На этот запах потянулись солдаты, облизываясь и гремя котелками, как коты, почуявшие, что в их миски хозяйка налила молоко или сметану.

— Что бы вы без меня делали? — назидательно, с барственными интонациями в голосе, говорил повар.

— Не тяни, — слышал он в ответ, — ты почему так поздно?

— Вот, никакой благодарности, что вообще приехал. Загнали вас черт знает куда.

Он прямо-таки излучал здоровую жизнерадостность.

— Из горячего — только каша. Рисовая.

Известие это вовсе не вызвало у солдат неудовольствия. Иного они и не ждали. Кислые мины на лицах у них появились бы в том случае, если повар сказал, что у него есть только сухари.

Повар окунал черпак в большой чан, там что-то чавкало. Вытаскивал черпак обратно он с заметным усилием, словно в чане кто-то сидел, хватался за черпак и не хотел его отдавать. Вываливал в очередной, подставленный ему котелок комок вязкой, клейкой массы. Она отделялась от черпака с неохотой, будто успела к нему прирасти. Приходилось вытряхивать ее, резко встряхивая черпак. Спустя несколько минут дыхание повара стало давать сбои. Он заметно устал и исподлобья поглядывал за тем, сколько солдат ему еще предстоит осчастливить этим угощением. К каше выдавалась небольшая пластиковая коробочка, открывавшаяся наподобие кейса. В ней лежали упакованные в целлофан галеты, маленькая баночка с джемом, кусочек масла, завернутый в фольгу, две булочки, нарезанные ломтиками сыр и мясо. Похожий набор получали авиапассажиры непродолжительных рейсов.

— Благодетель, — говорил кто-то повару.

— Может, погремушки-то снимешь? — огрызался он, когда видел, что солдат так увешан оружием, что оно мешает ему держать котелок.

— Ну вот еще, — доносилось в ответ, — кофе не забудь.

— В пакетиках, — бросал он, — оглоеды. Горбачусь тут, горбачусь, как молитву бормотал повар, отбиваясь от солдат. Движения его были расчетливы. Он не проливал ни капли каши.

— Спасибо.

— Ты что, добавки хочешь?

— Нет

— А зря. Я бы дал, — с этими словами он бултыхал половник каши в котелок, наполняя его почти до краев, — кушай на здоровье, дорогой друг.

Солдаты отходили к машинам и, поудобнее расположившись, начинали скоблить стенки котелков алюминиевыми ложками, причмокивая от удовольствия и заедая кашу бутербродами.

Поев, все отходы: целлофан, обертки и прочее, солдаты складывали в пластиковые коробки и отдавали их повару. «Зеленые» остались бы в восторге от такой заботы о сохранении природы в районе. Но они наверняка возмутились бы, если какой-нибудь солдат раздавит жучка редкого вида или на норку наступит. Шум поднимут. А вот то, что НАТОвцы разбомбили югославские нефтехранилища и Дунай загрязнили — это гринписовцев не интересовало. У них были другие приоритеты.

— О чем они только думают? — не унимался Голубев, пережевывая смесь галеты с кашей. — Кому захочется воевать на сытый желудок. На месте командования я морил бы подчиненных полдня голодом, а потом сказал им, что все запасы провизии находятся в селе, и отдал приказ наступать, — он доел кашу, облизал языком ложку — она стала такой чистой, словно ее помыли. Поверь мне, командир, село бы взяли за пару часов.

— Хорошо, что ты не будешь никогда командовать. Или после войны пойдешь поступать в офицерское училище? — спросил Топорков.

— Нет, наверное, — Голубев замолчал, задумался. Отблески мыслей бродили в его глазах, он чему-то улыбался и уже было хотел сказать что-то, посмотрев на капитана, но вдруг выражение на лице резко изменилось, стало удивленным — интересно, что эти-то тут делают?

По лагерю бродили два майора, которые ничем не выделялись бы из общей массы скопившихся здесь разношерстных войск, вот только нашивки на мундирах у них были непривычные. По крайней мере, егерям еще не приходилось встречать такие во время боев: на черном фоне — золотая коническая колба, наполовину заполненная голубоватой жидкостью, а над ней на каком-то невообразимом держателе восседал двуглавый орел. Химические войска. Странно, что тот, кто придумывал эту эмблему, не надел на головы орла противогазы. В руках у каждого — по небольшому чемоданчику, точно они только что из вузовской аудитории, а в чемоданчиках — конспекты лекции.

