Ансельм был чужд Холодным ключам. Вот Марвин, Рон – они здесь были свои. При них и Ильме дом был теплым, живым. Он дышал, он хотел будущего. Теперь сэр Арнульф все дни проводил в своем кабинете, перебирая ветхие трофеи, вспоминая былое, думая о том, что произошло с его жизнью. Пыльные комнаты, траченные молью гобелены, грязные скрипучие полы, холодные стены, безжизненные камины, затянутые пылью углы – и средь всего этого лишь шарканье полуслепой Зельды и легкие шаги Ансельма. И шелест страниц.

Иногда наступала тишина. Это значило, что во дворе Ансельм копается в грязи, разглядывая червей. Или залез на грушу и наблюдает за пчелами – как они летают туда-сюда, собирая нектар. Или лег на землю и пытается услышать, что происходит там, в глубине…

Сэр Арнульф утаил это от Аббата, но он знал, что Ансельм ворует книги. Мальчик хорошо их прятал и никогда не попадался на воровстве. Но Аббат точно знал, что Ансельм прочитал не только те два романа, что были у них в доме.

Сэр Арнульф надеялся до последнего, что Ансельм изменится. Он думал: он такой потому, что он растет без матери. Оба его брата умерли до его рождения. Я уже стар. У него трудная судьба. Он перерастет свои странности, он станет другим.

Но ничего не изменилось. Ансельм дерзил, воровал книги, смотрел на пчел и категорически не желал учиться драться. Он был равнодушен к таким понятиям, как слава, отвага, благородство и честь. Как устроен мир – вот единственное, что его интересовало.

Когда Ансельму исполнилось двенадцать и вместо неуправляемого ребенка он стал неуправляемым подростком, сэр Арнульф окончательно понял, что из его сына не выйдет толк. И сделал единственное, что хоть как-то могло спасти Ансельма – передоверил его Господу. И хотя сэр Арнульф покидал Хуисмарк с тяжелым сердцем – не того он желал бы для своего сына, совсем не того, – он чувствовал, что поступил правильно. Тяжко было у него на душе, но впервые за многие годы – спокойно. Если кто и сможет правильно позаботиться об Ансельме, то только Господь.

В том, что Ансельм – заноза в заднице, Аббат убедился очень быстро. Поскольку когда Господь раздавал чадам своим послушание и смирение, Ансельм шлялся непонятно где, зато очередь за плутовством и лукавством отстоял целых два раза. Кроме того, юный бесенок был в изобилии снабжен сомнительными совершенствами, приличествующими скорее барышне, обреченной спасти свою семью удачным замужеством, нежели рожденному с достоинством нести почетное бремя фамильной чести благородному отпрыску старинного рода; а именно обладал Ансельм нежным лицом, тонкими руками, зелеными как мох глазами и взглядом девицы, одержимой похотью.

Под постоянной угрозой порки, а не то по своим тайным соображениям, Ансельм прилично следовал своим обязанностям, как то: исправно посещал службы, ни разу не уклонился от послушания и выполнял работы отменно и добросовестно, что изводило Аббата постоянными подозрениями о замыслах чада измученного рыцаря – тем более что во время пения псалмов и вознесения молитв Ансельм так стрелял из-под клобука глазами, что невозможно было не заподозрить его в измышлении какой-нибудь каверзы. Подтвердилось, что Ансельм обладает неуемной изобретательностью и просто-таки непристойным любопытством. То и дело заставляли его корпевшим над какими-то ему одному понятными схемами, значками и формулами. Глаза Ансельма горели при этом фанатичным огнем, и уж точно эти исследования эти он проводил не ради знаний как таковых: у него была своя, одному ему известная цель. И цель эта в понимании Аббата не имела ничего общего с благочестием, ибо любопытство неблагородного юноши благородного рода возбуждали вовсе не теологические вопросы – он был одержим изобретательством, а это область опасная, где всего шаг до измышлений, внушенных бесами.

Не прошло и пары недель с тех пор, как сэр Арнульф передал монахам с рук на руки свое чадо, как Ансельм подошел к Аббату с жалобой на то, что брат Евстафий не допускает его в библиотеку, а брат Фока – в скрипторий.

Брови Аббата взлетели вверх.

