Атмосфера таинственности, окружающая предполагаемую поездку князя в Париж, указывает на то, что речь идет о важном деле политического характера. Что может понадобиться в наполеоновском Париже типичному представителю старой монархистской Европы, человеку, который недавно бежал из Вены от войск Бонапарта? Все говорит за то, что поездка эта затеяна была не по инициативе самого князя.

В это время много римских высокопоставленных лиц ездили в Париж, но не по собственному желанию, а по «приглашению» Наполеона. Так, в декабре 1804 года «пригласили» самого папу Пия VII, который по приказу Наполеона должен был торжественно короновать его императором французов. Летом Наполеон собирался короноваться в Милане королем Италии. Латифундия князя находилась в северной Италии, так что приглашение Наполеона было для него столь же «обязывающим», как в свое время приглашение Екатерины.

С какой целью император французов искал сближения с племянником последнего польского короля, понять нетрудно. В воздухе уже пахло новой войной. В Париже разрабатывали планы мировой империи. Будущий повелитель Европы подбирал кандидатов в короли и министры для игрушечных государств, которые он намеревался образовать на территориях, захваченных у Австрии и России. Не мог же он не заметить Понятовского, находящегося в сфере его власти.

Самым пикантным в этой истории является то, что приблизительно в это же время, когда Наполеон старался склонить на свою сторону князя Станислава Понятовского, другой племянник последнего короля, князь Юзеф Понятовский, будущий маршал Франции и верный сателлит императора, занят был в Варшаве подготовкой пророссийского восстания против Пруссии, а тем самым и против… Франции. Из воспоминаний князя мы узнаем, что до личного свидания между Наполеоном и князем Станиславом так и не дошло. Князь сделал все, чтобы отделаться от этого неприятного визита. Причины своей неприязни и недоверия к французскому императору он объясняет довольно убедительно:

«По случайному стечению обстоятельств я часто общался с посланником Алькье, доверенным Наполеона, услугами которого он пользовался для того, чтобы сажать и свергать королей. Я попытался выведать у него, каковы же истинные намерения Наполеона в отношении Польши. И во время одной из бесед тоном самым беззаботным сказал ему, что император часто тешит поляков проектами воскрешения их государства. Но я в искренность этих проектов не верю, ибо Польша стремится к конституционному правлению, которое император между тем ненавидит. Поэтому вскоре проявились бы волнения, и на другом конце Европы произошло бы то же, что и в Испании. Алькье полностью утвердил меня в справедливости моего мнения. Поэтому я и не старался никогда повидаться с Наполеоном, несмотря на все неприятности, а иногда и реверансы, которые исходили от него. В случае встречи понадобились бы объяснения, которых я предпочитал избегать. И еще я опасался, что Наполеон пожелает склонить меня к тому, чтобы я сопровождал его в Польшу и помогал ему своим присутствием обманывать всех тех, кто дарил меня своим доверием».

Бог войны запомнил неприязненное отношение князя и при первой же возможности «отыгрался» на нем не очень благородным образом.

В 1809 году князь Юзеф Понятовский, находящийся с Наполеоном в Вене, письменно уведомил кузена, что император отозвался о нем в следующих словах: «Кажется, у вас в Риме есть брат, который строит из себя философа. Я отдал моим людям распоряжение, чтобы они проверили, насколько он стоек как философ».

Результаты этого императорского распоряжения не заставили себя ждать. Князь Станислав описывает это в своих воспоминаниях так:

«В моем венском доме Наполеон разместил целый батальон под командованием некого Дерранта. Все это время они жили на мой счет. А комендант постоянно угрожал, что выбросит на улицу картины, хрусталь и мебель, если ему не заплатят деньги, которые он требовал. В обшей сумме это пребывание обошлось мне в шестьдесят тысяч цехинов, не считая папок с эстампами, украденных из библиотеки. Позднее в моем итальянском имении в Сан-Фелнче разместился командир эскадрона по имени Венсан, человек просто необычайной грубости, почти одержимый».

