Глупости это — сложить голову якобы за свободу Истабана, а потом окажется, что свобода эта никому не нужна.

На пожизненное заключение его подвигов хватит. Провести остаток дней в тюрьме, учитывая, что в швейцарском банке у него есть приличный счет, конечно, не хотелось, поэтому пора было выбираться из Истабана, а то получится как с акционерами финансовых пирамид, которые на словах считались богачами, но в реальности ими стали только те, кто вовремя успел избавиться от своих акций. Те же, кто тянул, предполагая заработать побольше, — все потерял. Не надо быть такими жадными.

Опять этот репортер. Он появился на экране всего секунд на тридцать. Ехал на броневике, потом остались только его голос и улицы села, тела плененных боевиков, федералы. Много федералов. Бросайся Алазаев сразу же к пульту, и то не успел бы записать передачу. Магнитофон слишком долго выполнял бы эти команды. Малик, чего доброго, заподозрит тогда, что Алазаев что-то сотворил с его кассетами, обидится страшно, если наткнется на стертый кусок фильма и будет дуться дня два или три…

— Ну, чем ты хочешь меня порадовать? — напомнил Малик о своем присутствии.

Он слишком близко подполз к телевизору и на его лице стали отражаться искаженные отблески картинок на экране, похожие на живые цветные наколки или картинки вкладышей в жевательной резинке.

— Пойдем туда. Завтра. Утром.

— Зачем? Там уже никого не осталось, только федералы. Раньше было надо идти.

— Ты внимательно смотрел передачу?

— Нет.

— Вот. А я хочу поговорить с ее автором, — Алазаев почесал подбородок, улыбнулся. — Видишь ли, я хочу выдать этому репортеру массу конфиденциальной информации о деятельности так называемых бандформирований.

— Э-э-э-э, борцов за нашу свободу?

— Да, извини. О деятельности так называемых борцов за свободу Истабана. Прославлюсь. Денег много заработаю.

— Многие поклянутся после этого тебя убить.

— Я буду надеяться на тебя. Ты меня защитишь?

— Попробую. Но ты принял глупое решение. Я тебя не узнаю.

— Малик, когда же ты, наконец, будешь думать головой?

— А я чем, по-твоему, думаю?

— Может, и головой, но не мозгами, а у тебя их хватит, чтобы научиться различать, где я говорю серьезно, а где над тобой подсмеиваюсь.

— Ва, значит, ты не будешь сдавать остальных полевых командиров? Малик, похоже, не обиделся.

— Не буду.

— Как я рад это слышать! — Малик засиял от радости, потом сияние это померкло. — К селу, значит, не пойдем?

— Пойдем.

— Зачем?

— Поговорить с автором передачи.

— Я ничего не понимаю, — Малик начинал злиться. Будь перед ним сейчас сверстник, он уже бросился бы в драку, чтобы кулаками положить конец этому разговору. — Что ты задумал?

— Я потом тебе объясню.

— А сейчас не можешь?

— Нет.

— Но почему?

— Потому что не могу, — Алазаев уже начинал жалеть о том, что затеял это разговор.

— Хитрый ты, — сказал Малик, отвернулся от Алазаева, демонстративно уставившись в телевизор, хотя там шла передача, которая никак не могла его заинтересовать. — Что с пленниками будем делать?

— Здесь оставим… пока.

— Может, лучше их того, — Малик провел ребром ладони по своему горлу. Этот жест применялся к любому методу убийства и не означал, что пленникам обязательно надо резать горло.

Алазаев не ответил, он приходил к выводу, что Малика перевоспитать невозможно, он навсегда останется волчонком. Сколько его ни учи, он всегда будет диким. Придется его здесь оставить. Может, выживет. Но скорее всего нет. Он был обузой. Ботинками и пиджаком барахтающегося в воде человека, который спасся во время кораблекрушения. И вот если он не расстанется с любимыми и дорогими сердцу вещами, то они обязательно потянут его на дно на завтрак, обед и ужин жителям океанских глубин.

— Ты кровожадный. Мы еще вернемся сюда. Они нам могут пригодиться.

— Понимаю. Живой щит. Как я это не подумал.

Алазаев кивнул, чтобы отделаться от дотошного Малика.

