В Силезии, изобилующей ткацкими фабриками, князь интересуется прежде всего тем, как открыть местные рынки для польского льняного сырья, Конъюнктура явно благоприятствует этому замыслу, потому что «в прошлом годе, когда был большой льна недостаток по причине неурожая оного, доставили большую партию из Риги, только он столь жесткий оказался, что часть его с убытком в дело обратили, а часть доселе лежит». Тогда князь Станислав договаривается с силезскими предпринимателями, что он при посредничестве гродненских комиссионеров, «с Вроцлавом торгующих», пришлет на имя вроцлавского торговца Исайи Шейера образцы разных сортов жмудинского льна. Но экспорт одного льна – это лишь начало больших экономических планов нового подскарбия. От купцов из Еленей Гуры он вытягивает сведения о положении на международном текстильном рынке. В «Журнале» появляется запись о том, что торговцы «опасаются, что увеличение промысла и народа в Америке изрядного урону торговле их края не причинило, понеже отсюда изрядная часть товаров идет в те края. Но сие произойти не может, доколе пропитание в Америке не будет дешевле, чем ныне». В Арнау пьяный торговец Франц Иер, «который подвыпил на именинах главного настоятеля францисканцев», проговаривается польскому гостю о точной сумме доходов, которые он имеет от экспорта полотна в Чехию.
Сообразительный князь делает из этого выводы на будущее. Поскольку в Польше «пропитание дешевое, льна и рабочей силы всегда хватает, мануфактуры также имеются», самое время выбросить польские полотна на мировой рынок. И он тут же приводит в «Журнале» смелый план польского экспорта во Францию и Испанию, а там и в Америку и Африку «через руки купцов французских и гишпанских».
Но автор «Журнала» является реалистом и не позволяет фантазии увлечь себя. На силезских складах и мануфактурах он внимательно изучил партию полотна, предназначенного на экспорт. Он знает, что экспортный товар должен овечать определенным стандартам. А «познания эти составляют науку торговых фабрикантов, каковой доселе в Польше еще нет, и без заграничной дирекции основ ее даже заложить нельзя…» Поэтому князь Станислав долгое время проводит у торговца Тепфера в Вальденбурге над «описанием фабрик города Гамбурга, коих там имеется разное множество», и после этого приходит к выводу, что именно в Гамбурге надо искать специалистов по текстильному делу для польских фабрик.
В Свиднице энергичный торговый агент вновь на короткое время преображается во внимательного военного наблюдателя. «Из дома в Свиднице, в коем насупротив гауптвахты стоял, видел на улице большое зеленое канапе, для офицера поставленное, кое магистрат для удобства их приказал соорудить. Видел и офицера, который, сменившись с караула, командовал, не взяв трости в руки, и с трубкой в зубах. Сие есть степень небрежности сиречь филозофии в не столь важных служебных делах, что может иметь пагубные последствия и повлечь за собой небрежение и в больших делах у людей, наделенных не столь острым рассудком… К сему, надо быть, склоняет их чрезмерное о себе мнение».
После переезда силезско-чешской границы лен и полотно уступают место стеклу и зеркалам. Князь добросовестно посещает чешские стекольные заводы, фабрики зеркал, собирает сведения, образцы и вновь строит планы относительно польского экспорта.
