- Надо-бы-побольше-двухкопеечных-монеток-принести-тут-нет-ни-у-кого-или-жадничают!

Ну да, конечно… Еще один мотив был - с одеждой. Его высказывание насчет моей куртки модной и сапог; "Одеты вы очень модно". - "А надо как?" - "А надо - никак. Чтобы не быть иллюстрацией места и времени… это привязывает и лишает свободы". Похоже, это урок первый: дескать, и Вы тоже, молодой человек, не только в настоящем времени живали! Были, дескать, и другие времена. Что ж, может быть, и были… Подождем пока с этим. И вспомним еще что-нибудь. Например, вот что…

- Тут-в-травме-все-долго-лежат-одни-переломы-почти-что-и-с-первого-раза-редко-удачно-срастается-потом-ногу-или-руку-опять-ломают-и-снова-гипс.

Например, вот что: "…фокус-другой я бы мог Вам показать - дело, как говорится, нехитрое. Но это, видите ли, слишком уж немудрящий путь, мне стыдно таким путем идти к сердцу Вашему". Понятно, о каких фокусах идет речь: впечатляющие, между прочим, были бы фокусы… но Вы, Станислав Леопольдович, предпочли долгий путь. Какой же? А вот какой: бросить в сердце одну-две фразы, которые на всю жизнь в памяти застрянут… Застряло же следующее: "Нам, конечно, будут даны и другие жизни… много других жизней, поскольку с первого раза трудно все рассмотреть и расслышать, но ведь каждая ситуация уникальна и не обязательно повторится из жизни в жизнь. Схема повторится - детали не те, детали повторятся… даже одна деталь, глядь - схема другая. Так что очень желательно осмотреться, помедлить… вкус, я бы сказал, ощутить". Между прочим, ни чая, ни ликера вы не пили тогда, Станислав Леопольдович, - и теперь, после рассказа Эвридики о Лже-Эмме-Ивановне, ясно почему: тени не пьют и не едят. А насчет того, что "схема повторится", - так это вы, конечно, правы.

- Мы-вот-с-товарищами-уже-ходячие-а-молодой-человек-который-спит-ему-еще-гипс-не-снимали-говорят-завтра-так-он-лежачий-пока.

Схема повторилась: ученик ваш, помнится, покончил с собой - и я, стало быть, пытался… а детали другие. Из этого следует, между прочим, что очень может быть… очень даже может быть… почему бы, в самом деле, не быть такому: ученик Ваш и я - одно и то же, в разных витальных циклах, а? Значит, и вправду были у меня и другие времена… Дерзко, конечно, предполагать, однако случайность есть случайность - не так ли, Станислав Леопольдович? М-да… опять вы правы: "Лучше все делать очень медленно. Очень и очень медленно". А я сейчас так и делаю. Медленно-медленно иду по нашей с Вами беседе… раньше бы пройтись по ней! Иду, значит, и натыкаюсь еще на одну интересную подробность: "…я жил с одной прекрасной дамой. Я очень любил ее. Мы прожили… дай бог памяти, лет десять. Двести с лишним лет назад". Не Эмма Ивановна ли это, Станислав Леопольдович?

- Он-странный-молодой-наш-человек-молчаливый-все-думает-о-чем-то-а-невеста-у-него-ну-такой-красоты!

Значит, Вы с ней все-таки встретились снова… Непонятно, правда, что из этого получилось, если Вы тень. Впрочем, дело не мое… А тогда я сказал: "Мне не хочется уходить от Вас", - и Вы ответили: "Очень рад. Да и ситуация еще не исчерпана… Если бы Вы знали, насколько не исчерпана…" Так все-таки, насколько, Станислав Леопольдович? Чего теперь ждать, когда Вы в летаргическом сне? Встречи в Элизиуме? Там, где рассредоточивают… или, по крайней мере, грозят рассредоточить тени? "Во-о-от насколько!" - и вы широко развели руки. Действительно настолько? "Знаки, знаки…"

- Она-ему-ворона-приносила-говорящего-только-он-мало-поговорил-а-вообще-то-умора!..

