В 549 г. до н.э. персы под предводительством Кира Великого из рода Ахеменидов, зятя правившего мидийского царя[23], восстали, победили мидян и основали первую Персидскую державу, в которой мидяне все еще играли видную роль. Кир, продолжая завоевания, захватил Малую Азию и Вавилонию, подвластные которой страны, вплоть до Средиземноморского побережья тогда тоже подчинились ему. Все восточноиранские народы также подпали под его начало. Сведения античных авторов позволяют предположить, что в то время когда персы впервые столкнулись с греками в Малой Азии, они были уже зороастрийцами. Узнав от них о Зороастре, греки, естественно, сочли его персидским пророком и «великим магом». Они узнали, что он жил в глубочайшей древности. Так, Гермодор и Гермипп из Смирны относили время жизни Зороастра за пять тысяч лет до Троянской войны. Ксанф Лидийский считал, что Зороастр жил за шесть тысяч лет до вторжения Ксеркса в Грецию, а Аристотель – за шесть тысяч лет до смерти его учителя Платона. Отсюда следует, что персы рассказывали грекам о том, что их пророк жил в отдаленном прошлом, а греческие ученые уже сами приспособили эти рассказы к своим исчислениям.

Предания о почтенном возрасте зороастризма согласуются с тем фактом, что мидяне и персы, очевидно, приняли его как давно сформировавшуюся религию, с определенными установленными доктринами и обрядами и с принятым каноном священного писания на авестийском языке, в которое никакие западноиранскяе вкрапления, по сути дела, уже не могли попасть. Последнее особенно примечательно потому, что Авеста продолжала бытовать в устной передаче на протяжении всего периода правления Ахеменидов и дальше, а вставки в устный текст проникают, конечно, легче, чем в письменный. В виде исключений они все же встречаются, но их редкость свидетельствует о том уважении, с которым мидяне и персы относились к тому, во что верили как в божественное откровение.

Авеста в то время не была записана по разным причинам, но одной из них была та, что мидяне и персы, встретившиеся в Западном Иране с несколькими системами письма, смотрели на это чуждое им искусство с подозрением (в персидском эпосе изобретение письма приписывается дьяволу). И хотя с течением времени иранцы стали использовать письменность для разных практических нужд, ученые жрецы отвергли письмо как неподходящее для записывания священных слов. При Ахеменидах главным языком письменности оставался арамейский, семитский язык со своим собственным алфавитом, ставший благодаря тому, что арамеи были великими торговцами, общеупотребительным языком на всем Ближнем Востоке. Первые Ахемениды повелели, однако, использовать родной им персидский язык для царских надписей. Самая ранняя известная запись иранского языка была сделана особой разновидностью клинописи.

Кир оставил только краткие надписи, выбитые на камнях его великолепной новой столицы Пасаргады, на севере Парса. Они не содержат заявлений о его вере, но около развалин дворца есть священный огороженный участок с двумя огромными каменными постаментами, предназначенный, вероятно, для общественных богослужений на открытом воздухе, в соответствии с древнеиранскими традициями. Там же открыты фрагменты трех подставок для огня. Они не могут быть названы алтарями в прямом смысле этого слова, то есть возвышениями с плоской поверхностью, на которых помещаются или приносятся жертвоприношения богам, потому что, по зороастрийским обычаям, они предназначаются для помещения на них огня, в присутствии которого верующие молятся. Приношения огню во время молитвы совершаются только для поддержания его, являясь чисто практическим по происхождению.

На протяжении всей истории зороастризма индивидуальные и семейные молитвы произносились перед огнем домашнего очага, но в VI в. до н.э., по-видимому, знакомство с государственными религиозными культами Ближнего Востока и вновь приобретенное имперское величие побудило персидских священнослужителей приподнять на возвышение огонь, перед которым молится царь. Этот постамент кажется видоизменением подлинного алтаря, раскопанного на мидийском поселении Нуши-Джан около Хамадана. Алтарь, относящийся VIII в. до н.э., служил неизвестному культу и состоял из массивного основания на сырцовых кирпичах, хорошо обмазанного, поддерживающего четырехступенчатую верхушку. На последней имеется небольшое углубление со следами обугливания, возможно, от жертвенного огня. Каменные «алтари» в Пасаргадах были более изящными, но крупными. Они имели трехступенчатое основание, уравновешивавшееся трехступенчатой же верхушкой (число «три» чрезвычайно важно во всех зороастрийских обрядах). Верхушка была не плоской, но, в отличие от «алтарей» из Нуши-Джана, имела глубокую впадину, так что в ней мог вмещаться толстый слой горячих углей, необходимый для поддержания вечного огня. Неизвестно, где первоначально устанавливались эти подставки для огня. Поскольку в Пасаргадах нет здания, которое было бы определено как храм, то они, вероятно, устанавливались внутри дворцов и считались личными «огнями очага» Великого царя, а потому и нуждались в возвышении в знак его могущества, для достойного совершения ежедневных зороастрийских молитв.

