Новая идея нетерпеливо разрасталась: «…Как, интересно, с выпивкой в Таиланде? Везде одинаково, просто монахам нельзя… Это плохо, у них там и с женщинами ограничения, да-а-а! Но год продержусь, там, по ходу, тема должна выветриться. Только бы газеты успокоились…
Что это Генри мои кредитки не несет, я ему отдал на случай смерти, а он? Человек такой этот Генри – что ему мои проблемы, умер, жив… Деньги прикарманит, и знай себе… алкоголик несчастный. Надо побыстрее его отыскать».
Неумехе-ныряльщику вспомнилось погружение:
«…Не может быть, чтобы такая рыбина… у, черт – голова болит, когда думаю… К бесу, таких рыб не бывает, кит, наверное, еще с таким щупом или хоботом… нет, таких не бывает, надо Хэндборо спросить… ну его. Не скажет, сколько не спрашивай. Генри скажет… Вот бы его найти!»
Быстрее не получалось, так как был слаб и ходил шатаясь. Но из суеты за иллюминатором неудачливый ныряльщик заключил, что команда готовится к высадке. Скоро за бортом послышался звук другого судна, и Дима поплелся смотреть, что приплыло. На поблескивающих от солнца волнах качалась грузовая баржа с японским флагом. Глаз радовал красно-белый раскрас судна, его дутые бока, аккуратные тросы. Сразу становилась заметной разница между румяным японцем и архаичным «Робоколом». Не то чтобы Диме не нравился их корабль, но был он каким-то уж совсем несовременным, несмотря на хорошую аппаратуру и оснащение. К примеру, у них в декоре не было пластика, хромированных вставок, шкильдиков. Даже надпись на борту – и та была самопальной, в страхе и спешке выведенной Димой бог весть какой краской.
Матросы цепляли крюки, кричали через борт на изворотливых азиатов, и те принимались сновать еще быстрее. Судя по хорошему настроению, по тому, что эта сцена ему нравится, Дима заключил, что выздоравливает, и возникла надежда, что предприятие его осуществится, вот только бы найти Генри.
Пройдоха-доктор оказался в навигационной за компьютером. Дима увидел торчащую из-за монитора плешивую голову.
– Эй, приятель, что не приходишь меня навестить? Я самый что ни на есть больной, а ты пренебрегаешь. Нехорошо!
Генри высунулся из-за монитора, заулыбался, и его брови поползли вверх.
– Как раз собирался к тебе… Думал, чачу занесу, для поднятия духа, вот, со мной, – Генри поднял с пола бумажный пакет и стал в нем ковыряться.
– Да, – встрепенулся он, – тебе же надо отдать карточки… Подожди, я за ними схожу. Ну, ты и мину тогда состроил, будто в самом деле собирался к акулам на съедение. Я таких лиц не видел: серьезное, отрешенное – я, дескать, вам покажу, как погибать надо, вы тут без меня и умирать-то не умеете…
Доктор суетился.
– Посмотрел бы я на тебя, – огрызнулся Дима, – небось, кинулся бы на колени: «Простите, Отцы, защитите, Небеса»…
Генри пропустил фразу мимо ушей и так же быстро, как до этого, задал вопрос:
– Что за ребенок, кому ты хотел свои сбережения отдать, твой? Я не понял…
– Да хоть и мой… Что, у меня ребенка не может быть?
Вместо ответа Генри только пожал плечами, пошел к выходу и по пути выдернул из бумажного кулька пузырек из-под пилюль, сказав:
– В пропорции четыре к одному, не меньше, а то сожжешь себе все. Оставайся здесь, твои карточки сейчас принесу… Да, и вот что, наш капитан – умничка, ухаживал за тобой, как за младенцем, меня туда можно было не звать. Такие вот, брат, у нас люди…
Генри вышел, Дима оказался в навигационной один, и тут у него вспыхнули подозрения.
«Что им всем до моего ребенка? Белобородый спрашивал из этикета, а этот зачем? Только вспомнить, какую капитан разыгрывал сцену, прямо лопнуть от важности. И что это я про Небеса вспомнил? Да-а, капитан тогда спрашивал – верю в них или не верю. Чудной он дядя!.. Верю или не верю? Ну, наверное, верю, и будет все зависеть, если побег удастся, – тогда Небеса, наверное, есть. Успокою маловерного капитана… по почте напишу: Тихий океан, „Робокол“, передать Сострадательному Оку… бред какой, просто ужас!»
