоту. Точно такая же, видимо, до краев заполняла ее душу.

– Ты же у меня – спортсмен! Все кулаками машешь? Чемпионом стать хочешь? Это – вряд ли! Голову, разве, что, себе сломишь!

На лице ее мелькнуло что-то вроде гордости, которую вопреки словам она втайне испытывала за сына. Но это чувство тотчас сменило горькое разочарование из-за собственной не сложившейся судьбы, а потом – апатия… Вероятно, эту апатию вызвала очередная доза алкоголя, которому неспособен был противостоять истощенный регулярными запоями организм Марии Сергеевны.

– Ма! Почему ты – здесь? – снова спросил ее Глеб.

Спросил не только затем, чтобы узнать, что стало с их квартирой, но и для того, чтобы вернуть родительницу к реальной действительности. Хватит уже ей было, витать в хмельных облаках, которые если бы и пролились смрадным дождем на землю, то после… Ничего хорошего из этой земли все равно бы не произросло.

– Я продала квартиру! – сказала Марья Сергеевна, не глядя сыну в глаза.

– А деньги?

– Деньги украли…

– Украли?!!

– Так получилось! Прости, сынок!

Это было слишком!

– Но кому? Кому ты продала квартиру? Может, тебе не заплатили деньги, а ты молчишь?.. Боишься, признаться! А то, как бы чего не вышло…

– Может, и боюсь! Только не за себя, а за… Да и какая теперь – разница?

Глеб схватился обеими руками за голову.

– Как ты могла? Ма? Как ты могла? Ты посмотри на себя. На кого ты стала похожа?.. А – эта нищета!

В самом деле, мебели в доме почти не было. Старая кровать, стол, пара стульев да печь. Даже штор на окнах и тех не имелось.

– Как ты собираешься жить дальше?

– Ничего! Как-нибудь… Работу ищу. Нигде не берут. Алкашки никому не нужны!

И она хрипло рассмеялась.

– Подохну я скоро, Глеб, и – все дела! Так что лучше о себе подумай.

Не в силах сдержать слезы, что покатилась по его щеке, Глеб украдкой смахнул ее ладонью.

Встав с кровати и слегка пошатываясь, Марья Сергеевна направилась к подоконнику. На нем лежала какая-то пожелтевшая от времени газетенка. Взяв ее, она вернулась на прежнее место и протянула ее Глебу.