Он не испытывал к пленникам ненависти. Было лишь безразличие. Пока он мог получить за них какой-то выкуп или перепродать Кемалю, то держал их у себя, кормил, но если этот товар становился никому не нужен, Алазаев просто отпустил бы этих людей домой. Пусть они хотя бы помолятся за него. Может, лучше станет.

Выкуп за них точно уже не получишь. Как только федералы взяли под свой контроль Истабан, торговля заложниками стала не то что убыточным бизнесом, но уж слишком опасным, прибыль не оправдывала затраты и риск, так что почти все от такого рода коммерческой деятельности отказались.

Судьбу этих пленников должен решить Кемаль. Он почему-то задерживался. Кажется, у него на родине случилось землетрясение. Что-то такое передавали по телевизору. Но не очень сильное. Разрушилось несколько домов, пострадали единицы, и вероятность того, что среди них оказался Кемаль, была близка к нулю.

Незаметно подобраться к позициям федералов, устроить переполох в их стане, во время которого русские станут стрелять от неожиданности во все стороны, не разбирая в темноте, кто свой, а кто чужой, и из-за этого будет казаться, что на лагерь напал многочисленный отряд, воспользоваться этой суматохой и увести у них из-под носа репортера. Очень эффектный план. Прийти в голову он мог лишь тому, кто тяготел к театральным жестам, потому что в этом плане был всего лишь один недостаток. Он неосуществим на практике. Такое возможно лишь в глупых американских боевиках. На деле и малая часть из тех войск, что скопилась у села Егеева, сделает отбивную из отряда Алазаева, окажись он где-то поблизости, даже если с ним в придачу окажутся все Джеймсы Бонды. Сколько их там уже набралось? Впрочем, большинству из них уже давно пора на пенсию. Они были бы обузой, а не помощью. Лучше от них вовсе отказаться. Но и остальные супермены, те, что еще молоды, тоже не долго выстоят против русских. В их молодости как раз беда. Они не знают, на что способны русские. Под селом собрались личности, широкому зрителю неизвестные. На экранах они появляются крайне редко, и лиц их никто не помнит, потому что обычно они закрыты вязаными масками, вот никто на улицах и не узнает их, и голову вслед не поворачивает. Обделены они славой. Этакие серые лошадки.

Вероятность положительного исхода в этом случае лежала в тех областях, которые Алазаев никогда не рассматривал. Он старался избегать авантюр. Позариться на миллион может любой дурак. Чего проще — приди в банк, приставь в голове кассира пистолет и попроси денег. Что тут сложного? Технологию знает любой. Ее не раз демонстрировали в различных фильмах. Может, тебе и вынесут заказ, но унесешь ли ты его? Вряд ли. Один шанс из миллиона, или тысячи, да даже из сотни — все едино. Слишком это большой риск. Но… но иногда у тех, кто действовал больше по наитию, а не по расчету, удавались такие операции, которые в принципе были невыполнимы.

Растормошить Рамазана было трудно. Алазаев встряхивал его, как копилку, из которой надо извлечь всего лишь несколько монеток. Разбивать ее жалко, но монетки никак не проскальзывают в узкую щель, и чтобы достать их, надо перевернуть копилку. Рамазан что-то мычал в ответ, точно у него отнялся язык. Он вздрагивал, похожий на тряпичную куклу, но из него могли высыпаться не опилки и не монетки, а разве что душа. Алазаев, испугавшись, что такое действительно может случиться, оставил Рамазана в покое. Путь набирается сил. Алазаев решил оставить его дома, но прежде у него надо кое-что уточнить.

Жаль, что снег все еще не растаял. Алазаев не любил зиму из-за того, что день короткий, а ночь — длинная, из-за того, что холодно и надо напяливать на себя много одежд, но главное из-за того, что он не мог незаметно подобраться к дороге. Наблюдатели заметят его следы.

Вот уже несколько дней как звук пролетающего над горами самолета или вертолета стал редкостью, а то раньше боевики могли бы подумать, что обустроили убежище неподалеку от аэродрома, так часто в небе был слышен рев двигателей. Он будил их и по утрам и не давал уснуть вечером, стал чем-то привычным, как шум ветра, и его отсутствие теперь угнетало, потому что любые перемены в этом мире обычно ведут только к худшему. Нужно готовиться к визиту гостей. Эта мысль поразила его как молния, заставив задрожать.