СОН И НЕТ Нагорев и трепеща, Сон навеяла свеча… В гулко — каменных твердынях Два мне грезились луча, Два любимых, кротко — синих Небо видевших луча В гулко-каменных твердынях. Просыпаюсь. Ночь черна. Бред то был или признанье? Путы жизни, чары сна, Иль безумного желанья В тихий мир воспоминанья Забежавшая волна? Нет ответа. Ночь душна. * * * Не могу понять, не знаю… Это сон или Верлен?.. Я люблю иль умираю? Это чары или плен? Из разбитого фиала Всюду в мире разлита Или мука идеала, Или муки красота. Пусть мечта не угадала, Та она или не та, Перед светом идеала, Пусть мечта не угадала. Это сон или Верлен? Это чары или плен? Но дохнули розы плена На замолкшие уста, И под музыку Верлена Будет петь, моя мечта. СРЕДИ МИРОВ
Среди миров, в мерцании светил Одной Звезды я повторяю имя… Не потому, чтоб я Ее любил, А потому, что я томлюсь с другими. И если мне сомненье тяжело, Я у Нее одной молю ответа, Не потому, что от Нее светло, А потому что с Ней не надо света. 1901 СТАНСЫ НОЧИ Меж теней погасли солнца пятна На песке в загрезившем саду. Все в тебе так сладко-непонятно, Но твое запомнил я: «Приду». Черный дым, но ты воздушней дыма, Ты нежней пушинок у листа, Я не знаю, кем, но ты любима, Я не знаю, чья ты, но мечта. За тобой в пустынные покои Не сойдут алмазные огни, Для тебя душистые левкои Здесь ковром раскинулись одни… Эту ночь я помню в давней грезе, Но не я томился и желал: Сквозь фонарь, забытый на березе, Талый воск и плакал и пылал. СТАРЫЕ ЭСТОНКИ Из стихов кошмарной совести Если ночи тюремны и глухи, Если сны паутинны и тонки, Так и знай, что уж близко старухи, Из-под Ревеля близко эстонки. Вот вошли, — приседают так строго, Не уйти мне от долгого плена, Их одежда темна и убога, И в котомке у каждой полено. Знаю, завтра от тягостной жути Буду сам на себя непохожим… Сколько раз я просил их «Забудьте…» И читал их немое: «Не можем». Как земля, эти лица не скажут, Что в сердцах похоронено веры… Не глядят на меня — только вяжут Свой чулок бесконечный и серый. Но учтивы — столпились в сторонке… Да не бойся: присядь на кровати… Только тут не ошибка ль, эстонки? Есть куда же меня виноватей. Но пришли, так давайте калякать, Не часы ж, не умеем мы тикать, Может быть, вы хотели б поплакать? Так тихонько, неслышно… похныкать? Иль от ветру глаза ваши пухлы, Точно почки берез на могилах… Вы молчите, печальные куклы, Сыновей ваших… я ж не казнил их… Я, напротив, я очень жалел их, Прочитав в сердобольных газетах, Про себя я молился за смелых, И священник был в ярких глазетах. Затрясли головами эстонки. Ты жалел их… На что ж твоя жалость, Если пальцы руки твоей тонки, И ни разу она не сжималась? Спите крепко, палач с палачихой? Улыбайтесь друг другу любовней! Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий, В целом мире тебя нет виновней! Добродетель… Твою добродетель Мы ослепли вязавши, а вяжем… Погоди — вот накопится петель, Так словечко придумаем, скажем… . . . . . Сон всегда отпускался мне скупо, И мои паутины так тонки… Но как это печально… и глупо… Неотвязные эти чухонки… 1906 * * * Но для меня свершился выдел, И вот каким его я видел: Злаченно — белый — прямо с елки Был кифарэд он и стрелец. Звенели стрелы, как иголки, Грозой для кукольных сердец… Дымились букли из-под митры На струнах нежилась рука, Но уж потухли струны цитры Меж пальцев лайковых божка. Среди миражей не устану Его искать — он нужен мне, Тот безустанный мировражий, Тот смех огня и смех в огне. |
