Если я в той или иной степени права, то тогда, быть может, именно Даг-ан нашел пропавшую звезду в одном из измерений, но, испытывая обиду, не захотел, а может, и не смог, дать ей возможность покинуть эту землю. А Рауль, возможно, — один из тех, кто остался в Ибернии или Ирландии вместе с Дагдой, не желая покидать этот обретенный и потерянный рай. Что касается звездной дороги, то она явно обладает уникальной энергией, и эта энергия способна что-то сделать с цепями, теми самыми цепями, что сковывают Эстелу и не дают ей возможности вернуть себе власть над своей звездной сущностью. У меня создалось впечатление, что энергия пути может действовать двояко, что в зависимости от того, какие предпринять действия, она может или разомкнуть цепи, или, наоборот, усилить их. Скорее всего, задача Рауля была как раз-таки сделать эти цепи более сильными, лишив узницу всякой надежды на освобождение. Бедняжка, зная свою участь, пыталась через Гильома передать о себе весть, почему и старалась уговорить его расстаться с ними, после того как почувствовала, что рукопись им уже прочитана. Эстела, очевидно, знала, что у графа нет никакой надежды справиться с ее мучителями, и ей было необходимо, чтобы Гильом передал рукопись тому, кто обладает такой силой и такими возможностями. То есть опять все нити ведут к Анри, самой судьбою связанному с измерением, где томится плененная сущность звезды.

Я решил серьезно поговорить с Алиенорой. То, что я узнал за эти два дня пребывания под ее кровом, заставляло меня безотлагательно со всем этим разобраться. Про себя я решил со всей определенностью, если мне не понравится результат нашего разговора, уничтожить сомнительный лист и навсегда забыть об этих звездных скитаниях, ибо я чувствовал, что там скрыто слишком много недоговоренностей и таится нешуточная опасность. Я решил также признаться Алиеноре, что я никоим образом не герой и мечта совершать подвиги никогда не была моей любимой. Я люблю жизнь, я люблю красивые вещи и женщин, приключения и удовольствия, это все и есть моя страсть, но я не готов рисковать своей шкурой ради неведомой для меня цели. Для нашего разговора я выбрал небольшую, неярко освещенную гостиную с гобеленами несколько фривольного содержания на стенах. Я хотел воспользоваться этой легкомысленной деталью обстановки в случае, если наш разговор пойдет в наиболее удачном для меня направлении. Разглядывая сюжеты в ожидании прекрасной хозяйки, я от души сожалел, что встреча наша произошла не в самое лучшее время. Но не свадьба ее печалила меня, а то, что вместо того, чтобы предаться легкому воздушному флирту, мне придется говорить с нею о вещах малоприятных. Я чувствовал, что ее интерес ко мне выходит за рамки родственной приязни, да и меня тянуло к ней с силой, поражавшей меня самого. Замечтавшись, я вздрогнул, почувствовав ее рядом, и весь мой серьезный настрой куда-то испарился. Она молча смотрела на меня, и, глядя на нее, я догадался, что она готовилась к моему бунту. Это было поразительно. Та, которую я считал прелестным ребенком, обладала древней мудростью истинной дочери Евы и пыталась заставить меня добыть так необходимое ей яблоко, чтобы с удовольствием съесть его, сверкая белыми маленькими зубками.

— Чего ты хочешь добиться, дитя мое? — Я сделал последнюю попытку избежать ее чар, призвав на помощь маску доброго дядюшки.

Она не обратила внимания ни на мой тон, ни на мой вопрос, а просто стояла рядом со мной, застыв как изваяние, не говоря ни слова. Я вынужден был повторить свой вопрос уже по-другому:

— Что ты хочешь?

Теперь статуя ожила, детская, нежная улыбка осветила ее лицо.

— Принеси мне ее, — произнесла так просто и естественно, как ребенок просит дать ему лакомство.

— Что? — недоуменно спросил я.

— Часть плоти звезды, — она продолжала улыбаться, доверчиво глядя на меня широко открытыми глазами.

