Но по возвращении в Штаты с его спокойствием было покончено тотчас же. Начался постоянный зуд – быстро сделать деньги, чтобы наверстать упущенное. Он чувствовал давление инфляции и в экономике, и в своем возрасте, обнаружив, что в свои двадцать пять лет у него нет ни денег, ни высшего образования, ни опыта работы и никакой надежды на горизонте. Его тянуло к искусству, к красоте, к изящному, по все это не имело смысла без достаточного количества денег, которые обеспечили бы ему пищу, жилище и самоуважение. Это было связано с тем, что в его сознании ценность человека измерялась долларами, дававшими возможность купить власть и влияние, которые для него крайне важны, без которых он вынужден был обходиться во Вьетнаме и без чего он совершенно не представлял себе жизни теперь. Власть и влияние не существовали в джунглях Вьетнама. Там нужны мозги, мускулы, а еще – дьявольская удача, чтобы выжить. Никто не вышел из войны, такой, как вьетнамская, невредимым. Джек Уэллс не составлял исключение. Он не потерял свои руки и ноги, не хромал, не утратил рассудка, но, тем не менее, был, несомненно, ветераном, который поменял своего лютеранского бога на всемогущий доллар и стал одержимым трудоголиком, фанатом Уолл-Стрита.

Обед Кит и Джорджа удался на славу, и когда вечер закончился, Сьюзен пребывала в прекрасном настроении, ожидая, что Джек спросит номер ее телефона, уверенная, что он захочет его узнать, поскольку они так долго и с таким удовольствием беседовали. Когда же он не спросил, она была глубоко задета и почувствовала себя подавленной.

Сначала Марк, теперь Джек. Что с ней такое? Может быть, она просто не состояла в лиге Тори и Пейдж. Может быть, уже пора перевернуть пластинку и ожидать чего-нибудь другого. А чего она вообще ждала? Именно в тот момент, когда, скользнув в машину одна, без Тори, потому что та уехала с Ричардом, она пришла к выводу, что совершенно не может этого понять, и расплакалась.

Вместо того чтобы ехать домой, она решила вернуться в офис. По крайней мере там она могла почувствовать себя в своей стихии, там она владела ситуацией. Там она преуспевала. Вечно неубывающие кучи работы на ее столе действовали успокаивающе. Спасибо тебе, Господи, за то, что есть работа и есть карьера. Если общество и отторгло ее, то, по крайней мере, на фирме ее любили. Она была быстрой и способной, творчески мыслящей и к тому же легко соглашалась на сверхурочную, дополнительно оплачиваемую работу, так как часто оставалась на работе допоздна.

Выехав на дорогу, Сьюзен посмотрела на себя в зеркало заднего обзора, недовольная собой более, чем когда-либо, и желая больше походить на своих подруг.

Пейдж кипела.

Но все же была достаточно хладнокровной, чтобы избежать столкновения со Стеном. Она держала под руку «Филадельфию». Они прокладывали себе путь через великолепную комнату, веселую элегантную толпу в сторону танцевального зала, где он, прекрасный танцор, закружил Пейдж в танце под мелодию Фрэнка Синатры, которая стала домашней классикой много лет назад, в тон мурлыкая ей на ухо. Она еще не разрешила загадку, но обязательно разрешит – скоро и безошибочно.

Это был самый блестящий вечер, на котором она была когда-либо. Легендарное поместье оправдывало свою славу. Громадный дом, в котором запросто могли затеряться пятьсот человек и где каждая огромная комната переходила в следующую – до бесконечности, невозможно было загромоздить любым количеством мебели, как невозможно было добиться уюта. Он был полон хрусталя, свечей и разодетых гостей, слоняющихся вокруг, танцующих, жующих, развлекающихся. Карнавальная тема вечера была ненавязчивой и всего лишь создавала праздничное настроение. Пейдж внутренне была готова к тому, что тридцатифутовые потолки будут создавать эффект эха, что, возможно, и было, когда дом пустовал. Она могла представить себе театральное эхо шагов, отражающихся от стен, похожих на пещеры комнат.

Дом был выдержан в духе сороковых годов, ассоциируясь с образом магната отельного бизнеса, который когда-то жил в нем и был известен блестящими приемами, устраиваемыми здесь и пользовавшимися популярностью в Голливуде.

