— И чего ждем? — спросил Голубев, после того как, выбравшись из палатки, обозрел пространство. Он щурился от яркого света, протирал пальцами глаза.

— Пока ты выспишься, — бросил Кондратьев.

— Тогда мы не скоро начнем. Но здесь прямо смотр всех подразделений. Кого тут только нет?

— Ребят из отряда космонавтов, — на пороге палатки возник Топорков.

— А может, есть. Ты знаешь, какая у них форма?

— Синяя, наверное, или серебристая, чтобы космическое излучение отражать.

— Тогда точно нет. И еще морских пехотинцев.

— Чего тут удивляться. Море-то отсюда далеко.

— А техники согнали уйму. Прямо к штурму неприступной цитадели приготовились. Как село-то называется — не Берлин ли?

— Не совсем, но похоже. Запомни — лучше противника переоценить. Если он окажется не таким сильным, как мы думаем, то сломаем его быстрее, — в разговор вновь вступил Кондратьев.

— Лорда Дрода здесь нет. Рановато уехал. Вот был бы прекрасный повод для выступления перед коллегами — дармоедами… Ого, смотри, никак на переговоры отправились.

К селу мчался армейский «газик» с натянутым брезентовым верхом На дверях были нарисованы желтые саламандры в красных кругах, что говорило о его принадлежности к инженерным войскам Московского округа.

Колеса утопали в снегу почти до дисков, но «газик» проявлял чудеса проходимости и спокойно мог поспорить с лучшими иностранными внедорожниками. Это был его звездный час. Участвуй он в каком-нибудь ралли, наподобие «Кэмел-Трофи», обеспечил бы себе призовое место. А стань свидетелями его подвига высокопоставленные военные чины из стран третьего мира, безусловно заказали бы для своих армий крупные партии таких машин. Но единственные выходцы из стран третьего мира могли оказаться только в селе, а они-то вряд ли станут расписывать у себя на родине, если вернутся туда, конечно, все достоинства «газиков». Нет, не получат наши выгодных заказов.

Из полуприкрытого окна машины высовывалась кривая палка, на которой болтался кусок белой тряпки, выполнявший функции парламентерского флага, но больше он походил на наволочку, вывешенную сушиться после стирки.

Метрах в тридцати справа от себя Кондратьев увидел телеоператора. Тот разложил уже свою треногу, взгромоздил на нее камеру. Приникнув глазом к объективу, он вел камерой следом за удаляющимся газиком, совсем как снайпер, следивший за целью в оптический прицел. Эффектную он получит картинку, если «газик» начнут обстреливать или он подорвется на мине. Оператор был одет в камуфляжную форму, чтобы не очень привлекать к себе внимания как федералов, так и боевиков, которые, завидев среди позиций что-то пестрое, могут наобум выстрелить.

Тем временем «газик» без каких-либо происшествий добрался до селения и скрылся среди улиц. Теперь его видели только вертолетчики.

Телеоператор еще с минуту снимал опустевшую дорогу, потом выключил камеру, обернулся, постоял в раздумье несколько секунд, а потом понял, что и в лагере происходят события, достойные его внимания, приободрился, широким жестом развернул камеру на 180 градусов и стал снимать все подряд, до чего мог дотянуться. Пальцы его быстро бегали по кнопкам, точно он играл на каком-то странном инструменте, вот только музыку эту никто не слышал.

— Ты можешь опять попробовать стать телезвездой, — сказал Кондратьев.

— Я подумаю. Они имеют очень плохое свойство, — Голубев смотрел на оператора. Егерь отшатнулся невольно, когда траектория, по которой прошел объектив камеры, попала прямо на него, но камера не задержалась, пошла дальше, — стоит появиться одному из них, глазом не успеешь моргнуть, как к тебе лезет уже с десяток человек с микрофонами и начинают расспрашивать, что, собственно, здесь происходит и как настроение. И делают они это, надо заметить, как раз в то время, когда выдалась свободная минута и хочется не на вопросы отвечать, а отдохнуть. Ну что я им скажу? Что сам ничего почти не знаю, а какое тут может быть настроение? Не праздничное же, сами должны понимать. А если начнешь им все это объяснять, обидятся.