Описание своих взаимоотношений с императором французов князь Станислав кончает патетической жалобой: «Что ему нужно было от меня, этому Наполеону, этому беспокойному духу Европы, возмутителю всеобщего спокойствия?!»

Через два года после визита Снядецкого, где-то на стыке 1806 и 1807 годов, с чудаковатым и все больше стареющим нелюдимом с виз Кроче случилось нечто такое, что совершенно изменило его прежнее отношение к миру и людям и совершенно наново определило его жизнь.

Событие это было столь необычайным и столь трудно согласующимся со всем прошлым и характером князя Станислава, что это могло бы показаться выдумкой плохого романиста, если бы все это… не случилось на самом деле.

Напротив княжеского дворца, на узкой улочке виа Фратина, стоял скромный каменный домик, в котором находилась лавочка сапожника испанского происхождения, некоего синьора Лучи. Из домика этого до ушей обитателей дворца постоянно доносился женский плач и крики. Сапожник любил выпить, а осушив ежедневную порцию фьяско, то ли от ревности, то ли ради проявления своей власти в доме систематически колотил молодую и очень красивую жену, носившую поэтическое имя Кассандра.

Камердинер князя Станислава, человек неравнодушный к женским прелестям, очень интересовался судьбой несчастной соседки и постоянно информировал князя о важнейших эпизодах домашней войны между супругами Лучи, стараясь пробудить в своем хозяине сочувствие к прелестной жертве супружеских недоразумений.

Как-то раз скандал был особенно бурным, и сапожник ухватился за нож. Испуганная женщина выбежала из дому и укрылась за дверью княжеского дворца. Привратник быстро закрыл дверь, преградив путь разъяренному синьору Лучи, который так и остался стоять на улице, посреди взбудораженной толпы зрителей.

Князь, уведомленный о происшедшем, похвалил привратника и велел показать ему красавицу, о которой столько был наслышан от своего камердинера.

Синьору Лучи провели в княжеские покои. Растерзанная, в синяках и содрогающаяся от рыданий, красавица римского переулка очутилась перед одним из утонченнейших представителей «большого света», изысканным эстетом, который уже изведал все прекрасное в Европе, перед принцем, которому предлагали в жены дочерей королей и императоров.

И вот тут произошло одно из тех необъяснимых чудес, механизм которых доселе не ясен ни одному ученому.

Может быть, князь увидел в этой молодой женщине полное воплощение своих юношеских представлений об «итальянском типе красоты». Может быть, старому отшельнику уже в тягость стали пустота и холод огромных салонов, заполненных антиками и произведениями искусства. Может быть, он сразу счел, что все, что он до сих пор делал, было просто ничтожным и несущественным по сравнению с женским обаянием и теплом этой маленькой Кассандры Лучи. Может быть, на пятьдесят третьем году жизни впервые в князе Станиславе проснулся темперамент Понятовских, страсть к «романам», унаследованная от отца и замороженная в детстве добродетельной матерью. Не стоит играть в отгадки. Ясно одно: самый гордый князь в Европе с первого взгляда без памяти влюбился в жену римского сапожника.

Кассандра Лучи получила постоянную должность экономки в княжеском дворце, и князь, как деликатно выражаются современники, «искал ее общества». В результате этих поисков спустя год у прекрасной сапожницы родился сын княжеской крови Шарль (Карло), пока еще без фамилии.

Князь Станислав поручил своим поверенным договориться с синьором Лучи об «отказе от супружеских прав». Переговоры пошли довольно гладко, ибо пьющий сапожник тут же понял, что жена может явиться источником недурных доходов.

«Князь сходил с ума от любви. После долгих лет сиротства и одиночества он наконец-то чувствовал себя счастливым. Бывшая сапожница стала всемогущей хозяйкой дворца».