«Какая это была эпоха», – подумала Пейдж с ностальгией, когда «Филадельфия» притянул ее ближе для самбы, шепча о том, как изящно она двигается.

Ей было так хорошо в его объятиях, что она почти расслабилась. В черно-белом наряде, которого требовал этикет, он был величественно красив.

«Если бы только я оказалась неправа, если бы только было какое-то объяснение тому, что он зарегистрирован в двух отелях одновременно», – размышляла она, глядя через одну из застекленных створчатых дверей, целый ряд которых тянулся вдоль бального зала.

Они были открыты, чтобы по изящному ряду ступеней гости могли свободно выходить вниз на террасу и в эффектно раскинувшийся сад, который Пейдж сравнила с миниатюрным Фонтенбло, хотя она еще не бывала во Франции. За ярко освещенными фонтанами, которые были окружены длинными, пестрыми клумбами, находилась еще одна танцевальная площадка. В то время как оркестр внутри играл музыку сороковых и пятидесятых годов, снаружи компания диско наяривала попурри из свежих хитов. И там, и там было очень весело, и обе танцевальные площадки были забиты. Хлопок фотовспышки прервал ход ее мыслей, и они с «Филадельфией» повернулись, чтобы посмотреть, какую из знаменитостей увековечивают на фотопленке.

Всего в нескольких шагах они увидели высокого человека с внушительной внешностью, широкими плечами и редкими пегими волосами. Он танцевал с двумя девушками, которые вполне годились ему в дочери, но, как Пейдж подозревала, совсем ими не были судя по тому, как были одеты: обе в ярких мини-костюмах, одна – в сатиновом с кружевами, другая – густо осыпанная изумрудно-зелеными блестками. Троица прервала свой танец, ровно на столько, чтобы попозировать фотографу, причем каждая из женщин прижалась поцелуем к соответствующей щеке своего партнера.

– Кто это? – с любопытством спросила Пейдж.

– Наш хозяин, – прошептал Стен ей на ухо.

Стремясь разглядеть его получше, Пейдж сделала в танце маневр, чтобы приблизиться. Грузный, пышущий энергией, Лумис внешне соответствовал образу яркой футбольной экс-звезды. По дороге на вечеринку «Филадельфия» дал Пейдж полное жизнеописание их хозяина – спортивного магната, рассказывая ей все о его футбольной карьере, о том, как он на четвертом десятке продолжил зарабатывать себе состояние, возглавив пивную империю, для которой его нанимали в качестве живой рекламы, а затем все-таки снова обратился к своей истинной любви – спорту, причем таким образом, чтобы навсегда запечатлеть свое имя в «памяти народной». Приобретая спортивные команды только со средними достижениями, он делал из них чемпионов, а затем построил свою собственную частную спортивную арену для игр. Пейдж подумала, что могла бы догадаться, кто это был, по его партнершам с оленьими глазами и в мини-юбках, так как в прессе Лумиса звали «необузданным», и при этом всегда упоминалось, что на каждой его руке висит по девочке, в два раза моложе его и одетой в мини-юбку.

Этот самый Ники Лумис был известен как своими экстравагантными шалостями, так и своим острым деловым чутьем. Он был крупным, могучего телосложения – обезьяна с мозгами и неиссякаемой сексуальной энергией. Имел внушительный, но, тем не менее, ребячливый вид, как будто так и не вышел из своего футбольного детства, которого, впрочем, у него, может быть, и не было. Пейдж предполагала, что ему где-то под шестьдесят. У него были маленькие живые глаза, несколько воспаленные от слишком насыщенной жизни, а нос, перебитый в нескольких местах, добавлял колорита его внешности.

Заметив изучающую его Пейдж, Ники Лумис быстро, но внимательно оглядел ее сверху донизу – типичный ловелас, хладнокровный и уверенный в себе, который хорош только на одну ночь, заканчивающуюся маленькой бриллиантовой побрякушкой в качестве вознаграждения. Она вернула ему взгляд – такой же хладнокровный, стремясь продемонстрировать, что он встретил достойного противника, что он потеряет лучшие годы своей жизни, если позволит этому короткому и неожиданному контакту на этом закончиться.