— Работа у них такая, а потом должна же общественность знать, как мы тут доблестно воюем. Пойди к нему, спроси, можно ли передать привет домой. Он не откажет.

Вскоре оператор снял камеру, сложил треногу и, подхватив пожитки, резво двинулся на поиски новых объектов для съемок. Направься он к егерям, они, недолго думая, бросились бы от него бежать, как от прокаженного, благо, обремененный тяжелой аппаратурой, он не смог бы за ними угнаться.

Оператор не обратил на них ровно никакого внимания. Его заинтересовал командный пункт.

Обидно, что все были заняты каким-то делом: артиллеристы колдовали возле орудий, танкисты с серьезным видом высовывались из люков и только егеря были чужими здесь. Им отвели роль слоняющихся без дела дармоедов, что утомляло похлеще, чем самая тяжелая работа. Время тянулось до отвращения медленно, и сколько продлится такое ожидание — ведомо было только руководству, а оно пока хранило молчание и в свои планы подчиненных не посвящало.

Переговоры с равным успехом могли либо затянуться, либо быстро разрешиться, если боевики возьмут и просто застрелят парламентеров, не найдя в споре более весомых аргументов, чем несколько пуль. Тогда уж точно станет понятно, что решение проблемы дипломатическим путем невозможно. От безделья скоро начнешь выть как собака. Впору вспомнить старый армейский анекдот — раздать солдатам кирки и отправить их расчищать до обеда снег. Но до обеда еще далеко, а вот о завтраке подумать стоило. Желудок начинал урчать. Черт, если не вспоминать о еде, он еще, пожалуй, молчал бы с полчаса. Хоть условия и были максимально приближены к боевым, но на походный паек, включавший галеты и консервы, их вряд ли посадят. Марку терять нельзя. Все-таки России принадлежит такое эпохальное изобретение, как полевые кухни.

Всевышний читал мысли капитана.

— Кушать подано, — сказал Голубев.

Полевая кухня появилась, как нельзя кстати, в центре импровизированной площади, по краям которой стояла либо бронетехника, либо палатки, либо орудия, поехала по кругу, как собака, которая ворочается, устраиваясь на лежанку, и только потом остановилась. Из кабины выбрался водитель — он же и повар, вооруженный алюминиевым черпаком, которым умел, наверное, орудовать не хуже, чем древний воин булавой, и мог огреть им особо ретивых гурманов по неразумным головам. Вопрос: что крепче черпак или каска? Черпак он держал в руках с таким почтением, будто это был некий символ власти — эквивалент скипетру или, на крайний случай, маршальскому жезлу.

Повар состоял из нескольких нанизанных друг на друга оболочек. Основой для них служил скелет, на который они и были надеты, наподобие нескольких пальто и курток. Но когда туловище повара поворачивалось, то движение это от скелета не сразу передавалось оболочкам, а постепенно — из глубины наружу. Жирные складки колыхались. Казалось, они прикреплялись к скелету липучками, чуть растягиваясь при каждом движении. Одежда была последней оболочкой, но когда и она приходила в движение, скелет уже начинал следующее, и поэтому тело повара не на миг не замирало. Оно походило на пудинг или медузу. Кожа на щеках надулась. Она могла лопнуть. Глаза заплыли. Остались только узкие щелочки, как у выходцев из юго-восточной Азии. Под подбородком натекли складки. Не меньше трех. Толстые складки жира скопились и на затылке, похожем на старую хоккейную перчатку, на которую нашито несколько продолговатых кожаных подушечек, набитых конским волосом, а у повара они наполнены жиром, точно так, как в горбах у верблюда хранятся запасы на случай голода. Он и без воды сможет обойтись в пустыне. В смысле повар, а не верблюд, если солнце не вытопит из него весь жир.

Машина источала приятный запах, совсем как женщина, за которой тянется шлейф от духов, или как работник кондитерской фабрики, до костей пропитавшийся сладким: шоколадом, карамелью и ванилином, так что, если он попадет к каннибалам, то им не понадобится никаких специй, чтобы приготовить из него чудное, восхитительное угощение.