Цена
Мог ли знать Дима, что в этот час два серьезных человека обсуждают как раз этот бред, причем в связи с его личностью? Капитану пришлось раскрыть Тасико всю эзотерическую часть своей просьбы. Тасико выслушивал похожие изложения не в первый раз, но время не изменило степени его удивления. Японцу было понятно, когда предлагаются существенные, весьма и весьма существенные деньги за засыпку несчастных десяти квадратов бесконечного океана на рифах, а также и то, что этот труд может быть смыт первым же цунами. Но про откуп людей у богов – этого он понять не мог.
Наблюдая за Коаем, внимательный собеседник стал догадываться, что, возможно, эти мифы есть вводная часть к чему-то большему. Общаясь с русскими, Тасико наблюдал нечто подобное: лишенную логики надежду на случай, причем на случай, который непременно повернется к ним счастливым боком, будто есть некий русский бог, гоняющийся за всеми этими моряками по бескрайним водам океанов и ищущий случая проявить сострадание. В капитане, несомненно, было что-то славянское, хотя по отшлифованному ветрами лицу сказать, откуда он, не представлялось возможным.
Из объяснений Коая выходило, что будущего беглеца необходимо… изолировать от солнца, причем не в прямом, а в переносном смысле. Дескать, люди, в числе которых и Тасико, сопряжены с солнцем, и через эту связь на них поступает разная по качеству судьба. Если солнце видит, что человек наломал дров, то рано или поздно придет воздаяние, придет от солнца. Человек без конца совершает проступки, а солнцу не остается ничего другого, как присылать соответствующую судьбу. Чтобы так не происходило с беглым немцем, капитан устроил «кровопускание» – событие с акулами, которое для Тасико он назвал экспериментом на страх. Меры это временные, а человек, посланный от хозяина судна, тащит за собой тяжелую судьбу, что видно невооруженным глазом.
– В самурайских трактатах есть об этом! – вставил обрадовавшийся Тасико. – Воину необходимо переломить рок, иначе никогда не закалить в себе бойца духа…
Капитан одобрительно покивал и продолжил:
– Человек должен утончиться. Сейчас Дима простое животное, он не может разглядеть даже корабль, не чувствует океана, традиции судна для него непонятные ритуалы…
– Так избавьтесь от него, пусть себе сбежит в Японию, его оттуда быстро… – не выдержал Тасико.
Коай щелкнул языком и мотнул головой вбок.
– К нам вчера доставили бразильца… Понимаете, так просто на «Робокол» не попадают. Все должно идти естественно. Если кораблю он не нужен, то и мне не нужен, пусть катится ко всем бесам. Пока я вижу, что человека надо заставить голодать по солнцу.
– Он не умрет? Поймите, у нас здесь даже кладбища нет, мы все… все такое в Миязаки должны отправлять.
– Не должен, в нем сильное животное, лис. Не должен, Тасико, – успокоил Коай и добавил: – Если что, я позабочусь, потому как будем мы здесь неподалеку плавать.
– Еще одно, Коай: помимо контроля на территории, ваш проект с солнцем, ну, не знаю, как – механизм мне непонятен… иначе говоря, от меня не требуется вмешиваться в эту эзотерику?
– О, нет-нет! Тасико, все это без вас. Выделите ему домик, ну, так, чтобы не на виду он тут шатался. Забор бы неплохо.
– Да-да, о да – такое у нас уже построено.
– Даже доктора не надо, все как на собаке заживет. Еды какой-нибудь туда принесите, а так все.
– Капитан, все сделаем, и… до вечера жду вашего ответа про почву. Нам надо много почвы, капитан!
Компаньоны пожали друг другу руки и расстались. Как Дима представлял себе маршрут бегства, так и капитан видел наиболее вероятный сценарий приключений беглеца и за него не волновался. Возвращаясь от Тасико на корабль, мыслями Сострадательное Око обратился к Раулю – бразильцу, пожелавшему остаться на «Робоколе». Ночью, убедившись, что Дима спит, капитан пошел разговаривать с Раулем, и что за удивительную историю узнал!
Рауль
У него была подруга. Давно. С ней он жил в Сан-Паулу больше пяти лет, но она все никак не решалась согласиться на брак. Элизия, так ее звали, ставила Раулю трудную задачу: он должен был стать чуть более юморным; его теперешний взгляд на жизнь казался ей слишком радикальным.