Увидев этих майоров, лорд Дрод сошел бы с ума от счастья, заподозрив, что русские намереваются, дабы избежать лишних потерь, расправиться с боевиками, укрывшимися в селе, при помощи какой-нибудь заразы, использовать которую запретили еще до Первой мировой войны. Никак он не мог понять, что мировое сообщество — нам не указ. Дай им волю, они бы и коктейль Молотова запретили. Чем же тогда танки Гудариана жечь? Уж не телеграммами ли соболезнования, которые пачками слал Сталину Черчилль. А отравляющими веществами — так ими еще Тухачевский крестьян, недовольных советской властью, уму-разуму учил. Чем и прославился. Карьеру сделал, потому что способ борьбы с оппозицией нашел быстрый и верный. Но методы свои не разглашал. Боялся, что миф о том, будто он блестящий стратег, — померкнет. Повезло ему. Убрали его в зените славы. С регулярными войсками воевал он не так успешно, как с безоружными крестьянами, что и показало его бездарное наступление на Варшаву. Останься он на командном посту до начала войны, глядишь, немцев обратно гнать пришлось бы не от Москвы, а от Владивостока.

Майоры, будто гуляли, тихо перебрасываясь короткими фразами, забрались на гребень защитного вала, вытащили из чемоданчиков какие-то приборы, Кондратьев не мог разглядеть их — было слишком далеко, немного повертели их в руках, будто это были головоломки. Собрали они очень быстро, с удовлетворением на лицах, спрятали в чемоданчики, захлопнули крышки и спустились с вала. Что же они там делали? Может, чего-то дозиметрами измеряли? Все-таки боевики не раз грозились применить отравляющие вещества, а однажды решились на этот шаг — разлили из цистерны какую-то быстро испаряющуюся гадость. Но получилось в ущерб себе. Ветер переменился и погнал газы прямо на позиции боевиков, а о противогазах они не позаботились. У кого голова на плечах была, убежал вовремя, для остальных… ох, как же они плохо пахли, когда их хоронили.

Появление в лагере офицеров-химиков было вполне объяснимо. Выспрашивать же, чем они занимаются, не тактично. Они-то ведь не пристают с глупыми вопросами, к примеру, к механикам, когда те чинят поврежденную гусеницу. Кондратьев вспомнил старый агитационный плакат времен Великой Отечественной. Он стал классическим и воспроизводится во всех учебниках истории. На нем нарисована женщина в красной косынке и белой блузке. Лицо строгое, а глаза смотрят на тебя так сурово, точно ты уже совершил какое-то противозаконное деяние и теперь тебе надо оправдываться. Такая сдаст органам даже собственного мужа, если заподозрит, что он продался вражеской разведке. Женщина поднесла указательный палец к губам. На плакате надпись: «Не болтай».

Какая будет реакция у этих офицеров, когда он подойдет к ним с вопросом: «А что вы тут делаете, господа?» Могут броситься бежать от неожиданности, а может, вытащат пистолеты и пристрелят любопытного, чтобы с расспросами не лез и делом заниматься не мешал, но скорее не удосужатся даже ответить, посмотрят на него с любопытством, как на забавную игрушку или попугая, выдавшего словесную тираду, которую от него никто не ожидал. Не прельщала Кондратьева перспектива оказаться в таком неловком положении. Смеяться все будут, когда химики уйдут. Он делал вид, что их вообще нет, точно они надели плащи-невидимки. Похоже, химики пребывали в уверенности, что на них действительно такие плащи. Кондратьев не стал разочаровывать их, как сделал это в сказке глупый и несмышленый мальчик, закричавший, что король — голый. На нем на самом-то деле был роскошный наряд — только его не видел никто. Может, если он подойдет к химикам с глупым вопросом, целый научно-исследовательский институт окажется в той же ситуации, что и те портные, которые шили тому королю наряды…

— Поели, можно и поспать, — сказал Голубев.