От сильного волнения у меня даже пошла носом кровь, Хитклиф продолжал хохотать, а я продолжал ругаться. Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы поблизости не оказался человек более разумный, чем я, и более милосердный, чем мои мучители. Это была Зилла, дородная экономка, которая наконец-то появилась, привлеченная шумом, и поинтересовалась его причиной. Она явно решила, что кто-то применил ко мне грубую силу, поэтому, не решаясь прямо порицать своего хозяина, повела свою словесную атаку на молодого негодяя.

– Ну что, мистер Эрншо, довольны?! – воскликнула она. – Интересно, чего же еще от вас ждать?! Скоро начнете убивать людей прямо на пороге? Видно, в этом доме мне не ужиться. Посмотрите-ка на этого господина, он сейчас задохнется, так вы из него дух вышибли. Тихо, тихо! – продолжала она, обращаясь ко мне. – Никуда вы в таком виде не пойдете. Ну-ка, заходите внутрь, и я вам помогу. Вот так, хорошо, а теперь стойте спокойно.

С этими словами она внезапно окатила меня ледяной водой и буквально втянула меня в кухню. Хитклиф последовал за нами, причем неожиданная его веселость сменилась обычной хмуростью.

Мне стало нехорошо, закружилась голова и замутило, поэтому я был вынужден остаться на ночлег под этим негостеприимным кровом. Хитклиф распорядился, чтобы Зилла подала мне стакан бренди, и удалился во внутренние комнаты, а кухарка утешила меня, как могла, и, когда мне стало чуть получше, выполняя приказ хозяина, повела меня спать.

Поднимаясь впереди меня по лестнице, Зилла попросила не светить открыто и не шуметь. Она объяснила это тем, что ее хозяин по доброй воле никогда никому не разрешал ночевать в той комнате, куда она меня ведет, и вообще относится к этому помещению как-то по-особому. Я спросил ее о причинах, но она не знала и никогда не спрашивала, потому что жила в этом доме только последние два года, а странностей в нем всегда хватало.

Слишком уставший, чтобы чему-либо изумляться, я запер за собой дверь и оглядел комнату в поисках кровати. Вся обстановка состояла из кресла, бельевого комода и огромного дубового сундука с квадратными прорезями в верхней части, которые напоминали окна кареты. При ближайшем рассмотрении это сооружение оказалось старинной кроватью с неким альковом, позволявшим каждому члену семьи в те далекие времена насладиться уединением во время отхода ко сну и в момент пробуждения. Этот альков был воздвигнут вплотную к окну, подоконник которого служил прикроватным столиком. Я отодвинул створки, закрывавшие вход в альков, забрался внутрь со свечой, прикрыл створки и почувствовал себя защищенным от слишком пристального внимания Хитклифа или любого другого.

На подоконнике, куда я поставил свечу, оказалось несколько заплесневелых книг, сложенных стопкой, а вся крашеная поверхность была испещрена надписями. Оказалось, что надписи эти повторялись и содержали одно только имя большими и маленькими буквами, но в разных вариантах – «Кэтрин ЭРНШО» сменялось здесь и там «Кэтрин ХИТКЛИФ», а затем «Кэтрин ЛИНТОН».

С какой-то странной апатией я прижался лбом к оконному стеклу и как завороженный смотрел на меняющееся имя: Кэтрин Эрншо – Хитклиф – Линтон, пока веки мои не смежились. Но я не проспал и пяти минут, когда на меня из мрака надвинулся вихрь белых букв – вкруг меня кружились бесчисленные Кэтрин. Я проснулся, чтобы сбросить с себя морок привязчивого имени, и обнаружил, что от свечного огарка загорелась одна из старинных книг, а воздух наполнился запахом жженой телячьей кожи. Я потушил свечу и, страдая от холода и непрекращающейся тошноты, сел в постели и раскрыл на коленях пострадавший том. Это оказалась Библия, напечатанная старомодным узким шрифтом, от которой шел ужасный запах плесени. На титульном листе мне удалось различить надпись – «Из книг Кэтрин Эрншо» и дату – примерно четверть столетия тому назад. Я закрыл ее и принялся рассматривать другие тома один за другим. Подбор книг в библиотеке Кэтрин не был случайным, все они были зачитаны, и не только – все свободные места, которые оставил печатник, были исписаны карандашом и пером. Кое-где это были отдельные предложения, а где-то текст казался фрагментами дневника, написанного несформировавшимся детским почерком. В верхней части пустой страницы, которая, должно быть, показалась обладательнице книг настоящим сокровищем, я с интересом рассмотрел отличную и совершенно беспощадную карикатуру на моего приятеля Джозефа. Во мне тут же проснулся неподдельный интерес к незнакомой мне Кэтрин, и я принялся расшифровывать выцветшие заметки, сделанные ее нетвердым почерком.

