Отец о каждом солдатике заботился:

– Не бросай его, где попало. Играй сбор, Дрёма, солдатик в товариществе силён, и дружно, и любому отпор дадут, – потом задумается и посмотрит на меня, – А вообще-то, скажи мне Дрёма, ты хочешь попасть в бурю, и чтобы защиты не было над головой?

Дрёма отрицательно мотнул светлой чёлкой.

– Давай с тобой и о солдатиках позаботимся. Вот стоят они посередине комнаты, кто пройдём – для них буря, сметёт и того хуже – перетопчет. Ты как заботливый командир прикажи им маршировать в безопасное место и там лагерем становиться.

Мама накормит, наденет чистую рубашку: «Иди, играйся». Ей и невдомёк, что персик, посаженный мною в саду, всегда под присмотром. В любую погоду подойду, выгляну в окно: «Видишь, дождик, как ты хотел. Ну, пей, пей, а я о солнышке для тебя подумаю». Папа так говорил: «Мало поливать водой, нужно и добрым словом и сердцем поделиться, тогда и дождик вовремя и солнышко не сушит».

За окном моросил мелкий дождик. Было скучно, большой дом превратился в занудливого великана. Он что-то бурчал, хлюпал и смуро смотрел на непогоду многочисленными окнами.

Внизу зазвонил телефон. Мама с кем-то долго и нервно разговаривала, Дрёма не слушал, но живо представлял себе самоуверенное мамино «не учите меня жить». И тут Дрёма не поверил своим ушам:

– Иди, отец звонит!

Слетев стремглав по лестнице, он выхватил телефон, и слёзы сами собой покатились по щекам. Папин голос слегка искажённый расстоянием и электрическими разрядами был как всегда бодрым и жизнеутверждающим:

– Хватит дождик по щекам размазывать и в мокрые места на рубашке превращать. Предлагаю расплескать лужи нашими ногами!

Я не поверил и выжидающе посмотрел на маму. «Разрешать или не разрешать, – как говорил всегда папа, – мамино право. Нам остаётся с тобой, Дрёма, согласиться с ним». На сей раз мама была благосклонна.

Я бежал как никогда, боясь, что злой случай не позволит мне встретиться с папой. Один раз я споткнулся и чуть не упал.

– Тихо, тихо. Куда торопимся? И ты уж реши: или дождь с неба или слёзы из глаз. А всё вместе – слякоть, хлябь и ничего не видно.

Папа подхватил меня на руки и прижал к себе.

– Ты почему так долго не звонил и не шёл. Я решил ты бросил меня.

– Дрёма, – отец отнял меня от груди и укоризненно посмотрел прямо в глаза, – не гоже забывать отцовские слова.

По щекам папы текли капли, может дождь? – я один раз видел его плачущим, когда умер дедушка.

– Какие слова

– Что же напоминаю: «Можно бросить камень…» – помнишь?

– «Но человека никогда». Человек прирастает к человеку и будто дерево: корень один, ветки в разные стороны растут.

– Вот и я говорю – мы с тобой одно целое: отец и сын. Уяснил?

Дрёме стало легко-легко, и он уже спокойно с особой теплотой прижался и обнял отца. Ему – ребёнку – теперь не нужно было доказывать многочисленные звонки по телефону, прозвеневшие в пустоту, ночи без сна, когда духом сопротивляешься волчьему инстинкту, когда хочется выть, а потом бежать по тропе, алчно вынюхивая трепетные запахи живой крови. Когда жаждешь крови и неважно чьей, можно и собственной. Но прочь зверь! Прочь! Отец всегда был и будет рядом, как тот персик за окном.

Дрёма детским своим разумением решил: надо слёзы свои превратить в дождик, полил и уступил место солнцу и радуге. Так говорит папа.

Два дня они были вместе. Вечность и мгновение. За это время Чингачгук вместе со Следопытом успели выйти на тропу войны облазить все близлежащие горы и мирно закопать томагавк. А славные исследователи, натянув сапоги и дождевики, измерили все лужи в округе. Промокли, после чего пытались разжечь костёр, но он предательски не горел, шипел и пускал сизый дымок, смешанный с паром.

– Не унывать! Следуем курсом на дом. Пора уже пионерам обсушиться и подкрепиться. Ты как смотришь, Дрёма.

– Пора! А чем дома займёмся?

– Однако, скорый ты какой. Придумаем. На что нам голова. Не только же в неё кушать. Кстати, первым делом мы сварим борщ.

