– Там всё так реально, папа. Всё по-настоящему и горы, и лес, и вообще всё.

– Реальное?

– А ты сомневаешься?

– Ну что ты. Если ты так утверждаешь, как не поверить. Значит я прав насчёт полезности и вредности под одной крышкой, – он помолчал и затем добавил, – обложкой. Такая умная вещь получается этот твой компьютер?

– Очень!

– Оно и видно – так мозги пудрить. Вот и я боюсь слово превратить в слова. Много умных слов. Да видно таков мир: будем отталкиваться от вредности, чтобы однажды придти к чему-нибудь достойному. У меня как раз в этих электронных мозгах одна игрушка закачана.

– Ух ты, какая?

Дрёма ждал с нетерпением, пока загорится экран. Когда он заметил знакомый значок он вскочил и, тыча пальцем, гордо произнёс:

– А знаю – это стратегия, я в такую играл.

Отец улыбнулся:

– Ты, наверное, замечал – я по земле, как и все, хожу.

Дрёма уже воодушевлённо примерял к себе образ стратега: за кого? Ему захотелось блеснуть теперь перед папой командирскими навыками, и талантом стратега, когда за экраном маршируют армии, сминая врага, а славный тыл куёт клинки булатные. Папа перечеркнул воинственные планы одним кликом мышки:

– Будем учиться созидать, души у нас пылкие – слабые, начнём с виртуальных миров. А там, глядишь, и в настоящий, большой мир незаметно вернёмся. Вот тебе мой мир, дострой его. Не сомневайся, хоть он и кажется законченным – это только кажется. Смело созидай. Окунайся.

Когда отведённые неумолимой маминой волей два дня истекли, Дрёма упёрся:

– Никуда я не пойду от тебя!

Папа опустился на корточки, долго молчал, сжимая детские плечи ладонями. Потом решительно вздохнул:

– Ты считаешь, взрослый мир устроен правильно и справедливо. Не мне судить, но вот послушай. Так получилось, что на сегодняшний день я оказался слабее правды жизни. По молодости я искал свою правду, но её ищут с мечом и отстаивают со щитом. И щит у меня был и меч, а как же – герой. Сегодня я собственноручно выкинул меч и раскрылся, обезоружил себя сам – для меня открылась другая сила. Я тебе уже не раз говорил о ней – это любовь. Теперь вся моя жизнь посвящена ей, и перебегать больше туда-сюда не собираюсь.

Папа наклонил голову, словно решая, говорить дальше или не надо. Дрёма смотрел на короткую отцовскую стрижку и неожиданно для себя обнаружил, седых волос стало куда больше чем до расставания. И снова он увидел пристальный и ласковый взгляд:

– Мне бы уйти, куда подальше от греха, но у меня есть ты, – папа улыбнулся, – куда я без тебя. Выбирать не приходится, понимаешь, Дрёма.

Дрёма насуплено слушал. Папа крепче сжал ладони и снова разжал их:

– Как же мне поступить по взрослой правде? Первое, пойти и драться за тебя. Биться в кровь и до смерти, – неожиданно лицо отца стало жёстким и неузнаваемым.

Дрёме стало жутко.

– Ты желаешь этого?

Дрёма так исступленно замотал головой, что на секунду закружилась земля под ногами.

– С первым уяснили. Второй выбор взрослого от лукавого: решать свои споры в суде. Лицемерные судят лукавых и закон побеждает. Закон, – папа задумался, – что могут написать люди? Сколько людей столько и сочинений, и мы для них буква, «очередное дело и ничего личного». Суд похож на заправскую прачку, стирающую грязное бельё – дело нужное – но в том то всё и дело, Дрёма, прачке не важно, как мы спим для неё важнее на чём. Чистые простыни для неё понятнее и нагляднее некой тёмной души, о духе и заикаться не смей, сразу к психиатру на обследование отправят.

Дрёма слушал и многого не понимал. Но, то ли голос отца, то ли то, что он говорил, всегда успокаивало его. Нужно ли понимать музыку? От одной заводишься и хочется беситься и носиться по комнате, с другой мирно засыпаешь и оказываешься в сказке. Дрёма слушал и капризно сжатые губы разжимались сами собой. Слёзы высохли, мальчик прислушался:

– Имеется и третий путь, Дрёма. И он всего ближе для меня и я выбираю его.

– Какой папа?