Я остолбенел от изумления: даже в самом страшном сне я не мог бы предположить себе ничего подобного. Что же такое могло знать это милое создание, что же такое могло ускользнуть от меня?

— Изволь объяснить, — почти грубо потребовал я, забыв о куртуазных манерах.

Она опять не обратила внимания на мой неподобающий тон.

— Разве ты не понял? Ведь именно об этом там идет речь. Конечно, — тут она опять улыбнулась и скромно потупила глазки, — я как-то позабыла рассказать тебе то, что узнал об этом мой дед. Видишь ли, когда отец мой уже уехал, я совершенно случайно обнаружила небольшой тайник, в котором лежали бумаги деда. Большая часть их касалась его женщин. То, что приличия не позволяли ему использовать в песнях, он просто записывал. Это было весьма любопытно.

В ее глазах заиграли лукавые искры, а я, затаив дыхание, ждал продолжения, опасаясь неловким движением прервать ее признания. Плутовка тем не менее видела все мое нетерпение и забавлялась.

— Если бы я выполнила все указания, что содержались на листе, сопровождающем эти записи, то нашего разговора сейчас бы не было. Дед настоятельно просил любого, кто найдет эти бумаги, незамедлительно сжечь все, не читая. Но, как ты видишь, я не выполнила эту просьбу, и, помимо интересных подробностей о женских характерах, я вдруг натолкнулась на рассуждения о звездах, точнее, об одной. Сначала я подумала, что это сюжет для песни, замысловатая аллегория, но по мере того как я читала, мне стало казаться, что дед говорит о совершенно реальной звезде. О том, что ее звездная плоть сокрыта глубоко в земных недрах, запертая на ключ, который хранит Дагда. Также там было указание, что тот, кто добудет ее, обретет невероятную силу. До смерти отца я не понимала, о чем идет речь, но его бумаги, переданные мне, все объяснили.

Она замолчала, ожидая моей реакции, которая последовала незамедлительно.

— Эти бумаги были для меня. Тебе не кажется, что читать их без моего ведома было по меньшей мере некрасиво?

— Это мой отец, и я имела право узнать все, что считала нужным, — беззастенчиво парировала она.

— Что еще ты знаешь? О каком ключе идет речь? И почему, ради всех святых, ты решила, что я могу помочь тебе в этом безумном деле? — я почти кричал.

Она отошла от меня и села в кресло, стоявшее у стены.

— Ключ, отмыкающий дверь, — это, по-видимому, линии на маленьком клочке бумаги. Ты их не увидел? Или решил скрыть от меня?

Тут уж я решил оставить ее вопрос без ответа, и она, как ни в чем не бывало, задумчиво продолжала:

— Видимо, решил скрыть. Вот видишь, и ты не спешишь рассказывать мне всего, что тебе становится известно. Когда я была совсем маленькой, моими любимыми сказками были рассказы о твоих путешествиях. А ты мне всегда казался самым могущественным волшебником из всех.

Помимо воли, я почувствовал, как мое лицо расплывается в улыбке. Мне подумалось, что кому-кому, а ей не нужны были никакие дополнительные артефакты, чтобы добиться всего, что ей нужно. От нее не укрылось, что я перестал на нее сердиться, и юная прелестница продолжала уже более серьезно.

— Я знала, что единственный человек, кто бы мог попробовать пройти туда, — это ты. Только ты можешь принести мне то, о чем мечтали они, твой друг и мой отец.

Опять, опять это напоминание, этот укор, что я не откликнулся на просьбу друга. Я колебался, не зная, что делать. Да, я помнил про слово, так опрометчиво данное моей прекрасной собеседнице. Взгляд мой упал на рисунки на гобеленах, но мои надежды на фривольное развитие разговора стремительно улетучивались. Казалось, это было давным-давно, а ведь прошло только несколько минут, и все так разительно изменилось.

— Хорошо, — неожиданно для себя произнес я, — и как ты это себе представляешь?