Дома всё было по-старому. Только в углу стола появился монитор, а под столом разместился компьютер.

– Папа и у тебя есть компьютер?!

– Имеется.

– Фи, да он совсем простенький, древний. Вот у меня навороченный, геймерский. Знаешь, как летает?

– Не знаю и знать не хочу. – Папа задумался на мгновение. – Главное, Дрёма, чтобы вот тут летало высоко и свободно, – папа пригладил свои поседевшие волосы. – Так, значит, ты зависаешь теперь в компьютере?

Дрёма оживился и начал взахлёб рассказывать папе о своих играх и хвалится пройденными уровнями. Папа слушал и почему-то смешно морщился.

– Ты чего так морщишься?

– Пытаюсь понять, кто кем теперь играет. Дрёма игрушками или игрушки Дрёмой.

– Игрушки не могут играть людьми.

– Могут, ещё как могут. И открою тебе страшную взрослую тайну: чем старше и взрослее, тем сильнее эта зависимость от игрушек.

– Скажешь. Вы взрослые такие независимые. Я тоже хочу побыстрее стать взрослым.

– А я не хочу, – серьёзно заметил папа.

– Правильно – ты и так взрослый.

– Ты меня расстраиваешь.

– Как?

– Видишь ли, когда ты был крохотным, вот таким, ты смотрел на все детскими глазами. И ты и окружающий тебя мир не пытались поглотить один другого, вы без оговорок признавали себя частичками одного целого. А зачем, скажи, пихаться с самим собой – только шишки зря набивать. И я заново учился у тебя: открывал для себя мир детскими глазами.

– Да, ты не похож на других. Ты рядом и понимаешь. Другие свысока смотрят и поучают. Но всё-таки, папа, как не крути, когда поднимаешься с колен – ты взрослый.

– Да выросли под потолок и падают посильнее детей. Зачем же ты стал измерять мир большими домами? Так мы с тобой однажды разминёмся: я – опускаясь на колени навстречу детству, а ты, наоборот, вытягиваясь и взрослея.

– Нет, папа. Никогда.

– Вот и слово «никогда» научился говорить. Сказать легко, Дрёма, исполнить, – папа нахмурился, – вот тут закавыка. Тут и богатыри ломаются, они силу прилагают, а не думают, что силой сила пробуждается, и кто кого одолеет ещё вопрос. Ты мне сейчас об играх своих рассказывал. Битвы, гонялки, стрелялки – силу в себе пробуждаешь? Героем хочешь быть?

– А что тут плохого, быть героем?

– И вопрос твой не зря прозвучал. Уже разделил мир на плохих и хороших? Дрёма не расставайся с детством – это правильный взгляд, проникновенный. Этот взгляд куда шире наблюдаемого мира. В детском мире никуда взбираться не надо, ни на какие крутые горы и семью потами при этом захлёбываться, и всё ради пьяного созерцания самого себя на вершине. Зачем подниматься, когда и вознесён и вознесут, только обратись, попроси. Сама любовь баюкает тебя. Кто у любви тебя отнимет, кто сильнее её? Меч, стихия? – что бури земные – плёс в лужице. Хорошо, уж коли людям так хочется верить в обман, то пусть обман начнёт отстаивать правду. Для истины, Дрёма не существует ни плохого, ни хорошего. И добро может быть злым и зло учит терпению и смирению. Я теперь там где истина. Почему я так уверен в истинности, спросишь ты. Не самоуверен ли я? Самоуверенность, Дрёма, это когда: Я и мир. Теперь же мир во мне и я с миром. И всё приму с любовью. Убивать будут – не убьют. Да и какой смысл. Всё равно, что воду рубить.

Папа поднялся:

– То, что сказал, Дрёма, не забывай. Если меня не будет рядом в трудную минуту, вспомнишь, и я приду к тебе.

– Придёшь?

– Не сомневайся ни на секунду. С каждым словом приду, – папа погладил сына по голове, – а то, что компьютер у меня древний… Не беда. Покупал его вместо печатной машинки. Вещь удобная, – папа задумался над клавиатурой, – и как всякая удобная вещь – вредная. Да вот, писать стал на досуге. Пописывать. Впрочем, не мне судить. Слово меня и рассудит. Да вот.

Папа был явно чем-то озабочен. Он словно боялся переступить некую черту.

– Значит, говоришь, играешь. И во что?

Дрёма сразу оживился, пытаясь передать всю прелесть замысловатых аркад и невероятную сложность прохождения уровней.