– Во-первых, – сказал он непочтительному юноше, – запомни: ты теперь состоишь в братстве и должен подчиняться правилам. Никогда и ни при каких обстоятельствах ты не можешь вот так ловить меня во дворе и задавать какие угодно вопросы. Тебе следует ждать, когда Аббат тебя вызовет или к тебе обратится. Если твое дело срочное и важное (или ты считаешь его таковым), передай свою просьбу моему секретарю. Брата Антиохия, полагаю, ты уже знаешь. Во-вторых, я удивлен, Ансельм, что ты не понимаешь таких простых вещей. Ты сам при нашей встрече назвал мне причины, по которым знания не доверяются кому попало. Ты решил принять монашеский обет, поскольку это даст тебе доступ к ценным книгам. Это хорошо. Хотя и не так хорошо, как если бы ты стремился принять постриг из любви к Богу. Но пока ты всего-навсего послушник. Пройдут месяцы, если не годы, прежде чем тебе позволят хотя бы приблизиться к библиотеке. Молись, трудись, учись смирению и послушанию, и может быть – может быть! – если в течение ближайшего времени ты проявишь себя с лучшей стороны, я поговорю с братьями о том, чем ты можешь быть полезен в библиотеке или скриптории. И не раньше.

Несмотря на очевидную дерзость Ансельма, Аббат был уверен, что сделал ему хорошее внушение. Каково же было его изумление, когда на следующий же день брат Ефстафий притащил за ухо Ансельма к нему в кабинет.

– Вот, преподобный отец, полюбуйтесь! Является ко мне и заявляет, что будто бы вы разрешили ему осмотреть биологическую секцию! Скажите мне, правда это или нет?

– А ты как думаешь, брат Ефстафий! Ансельм, что я тебе сказал на днях?! Антиохий! Позови Нуллу, где он там…

– В мясницкой, отец. Свежует туши.

– Скажи ему, что сегодня в пять пополудни у него будет работа. А ты, мальчик, пока поголодаешь в келье и подумаешь над своим поведением.

Ровно в пять часов Ансельма вывели на широкий монастырский двор, где уже была приготовлена скамья и с розгами в руках поджидал могучий брат Нулла. Интеллектом брат Нулла не блистал, зато мог похвастаться избытком силы и полным отсутствием сентиментальности. Брат Нулла кивнул Ансельму и легким движением руки указал на скамью. Со вздохом Ансельм задрал полы рясы и спустил штаны.

Натягивать которые четверть часа спустя было очень, очень больно. Задница саднила, иссеченная в кровь. Морщась, Ансельм так и эдак пытался приспособить штаны, но они были довольно тесными, и как ни надень – пониже, повыше, – больно было очень.

Ансельма потрогали за руку. Снизу вверх на него смотрел совсем юный, прямо-таки маленький монашек с круглыми щечками и большими голубыми глазами. Жестами монашек манил Ансельма за собой.

– Пойдем со мной к брату Бенцию. У него есть хорошая мазь, она поможет.

Ансельму ничего не оставалось как последовать на монашком.

– Больно тебе?.. Брат Нулла свое дело знает!

– Тебя тоже пороли? – спросил Ансельм.

Монашек помотал головой.

– Нет. Просто брат Нулла старательный.

– Да уж, – Ансельм поморщился.

Миновав аптекарский огородик, они подошли к небольшой пристройке, где брат Бенций держал свою лабораторию. Монашек подергал дверь.

– Никого нет. Но ничего, я знаю где тут что лежит.

И ничтоже сумняшеся принялся ковыряться в замке булавкой.

– Ээээ… – сказал Ансельм. – А это ничего, что ты делаешь? Брат Бенций возражать не будет?

Монашек только отмахнулся.

– Меня они пороть не станут. Все, готово. Идем.

Ансельм последовал за маленьким пронырой в лабораторию. Несмотря на боль и любопытство, которые отвлекали его, он не мог не обратить внимание, что устроился брат Бенций очень уютно. Мягкий свет заката проникал сквозь узкое окно, золотя пылинки и аккуратно развешанные по стенам и под потолком пучки душистых трав. На полках и широком рабочем столе в идеальном порядке были расставлены всяческие сосуды, требующиеся для приготовления химических составов, в сундучках хранились душистые порошочки, а высокий шкаф был плотно набит бутылочками с настойками и коробочками с пилюлями – именно туда, приставив стул, и полез предприимчивый монашек.