Как это там было: "Подлинные знаки - вот чего мы напрочь не умеем воспринимать. Казалось бы, все уже яснее ясного и сердце знает: подан знак, ан нет! Не верит, соглашаться не хочет, сопротивляется". Не сопротивляется больше, верит напропалую сердце мое: такие уже допущений делает - в животе холодно. И привкус мяты во рту. Впервые за последние - сколько? - почти два месяца: значит, близко… Правильно иду, значит! Привкус мяты - это оттуда: Элизиум. Их пища - время, медуница, мята… И плевать "на цыганок, на гадалок, на фокусников, на заклинателей змей… ручное все это. Hand made, не по-русски говоря". Теперь понятна и данная фраза… понятно даже, кому она адресована! Другая тоже понятна и туда же адресована: "В том-то и есть чертовщина жизни, что в течение получаса все может измениться на полную свою противоположность…" Теперь действительно понятно, Станислав Леопольдович. Так оно и было. Что ж, почти все… И блистательная кода…

- А-чего-я-нормально-хожу-уже-с-костылями-провожу-значит-потом-в-холле-с-соседями-посижу-пусть-поспит-паренек…

И блистательная кода: "Вы знайте, что Ваша душа бессмертна!". Стало быть, что же… тень и есть душа?

Когда, держа высоко над головой сверток, в палату, как птица, влетела Эвридика, она прямо-таки замерла у постели Петра. Петр смотрел на нее древними совсем глазами - и во всей фигуре его был покой, огромный нездешний покой.

- Я украла книгу, - тихо, словно боясь спугнуть ангела, сказала она, - возьми.

- Спасибо, - улыбнулся Петр. - Теперь как раз она мне очень нужна - узнать, что же дальше. Я, пожалуй, успею к утру: завтра можно будет вернуть ее, если сегодня ночью тебя не арестуют. Придешь завтра?

- Ну и вопросы у тебя! - Она поцеловала его и вышла: фея-авантюристка, исполняющая желания и тут же исчезающая-из-поля-зрения… Так и надо, Эвридика. Молодец.

…исчезающая-из-поля-зрения, чтобы опять быть рядом когда нужно.

- Привет. - Невозможно прекрасная утренняя-Эвридика.

- Привет. - Бессонный Петр закрыл книгу. - Тебя не арестовали?

- Нет еще. Часа через полтора арестуют… когда книгу привезу. Сегодня мама работает, я ей не сказала ничего. Она, наверное, и арестует. - И присела на кровать: невозможно-прекрасная-утренняя-Эвридика… Соседи-на-костылях любезно оставили их вдвоем.

- Никто тебя не арестует. Книгу вообще никуда отвозить не надо.

- Ну уж нет! - замотала головой Эвридика. - Пусть меня казнят честной.

- Книгу отвозить не надо, - повторил Петр. - Дело в том, что ее никто не хватится: этой книги никогда там не было.

- Не было? - просто и доверчиво спросила фея-авантюристка.

- Не было, - подтвердил Петр.

- Что ж… пусть тогда и не будет, - Эвридика облегченно вздохнула: проблема исчерпала себя сама. - Ты мне что-нибудь расскажешь?

- А нечего почти рассказывать. Тут все то же самое. Ты это уже знаешь.

- От Эммы Ивановны?

- И от нее тоже. От нее в первую очередь.

- Но ты все время улыбаешься, Петр… так, как будто знаешь, что делать.

- А я знаю, что делать, - весело ответил тот. Он взял Эвридику за руку. - Надо просто жить. Жить - и этого будет вполне достаточно. - Петр смеялся и просто-таки невозможно походил на Станислава Леопольдовича, когда старик разгуливал по телеэкрану с "долзеленый-йо-хо!" на губах.

- И все же, Петр?

- Для начала свяжись с кем-нибудь из ансамбля - у тебя ведь есть телефоны? Надо попросить от моего имени и от имени… Станислава Леопольдовича снять блокаду с дома восьмерок.

- Почему? - испугалась Эвридика.

- У него и так ничего не выйдет. Или выйдет все. - Это был более чем туманный ответ - впрочем, Эвридика и не ожидала другого.

Она только спросила:

- Сейчас позвонить?

- Сейчас. - И Петр взял с тумбочки конверт. С восьмерками. Развел руками и порвал его на глазах Эвридики. - Кажется, мое письмо дошло уже по адресу. К сожалению.

- Я ничего не понимаю, - сокрушилась Эвридика.

- А не все нужно понимать, - с готовностью сказал Петр. - Есть и непонятные вещи. Много непонятных вещей.

- Для тебя - тоже?

- Конечно. Для всех. Я вот не понимаю, например, как это - телефон? Или, допустим, - телевизор!

- Да ну тебя! - махнула рукой Эвридика и в первый раз за утро улыбнулась.

Так, с улыбкой, и отправилась к двери, на пороге которой столкнулась с Аидом Александровичем.