Постепенно выработались законы и ограничения, регулировавшие жизнь зимми и подчеркивавшие их полностью приниженное положение; все же при первых правоверных халифах, если зимми платили налоги и соблюдали законы, они были по большей части предоставлены самим себе. Так, Абу Бакр приказывал: «Если провинция или народ признают тебя, то заключи с ними соглашение и держи свое обещание. Пусть они руководствуются своими законами и установленными обычаями, собирай с них дань так, как договоришься с ними. Оставь им их религию и землю» (Tritton, 1970, с. 137). Далее законоведы утверждали, что только мусульмане могут быть полностью нравственными, а неверных можно оставить в их беззакониях, пока они, разумеется, не досаждают своим повелителям. От каждой зависимой

общины требовалось избрать представителя, с которым могли бы иметь дело мусульманские должностные лица, и в такой огромной стране, как Иран, должно было быть множество таких местных руководителей. Что касается зороастрийцев Ирана, то Сасаниды, по-видимому, хорошо выполнили свои обязанности, и организованная община с верховным главой, пребывающим в Парсе, сохранялась после арабского завоевания. При последующих халифах засвидетельствован титул Худинан пешобай – «Глава [обладающих] благой верой» – для арабов, вероятно, просто «Глава магов» или же (более презрительно) «Глава гебров». (Слово гебр[60], означающее, возможно, «неверный», в Иране стало применяться специально в отношении зороастрийцев.)

Многие зороастрийцы, оказавшись подчиненными и униженными, могли продолжать по-прежнему исповедовать старую веру. Ужасы завоевания остались позади, но участь древней религии в ее столкновении с исламом была уже решена. Власть и мирские привилегии принадлежали теперь победоносным поклонникам Аллаха, и, очевидно, постоянный приток новообращенных, порой добровольно, порой насильно, присоединялся к новой вере, потому что, хотя официально проводилась политика равнодушного презрения к неверным, всегда находились мусульмане, стремившиеся обращать в свою веру и готовые использовать для этого любые средства.

Так, сообщается, что после завоевания Бухары предводитель арабов Кутейба трижды обращал жителей города в ислам, «но они [повторно] отрекались и становились неверными. В четвертый раз, когда он сражался и захватил город, он установил там ислам с большим трудом. Он вселил ислам в их сердца, а [их религию] всеми способами затруднил… Кутейба счел нужным приказать жителям Бухары отдать половину домов арабам, чтобы те жили вместе с ними и знали об их настроениях. Тогда они были бы обязаны стать мусульманами… Он построил мечети и искоренил следы неверия и убеждений огнепоклонников. Он воздвиг большую мечеть и велел жителям молиться в ней по пятницам… На этом месте был храм… Он повелел объявить: „Кто придет на пятничную молитву, тому я дам два дирхема“» (Наршахи, 10–11). Население городов, в которых поселились арабские наместники, было особенно подвержено таким принуждениям; один за другим большие городские храмы огня превращались в мечети, а горожан заставляли принимать ислам или спасаться бегством.

Одним из обычных побуждений для принятия ислама было предоставление свободы рабу, который становился мусульманином (а многих персов арабы обратили в рабство). Других побуждала отказываться от старой веры унизительность сборов подушного налога, что вызывало негодование сборщиков. «Мне стало известно, – писал один арабский наместник местному должностному лицу, – что жители Согда…. не стали искренними мусульманами. Они приняли ислам только для того, чтобы избежать подушного налога. Расследуй это дело и узнай, кто обрезан, исполняет все предписания веры, искренен в своем обращении в ислам и может читать стихи Корана. Такого человека освободи от налога».

Сообщается, что в результате этого расследования семь тысяч согдийцев отказались от исповедания ислама (Dennet, 1950, с. 120—121). Но если человек формально становился мусульманином, отрекаться было уже опасно, так как законоведы считали, что наказанием за отречение является смерть. Дело, представленное на рассмотрение Худинан пешобая в IX в., начинается: «Человек, снявший свой пояс-кусти, раскаялся через год. Но он не может снова надеть кусти из-за страха за свою жизнь…» (Ривайат Адурфарнбага LII). Кусти был явным внешним признаком приверженности старой вере. Табари рассказывает, что арабские сборщики налогов в VIII в., издеваясь над зороастрийцами, срывали с них священные пояса и в насмешку наматывали им на шею.

Хотя многие обращения в ислам были вынужденными или же продиктованными личной выгодой, дети новообращенных вырастали уже в лоне новой веры, с детства учась произносить арабские молитвы вместо авестийских, и с каждым поколением число иранцев, не знающих иной веры, кроме ислама, возрастало.

Среди новообращенных, в свою очередь, были такие, которые сами становились ярыми пропагандистами новой религии или для того, чтобы приобрести поддержку большего числа людей, или же просто из миссионерского рвения, ведь не все, кто принимал ислам, поступали так из корыстных соображений или по принуждению. Одни были уверены в том, что победа мусульманского оружия доказывает правильность мусульманского учения, а другие поддавались уговорам религиозно настроенных арабов. Учение раннего ислама привлекало простотой, а некоторые важнейшие представления, например вера в ад и рай, в конец мира и в День Суда, взяты из зороастризма, а потому хорошо знакомы, так же как и некоторые мусульманские обряды: пятикратная ежедневная молитва (тоже заимствованная из зороастризма), отрицание изображений, обязанность давать подаяние.

Все это сопровождалось поразительно простой религиозной жизнью, не нуждавшейся в жрецах. Принимая ислам, зороастриец разом освобождался от многих церемоний и обязательств, которые от колыбели до могилы привязывали его к жрецам; для людей мыслящих привлекательность заключалась еще и в том, что, будучи новой религией, ислам еще не успел разработать свою собственную жесткую схоластическую догматику, а потому меньше сковывал независимое мышление. Женщины тоже, хотя в дальнейшем они во многом проиграли от ислама, сразу же почувствовали преимущества новой веры, освобождавшей их от соблюдения законов очищения, столь строго стеснявших их в обыденной жизни.

И все же многое удерживало иранцев от принятия семитской религии. На поверхностном уровне это обычаи и привычки, верность религии предков, которая по сути своего учения и нравственному значению нисколько не уступала в величии новой вере. Ислам был чужим, навязанным грубыми завоевателями, учением со священным писанием на иностранном языке. Он принес обычаи, непривычные для иранцев: обрезание, законы о чистом и нечистом мясе[61], воздержание от вина, поклонение далекому священному камню – Каабе.

На более глубинном уровне обращение означало изменение дуалистической религии, заключавшейся в почитании мудрого существа, действия которого были полностью справедливы и доступны пониманию, на веру, требовавшую подчинения непостижимому, всемогущему богу, веления и намерения которого оставались за пределами человеческого разумения. Это коренное отличие мусульманского и зороастрийского богословия отражается в манерах моления: если зороастриец стоит, выпрямившись, перед милостивым господом, то мусульманин падает перед Аллахом на колени, касаясь земли лбом[62].

Зороастризм с его объяснением мирских горестей, с его твердой верой в индивидуальное и всеобщее спасение в день Страшного Суда имел свои сильные стороны, и зороастрийские жрецы были в состоянии с такой же твердостью противостоять мусульманам, с какой они ранее противились проповеди христиан. Теперь ислам пользовался поддержкой светской власти, и дискуссия всегда могла внезапно закончиться казнью противника.