«Ужасное воскресенье! – так начинался следующий абзац. – Хочу, чтобы мой отец снова был со мной. Хиндли – плохая ему замена. Его отношение к Хитклифу отвратительно. Х. и я собираемся взбунтоваться – уже сегодня вечером мы сделали первый шаг на этом пути.

Весь день лил дождь. Мы не могли пойти в церковь, поэтому Джозеф решил прочитать нам проповедь на чердаке. Хиндли с женой остались внизу греться у жарко натопленного очага, и, готова поручиться, в тот вечер они не прочитали ни строчки из Библии. Мне, Хитклифу и несчастному мальчишке-работнику приказано было взять молитвенники и подняться на чердак. Здесь мы, дрожа от холода, со стонами и вздохами уселись рядком на мешок с зерном, ожидая и надеясь, что Джозеф тоже не останется нечувствительным к стуже и хоть немного, да сократит свою проповедь. Тщетные надежды! Служба продолжалась добрых три часа, а мой брат имел наглость воскликнуть: “Как, вы уже закончили?”, когда мы спустились с чердака. Раньше воскресными вечерами нам разрешали играть, если мы не шумели, а сейчас любого смешка достаточно, чтобы поставить нас в наказание по углам.

– Вы забыли, кто здесь хозяин! – заявил наш тиран. – Я в порошок сотру любого, кто мне хоть слово поперек скажет! Я требую, чтобы в доме было тихо и чтобы дети вели себя прилично! Так, мальчик, ты что, не понял, что я сказал? Фрэнсис, дорогая, а ну-ка задай ему трепку, раз уж ты идешь мимо. Я услышал, как этот маленький негодник хрустел пальцами.

Фрэнсис с радостью выполнила повеление своего супруга, а затем уселась к нему на колени, а потом они целый час целовались и миловались как дети малые, даже смотреть на них неловко было. Мы постарались избегнуть их внимания, схоронившись в закутке под комодом. Я только успела связать вместе наши передники и завесить ими наше убежище, как из конюшни явился Джозеф. Он сорвал “занавеску”, влепил мне пощечину и прокаркал: “Хозяина нашего только-только похоронили, день субботний не прошел, слово Божие еще в ушах ваших, а вы тут забавляетесь! Стыд и срам! За стол садитесь, гадкие дети, и почитайте-ка хорошие, благочестивые книжки, чтобы души ваши грешные спаслись!”

С этими словами он заставил нас сесть как можно дальше от живительного тепла очага, туда, где нам едва-едва хватало света, чтобы различать буквы скучнейших книжек, которые он нам всучил. Надолго меня не хватило – я очень скоро зашвырнула свой мерзкий томик за собачью лежанку, а Хитклиф пинком отправил туда же навязанную ему мерзкую книжонку. Что тут началось!

– Хозяин! – завопил наш доморощенный проповедник. – Хозяин, идите скорей сюда! Мисс Кэтрин оторвала обложку от “Оплота спасения”, а Хитклиф осмелился своей подошвой осквернить часть первую “Врат погибели нашей”. Нельзя им это спускать, хозяин, а то и до греха недалеко. Папаша ваш, царствие ему небесное, умел ребятам жару задать, но нет его с нами!

Хиндли поторопился покинуть свой личный рай у очага и, грубо ухватив Хитклифа за воротник, а меня за руку, буквально вышвырнул нас на кухню. Джозеф постарался нас уверить, что “черт за нами, как пить дать, явится”. На кухне каждый из нас забился в свой укромный уголок и принялся ждать его пришествия. Я нашла эту книгу, достала чернильницу с полки и последние минут двадцать пишу эти строки, приоткрыв дверь в залу, чтобы иметь хоть чуть-чуть света. Впрочем, вряд ли я продолжу свое занятие, так как друг мой совсем потерял терпение и подбивает меня забрать плащ нашей доярки и под его покровом отправиться бродить на пустошь. Пожалуй, стоит принять его предложение. Даже если Джозеф нас хватится, он решит, что его пророчество сбылось, а мы даже в дождь не сможем промокнуть и замерзнуть больше, чем здесь, на холодной кухне».