Это вопрос величайшего значения не только для страны, но и для самого князя как частного предпринимателя. Ведь у него же есть стекольный завод и фабрика зеркал в Тараще на Украине. К сожалению, польская стекольная промышленность не имеет пока что «хорошего сбыта». Для налаживания торговли опять-таки необходимы иностранные специалисты – торговцы и управляющие заводами. «Купцами поначалу можно иметь греков, кои бы начали эту торговлю через Стамбул. А имея дорогу, хорошо проложенную, можно бы попытаться, сделав стекло по формам тех стран, что покупают в Марселе, Кадиксе и Лиссабоне…
Купцов бы поместить в населенной стране, где бы они могли себе подобрать достаточно шлифовальщиков и откуда было бы хорошее сообщение с Аккерманом и Херсомом…»
Но собирать нужную торговую информацию на чешских стекольных заводах не так легко, как на текстильных фабриках Силезии. Чешские фабриканты ревниво стерегут свои секреты, и предприимчивому князю немногим удается здесь поживиться. Поэтому он тут же набрасывает в «Журнале» подробный план действий польской экономической разведки. «…Надо бы послать для того подобранного человека к какому-нибудь купцу, переписку со здешними имеющему, якобы для справок. И чтобы тот выведал, как вся торговля ведется, и образцы всяких стекол и куда их посылают собрал бы; цены бы оных записал, не забыв о пошлинах здешних и заграничных, все это частью бы с собой взял, частью бы в Польшу отослал, потом, получив письмо от здешних купцов к стеклоделам, поехал бы на заводы на баварской границе, дабы поглядеть на материалы, способы и экономику, как весь этот интерес ведется…»
Наряду с этими столь существенными вопросами князь-подскарбий разрешает по дороге множество менее важных дел. В курортном городке Альтвассере он милостиво принимает визиты поляков, «на водах там пребывающих». В Костельце интересуется, почему там мужики пьют больше пива, чем водки, а так же записывает дневной заработок наемного работника в сенокос. Рисовальщикам своим князь приказывает срисовать «самый большой бельевой каток в Силезии» и фигуры полонеза, увиденные случайно в чешской корчме. В крепости Кенигсграц он обсуждает с местным строительным инспектором майором Клейндорфом проект фортеции в Станиславове, «которая стоила бы миллион рейнских золотых». От некоего Шарпентье получает секретную информацию о том, что «в Чехии в окрестностях Иоахимштадта есть кобальт, равный саксонскому». С «англичанином Болсвилом из Йоркшира» ведет переговоры относительно английских коней для кавалерии и особой породы гончих, которых мог бы поставлять экспортер из Гулля. В Нюрнберге покупает бандуру, «сделанную монахом Малером в году 1415». В лечебнице Тренчинские Теплицы князю наносит визит находящийся там на лечении генерал коронной артиллерии Брюль, сын известного польско-саксонского министра. Является и дрезденский художник Крафт, «который сказал, что приехал бы в Варшаву и там бы тридцать, а то и сорок портретов мог бы написать». Князь гарантирует ему число портретов и устанавливает цену – шесть луидоров за штуку. Приехать он советует в сеймовый сезон 1786 года Для поощрения художника князь заказывает ему сразу «две головы паче на манер картин, нежели портретов исполненных: дочери резчика Баузе из Лейпцига, а другую – актрисы Бауман».
В тех же Тренчинских Теплицах осматривает известные на всю Европу ванны, но купаться в них особенно не советует, «поелику в одной воде дозволяют многим особам купаться, а через это и здоровый хворым стать может. Посему надобно приказывать хорошенько вычистить и воду выпустить».
В Праге князь-подскарбнй встречается с родственниками. Сразу же по приезде он наносит визит жене покойного дяди, генерала австрийской службы, урожденной Кинской. Назавтра принимает у себя ее сына, князя Юзефа.
Экономный «Журнал» дает об этой встрече краткую информацию, из которой явствует одно, что оба кузена в обществе коменданта Праги генерала Оливье Воллиса посетили пражскую фабрику мундиров. При всей бедности этой информации встреча двух Понятовских заставляет усиленно работать воображение.
Оба красивые и стройные, как эллинские боги, но, несмотря на внешнее сходство, они отличны во всех отношениях. Тридцатилетний князь Станислав, чье состояние исчисляется миллионами, министр и генерал, возможный престолонаследник, – тип западноевропейского интеллектуалиста, человек с необычайным чувством собственного достоинства, трудолюбивый, упорядоченный, неуклонно стремящийся к поставленной цели; по призванию общественный деятель, философ, моралист. А князь Юзеф Понятовский, которому всего лишь двадцать один год, командир эскадрона императорской армии, сладострастный и довольно распущенный гуляка-улан, prince charmant,[23] избалованный женщинами, чувствующий себя хорошо только в казарме и в будуаре, в то время еще мечтающий о карьере австрийского генерала.