– Терпение. Путь терпения. И если мы с тобой выдюжим на этом пути все наши испытания, мы обязательно, слышишь, обязательно будем вместе.

– Как?!

– Не знаю. То ли потоп с неба смоет все преграды, то ли земля сотрясётся от возмущения и сквозь непролазные горы проляжет новый перевал, то ли рак, наконец, однажды, как свистнет, утёнок всё-таки превратится в лебедя, а щука заговорит человеческим языком. Не знаю, – папа сам развеселился и засмеялся, – и никто не знает Дрёма. Этим-то и прекрасен третий выбор. Теперь, когда ты услышал, какие дороги нам предстоят, выбирай нашу.

Дрёма, не раздумывая, произнёс:

– Терпения. Я выбираю терпение. А щука заговорит, папа?

– Поживём, увидим. Главное – выдюжить. И помни, у себя в компьютере только созидай. Только созидай и никогда не разрушай! И вот ещё: сильно не доверяй своё время этому виртуальному обманщику. Обманет, обязательно украдёт твоё время и скроется. Тот, кто развлекает – всегда крадёт время.

И мы расстались, с того дня я папу больше не видел. Как тут выдюжить, когда рядом нет отца?

* * *

Вскоре все новостные программы по телевизору объявили о войне. Люди только и говорили о войне, судачили, плакали, вздыхали.

Вечером за ужином отчим, аккуратно поддевая на вилку бифштекс, сообщил маме:

– Сегодня вызывали в военкомат. Мобилизация предстоит.

– Ох ты, господи! И тебя?..

Артём Александрович хитро подмигнул:

– Там же Володька военкомом сидит. Он посоветовал как увернуться.

– Ой, ну, слава Богу! А я уж испугалась.

– За мной не пропадёшь. Верно.

Артём Александрович хитро взглянул на Дрёму. Тот неопределённо пожал плечами.

Неопределённость вообще стала самым близким советчиком Дрёмы.

Доброе ясноокое детство осталось, видимо, позади. Оно вместе с отцом взошло на тот памятный парусник и скрылось за солнечным горизонтом в розовых облаках, белым же облачком.

Всё чаще по некогда цветущему сказочному саду, где запросто можно было встретить чудеса и где облака опускались прямо на землю приглашая совершить стремительное путешествие в заоблачные дали в страну радостных грёз и добрых волшебников, так вот, всё чаще в этот сад проникали хмурые насупленные типы. Они всё что-то высматривали, примеривались, межевали, в их руках появлялись рулетки и шагомеры и, бубня себе под нос бесконечные цифры, они начинали вышагивать и вымерять, вбивать колышки и городить заборы. Эти типы, нисколько не стесняясь, настаивали на своей и только на своей правде. Удивительное было в другом: с ними трудно было не согласиться. На каждое твоё неуверенное: а зачем? – они веско отвечали: так надо и так правильно, так устроен этот мир, сынок.

– Дрёма, пора становится серьёзным. Ты уже не ребёнок.

Артём Александрович поправил загнувшийся уголок газеты и взглянул на Дрёму поверх очков.

– Отец твой играл с тобой, так как ты был маленьким. Сейчас ты подрос. Я бы сказал, даже вырос. Когда я был в таком же возрасте, примерно, я бегал на плодоовощную базу и подрабатывал. Время было такое – трудное. А я мечтал о велосипеде. Родители позволить не могли, вот и приходилось самому крутиться.

– До сих пор не можете купить велосипед?

– Дрёма, – мама, сидевшая на диване, всплеснула руками, – с тобой по-хорошему, а ты ёрничаешь.

– Я не ёрничаю, я спрашиваю.

– Велосипед я давно себе купил. И машину, и дом, и всё остальное.

– Тогда зачем ещё столько работать?

– Ну, хотя бы для того, что бы семью прокормить.

– А мне всегда голодно.

– Ну что ты такое говоришь – холодильник всегда забит продуктами.

– Холодильник может и забит. Да я там не помещаюсь и холодно там.

– И в кого ты такой злюка? В отца? Что-то он не больно о тебе заботиться.

– Вы его знали?

– Нет, и знать не хочу. Таких перелётных папаш… вон стаями носятся над головами, всё никак к одному берегу прибиться не могут. Юга им подавай.

– Так и вы не на севере. И как вы вообще можете судить о человеке, не зная, ни разу не видя его!