Ничего.

Он в ярости ударил по камню кулаком.

– Дрянь! Обманула!

– Ничего, – шепнула Мидью. – Попробуй еще раз.

Брофи зарычал и повернулся к ней, уже представляя, как вспорет ей грудь, вывернет ребра и вырвет бьющееся сердце.

Мать Льюлем спокойно смотрела на него, равномерно крутя ручку шкатулки. Ребенок спал. Крохотная ножка высовывалась из-под промокшего покрывала. Черные змейки порчи подбирались к пальчикам. Стиснув зубы, чтобы удержать рвущийся наружу звериный рев, Брофи заставил себя отвести глаза и обеими руками вцепился в рукоять меча Осени.

Надо собраться. Цель уже близка. Брофи снова прижал камень к стене. Открывайся, молил он. Открывайся. Зов Каменного Сердца был едва слышен, пробиваясь откуда-то издалека, словно плач застигнутого бурей ребенка. Усилием воли Брофи заставил себя сосредоточиться на нем. И Камень отозвался. Что-то заскрежетало, и в стене появилась щель. Он сжал кулаки, взревел и, распахнув дверь, бросился вниз по пыльным ступенькам. Мидью последовала за ним.

Тьма подземелья встретила их мертвой тишиной. Брофи провел ладонью по стене и нащупал завернутый в промасленную кожу факел.

– Теперь нас уже ничто не остановит, – прохрипел он. – Сейчас я запалю факел…

Кремень нашелся на полочке под шандалом. Брофи ударил кремнем по стене, и на пропитанное смолой дерево упала искра. Упала и погасла.

Он повторил попытку. Искры падали на дерево, но оно не загоралось.

– Проклятье… – Несмотря на все старания, у него ничего не получалось. Искры разлетались во все стороны, сыпались дождем на факел и… гасли.

Он заревел, вкладывая в удар всю силу. Кремень раскололся в руке, расцарапав острым краем кожу. Брофи взвыл от боли и пнул стену ногой. Потом швырнул факел в темноту и ухватился за шандал. Рванул. Выругался. Рванул еще раз.

Его крики, глухие, гортанные крики, эхом разлетались по узкому коридору. За собственными криками он не сразу расслышал звук бегущих ног.

Мидью! Эта дрянь убегала! От него! Стерва! Она уносила дитя!

Брофи метнулся в темноту – туда, откуда доносилось треньканье серебряных колокольчиков. Туда, где мерцал украденный меч Зимы.

– Отдай мне младенца! – ревел он.– Она моя! Моя!

Шара стояла под дождем, всматриваясь в ночь. Где-то там был Брофи. Где-то там он сражался не на жизнь, а на смерть, и она ничем не могла ему помочь.

После того как мать Льюлем забрала ребенка, силы понемногу возвращались. Шара легко могла бы покинуть корабль, и солдаты даже не заметили бы, что ее нет. Но она дала слово Брофи и не хотела нарушать обещание. Что бы ни случилось, она никогда больше не использует магию против союзника или друга.

Отец Льюлем выполнил все ее просьбы, и ожидать большего Шара не имела права, но тревога за Брофи рвала сердце. Он там, она здесь. Какая несправедливость.

Молния прорезала небо, и Шара увидела бредущего к ней по палубе отца Льюлема.

– Ты долго страдала, дочь моего сердца, – сказал он, – но теперь все позади. Мои люди приготовили для тебя лодку. Время ожидания истекло. Возвращайся и найди того, кого любишь.

– Что это значит? – За всплеском радости накатила холодная волна подозрения. – Я думала, вы хотите оставить меня при себе как гарантию возвращения Брофи.

Старик покачал головой. Дождь смыл пудру с лица, и на бледной коже отчетливо проступили глубокие морщины.

– Только убедив тебя остаться здесь, мы могли забрать дитя. И получить твой меч.

– Мой меч? – Все случившееся обрело вдруг смысл. Иной смысл. – Она собирается убить его! Мидью убьет Брофи, как только они доберутся до города!

Отец Льюлем поднял руки.

– Нет, нет. Только в крайнем случае. Если иного варианта не будет.

– Но кто она такая, чтобы решать! – крикнула Шара. Посланник опустил глаза и покачал головой. Длинные мокрые волосы хлестнули по щеке.

– Твой друг зашел слишком далеко по пути зла. Я видел, как он смотрит на девочку. Если Брофи проиграет сражение и порча возьмет верх, только меч моей супруги сможет остановить его.