В дополнение к этому вещественному свидетельству религиозных убеждений Кира греческие авторы упоминают, что он назвал одну из своих дочерей Атосса (передача иранского имени Хутаоса), а этим именем зван жену царя Виштаспы, покровителя Зороастра. Кир поступал, скорее всего, как верный почитатель Мазды, так как он стремился править своей новой обширной державой справедливо, в соответствии с истиной-аша. Однако он не пытался навязать иранскую веру своим иноземным подданным – и это действительно было бы совершенно бесполезно, имея в виду многочисленность подвластных народов и древность их религий. Он поощрялих жить правильно и праведно, в соответствии с их собственными убеждениями.

Среди многих неарийцев, которые испытали на себе его подобающую государственному деятелю доброту, были иудеи, которым он разрешил вернуться из вавилонского изгнания и восстановить храм в Иерусалиме. Это один из многих известных великодушных поступков Кира, но он сыграл особую роль в религиозной истории человечества. После этого события иудеи стали с симпатией относиться к персам, а это сделало их более восприимчивыми к влиянию зороастризма. Кир прославлялся «вторым Исаией» (безымянным пророком периода изгнания) как мессия, то есть как тот, кто действует от имени Яхве и по его повелению. «Вот, Отрок Мой, которого я держу за руку» (что представляется собственными словами Яхве)… «[Кир] возвестит народам суд… Не ослабеет и не изнеможет, доколе на земле не утвердит суда» (Исаия 42, 1, 4).

Тот же пророк впервые в иудейской литературе воспевает Яхве в качестве Создателя так, как Ахура-Мазда был воспет Зороастром: «Я Господь (Яхве), который сотворил все… Я создал землю и сотворил на ней человека… Кропите, небеса, свыше, и облака да проливают правду… Я, Господь, творю это» (Исаия 44, 24; 45, 8, 12). Сходство с зороастрийскими учениями и писаниями здесь настолько разительно, что эти стихи считаются первыми свидетельствами того сильного влияния, которое зороастризм оказал на иудаизм в период после вавилонского изгнания.

Кир умер, сражаясь против своих соплеменников-иранцев – массагетов – полукочевников, угрожавших границам его державы на северо-востоке. Тело Кира было набальзамировано, привезено в Пасаргады и положено в гробницу, которая до сих пор стоит там посреди равнины. Тот факт, что его тело не было оставлено на открытом воздухе в соответствии с принятым похоронным обрядом, на первый взгляд кажется противоречащим принадлежности царя зороастрийской вере. Однако не только Ахемениды, но и их преемники – Аршакиды и Сасаниды придерживались обряда бальзамирования трупов царей и оставляли их в скальных или каменных склепах. Предписаний для такого похоронного обряда нет ни в Авесте, ни в литературе на пехлеви, напротив, о гробах для мертвых там всегда говорится с безусловным осуждением. Поэтому можно только предположить, что отказ Ахеменидов от обычая выставлять трупы явился прецедентом для царей, которые стали с тех пор рассматривать себя как неподвластных этому частному религиозному закону. Может быть, сохранение тел царей оказалось связанным с представлениями о царственной благодати-хварэна, обитающей в гробнице царя ко благу его преемников и всех людей вообще. Имеются отрывочные данные об особом культе царственных мертвецов, а обычай бальзамирования тел, воспринятый западными иранцами, очевидно, от тех народов, среди которых они поселились, распространился к их степным соплеменникам-язычникам, где он хорошо известен по курганным погребениям скифских вождей.