Шара прикусила губу, чтобы удержать злые слова.

– Если бы ты пошла с Брофи, – продолжал старик, – ты бы никогда не смогла воспользоваться этим мечом. Ты не умеешь пользоваться им, а главное, ты не сумела бы заставить себя нанести решающий удар. Даже ради спасения ребенка.

Перед глазами встала жуткая картина: Брофи ломает шею спящей девочке. Она вздрогнула.

– Возможно, вы правы. – Злость уходила, а на ее место вползал страх.

– Иногда мудрость – ужасное бремя, – тихо сказал отец Льюлем. – Надеюсь, Брофи сумеет пройти через мрак, держась за рукав Ога. Но рисковать я не мог.

Он поверну лея к корме.

– Идем, лодка ждет. Помоги нам всем, чем можешь.

Сопя и чертыхаясь, Брофи брел по темному туннелю. Длинный меч волочился по земле.

– Я все равно найду тебя, дрянь, – ворчал он. – Найду, сука, и вырву сердце.

Раскрашенная ведьма исчезла. Скрылась! Как в воду канула. Затерялась в темноте и путанице бесконечного подземного лабиринта. Ему не найти ее здесь. Не найти.

Надо найти.

– Я еще отведаю твоей крови… – прохрипел он.

Все дело в ребенке. Ребенок – вот ключ. Убей младенца – и цепи лопнут. Убей младенца – и ты свободен. Весь мир – твой. Весь мир – поле для охоты. Убивай и поедай, поедай, поедай. Утоляй непреходящий голод.

Он вытер пену с подбородка, почесал когтями щеку. Ребенок – вот ключ. Ребенок должен умереть.

Брофи замедлил шаг, увидев впереди мерцающий свет. По коже пробежал холодок – на стене пещеры танцевали радужные блики. Зловонный ветер пронесся по коридору.

Держа меч обеими руками, он осторожно прокрался вперед, выглянул из-за угла и увидел небольшой зал, заполненный сталактитами и сталагмитами.

Он вскинул почерневшую руку, защищая глаза от мерзкого, переливающегося всеми цветами света. В ушах зазвучала странная музыка, от которой в животе заворочалось что-то противное, тошнотворное. Мерзость. Гадость. Музыку тоже надо убить.

В центре комнаты лежал на пьедестале алмаз. Огромный искореженный, с неровно сколотыми гранями камень.

Камень пел, и голос его становился все громче и громче. Музыка вторгалась в мозг и гремела, гремела. Брофи заткнул уши. Отвернулся. Помотал головой. Ее надо остановить.

Подняв над головой меч, он ворвался в зал и, как молот, обрушил клинок на алмаз. Яркая, слепящая вспышка… лязг стали о камень… эхо от стен. Меч вывалился из онемевших пальцев, звякнул о пол, а самого Брофи отбросило отдачей.

Злобно шипя, он потряс головой. Камень все так же лежал на подставке; клинок не оставил на нем даже царапины.

Брофи зарычал, прыгнул вперед и, ухватив камень обеими руками, попытался поднять его. В тот же миг судороги пробежали по телу. Камень не поддавался. Мало того, он не отпускал Брофи.

Ударивший из алмаза ветер разбросал волосы и выбил слезы из глаз. Брофи дергался из стороны в сторону, но не мог оторвать руки от камня.

– Отпусти меня! – возопил он. Внезапная острая боль пронзила ладони, и притяжение ослабло.

Брофи повалился на пол. Ветер понемногу стих. В голове прояснилось. Два воевавших между собой голоса умолкли.

Он поднял руки. Длинный и тонкий осколок пылающего камня словно впечатался в правую ладонь. Чернильные нити и узлы отступили от раны. Когти уменьшились, сжались и превратились в обычные ногти. Кожа вокруг осколка стала прозрачной и светилась, как Камень.

Черные щупальца отступили, но не исчезли; густая сеть их по-прежнему покрывала кожу. Зубы оставались длинными и острыми, но безумная жажда плоти и бессмысленный гнев съежились, отошли в тень и там затаились.

Брофи поднялся, и красный осколок на ладони запульсировал. Верхушка его была такой же многогранной, как и у камня в груди Беландры, а другой конец, пронзивший руку насквозь, – острым, как игла.

Ребенком он часто дотрагивался до камня в груди Беландры. Помнил запах горелой плоти, исходивший от лежавшего на похоронном помосте Селидона. Видел мерцающую подвеску Шары.