– Знаю, Уэссингтон. Кроме того, оба всегда вели себя исключительно достойно и исправно оплачивали счета. Причем полностью и вовремя.

– Вы за это поплатитесь, помяните мое слово. – Едва произнеся опрометчивую фразу, Филипп сразу пожалел о том, что сказал. Не имея денег, он не обладал ни силой, ни властью, в то время как Стивене царствовал в одном из самых престижных и популярных клубов города.

– Пустая угроза, Уэссингтон. Вы ничего не сможете предпринять хотя бы потому, что в таком случае будете вынуждены объяснить, с какой стати вас попросили покинуть заведение. Готов обещать, что сохраню неприятный разговор в секрете. А если кто-нибудь из постоянных посетителей начнет интересоваться, почему вы больше не приходите, я постараюсь избавить вас от неловкости и просто отвечу, что не заметил отсутствия и ничего не знаю о его причинах. – Стивене тоже встал: смотреть на графа снизу вверх не хотелось. – Понимаю, что поверить мне вы все равно не сможете, но все-таки скажу, что делаю это для вашего же блага. Когда появятся средства, чтобы заплатить, возвращайтесь – добро пожаловать! С удовольствием снова увижу вас среди постоянных посетителей. Но до тех пор двери для вас будут закрыты.

Жалкий ублюдок! Грубые слова едва не вырвались сквозь плотно стиснутые зубы, но граф все-таки сумел сдержаться и не проявить слабости. Лишь резко повернулся и, не произнося ни слова, вышел из комнаты.

Привратник уже держал наготове вещи. Филипп молча накинул плащ. Ни в коем случае нельзя позволить окружающим догадаться о случившемся. Ведь сплетен и пересудов не избежать.

В самом мрачном расположении духа Уэссингтон вышел в темноту позднего ненастного вечера, втайне надеясь встретить кого-нибудь из знакомых. Тогда можно будет притвориться, что сел в экипаж просто так, за компанию, и проехать за чужой счет. Но, увы, следом так никто и не вышел, а стоять на крыльце, подобно нищему, не позволяла гордость.

По оживленной улице фешенебельного квартала быстро проносились многочисленные экипажи, развозя всех, кто стремился приятно провести вечер. Однако Филипп Уэссингтон, восьмой граф Роузвуд, шестой граф Рейвенвуд, пятый барон Эббисфорд растерянно и униженно стоял у негостеприимного подъезда того самого клуба, который еще совсем недавно считал своим. Карманы оказались совершенно пусты, нигде не завалялось ни единой монетки. Надвинув шляпу как можно глубже, чтобы никто из встречных не смог рассмотреть лица, обиженный и непонятый, развенчанный герой пустился в долгий, одинокий и безрадостный путь к дому.

Филипп и сам не смог бы объяснить, какой неведомый поворот судьбы привел его к подъезду небольшого особняка, в котором остановились мисс Фицсиммонс и миссис Керью. Обреченно покинув клуб, граф направился прямиком в сторону собственного дома, однако разум пребывал в таком смятении, что, неожиданно для себя самого пропустив нужный поворот, он продолжал идти прямо. На нескромный вопрос кого-либо из любопытных знакомых Уэссингтон ответил бы, что в этот сырой и туманный вечер просто решил прогуляться. Однако на самом деле граф твердо знал, куда именно держит путь.

До сих пор ему каким-то образом удавалось хранить в секрете масштаб собственных финансовых затруднений. Но сегодняшнее отлучение от клуба означало, что поток разговоров, сплетен и осуждений остановить уже не удастся. Стивенсу можно было доверять. Дав слово, этот человек ни за что его не нарушит. Однако всеведущие слуги, разумеется, не удержатся от пересудов и разнесут новость по всему Лондону. Сплетня начнет распространяться, обрастая пикантными подробностями, уже через пару дней весь бомонд будет знать, что лорда Уэссингтона выгнали из клуба за финансовую несостоятельностью. Понимая ненадежность тех, кто составлял так называемое высшее общество, граф предвидел нескончаемую цепочку разорванных отношений, унизительных ухмылок, оскорбительных перешептываний и даже откровенного, не прикрытого показной вежливостью выражения презрения. Чем закончится печальный спектакль, ведомо одному лишь Богу.

Перед внутренним взором неожиданно возникло лицо Джейн Фицсиммонс. Граф представил ее такой, какой увидел вчера: вот она стоит в гостиной арендованного дома, отвечая на слово словом, на крик криком, на оскорбление оскорблением. Руки воинственно сложены, щеки пылают от гнева, грудь высоко вздымается от безмерного волнения. Развязные друзья графа нещадно ранили, оскорбили молодую леди. В глубине души он и сам немало сожалел о том, что предстал в крайне неприглядном свете и позволил приятелям так безобразно вести себя в гостиной.

Уэссингтон протянул было руку, чтобы открыть узорчатую литую калитку, но в этот момент дверь парадного распахнулась. Филипп сделал еще несколько шагов и, оказавшись в тени, остановился, чтобы понаблюдать за происходящим. Мисс Фицсиммонс стояла возле двери с лампой в руке и провожала миссис Керью и еще двух знакомых. Джейн подождала, пока дамы сядут в экипаж и уедут, а потом вернулась в дом и заперла за собой дверь.

Филипп долго стоял в нерешительности, размышляя, что же предпринять. Мисс Фицсиммонс осталась одна – возможно, даже без горничной, так что трудно было представить более удобный для откровенного разговора случай. Через пару минут на втором этаже зажегся свет – может быть, в той самой гостиной, где вчера состоялась столь неудачная встреча.

Не позволив себе ни секунды промедления, Филипп снова подошел к калитке, бесшумно поднял щеколду и приблизился к крыльцу. Он вовсе не был уверен, что в столь поздний час ему откроют. А если и откроют, то вряд ли впустят в дом. В густой тьме граф медленно повернул ручку. Удивительно, но она с легкостью поддалась. Дверь тут же открылась. После отъезда подруг Джейн даже не сочла нужным ее запереть.

– Глупая деревенская девчонка, – осуждающе прошептал лорд Уэссингтон и шагнул в сумрак прихожей. Если этот вечер не принесет результатов, то, по крайней мере, графу удастся объяснить неосторожной особе некоторые из опасностей городской жизни.

Филипп остановился, позволяя глазам привыкнуть к темноте. Как он и подозревал, в доме стояла тишина; из комнат, где, как правило, помещались слуги, не доносилось ни единого звука. Возможно, в арендованном особняке их просто не было, а может быть, все уже легли спать. На втором этаже, под дверью гостиной, теплилась полоска света. Скинув плащ, сняв мокрую шляпу и перчатки, граф положил их на маленький столик у входа и начал подниматься по лестнице. Все камины в доме, судя по всему, уже погасли, и вечер явно не сулил тепла.

На площадке второго этажа Филипп помедлил, напряженно прислушиваясь. Стояла полная тишина. Уэссингтон осторожно приоткрыл дверь гостиной. Небольшая комната освещалась одной-единственной лампой, а в старинном камине уютно горел огонь, даря тепло и покой. Мисс Фицсиммонс стояла у окна, глядя в сумрак холодной дождливой ночи и глубоко погрузившись в собственные мысли.

Зато время, пока граф медлил у калитки, размышляя о дальнейших действиях, Джейн успела переодеться: сейчас она была уже не в вечернем платье, а в домашнем халатике. Длинное одеяние простого покроя, туго перехваченное в талии узким пояском, подчеркивало изящество, почти невесомость тонкой девичьей фигуры, миниатюрность талии и плавный изгиб бедер. На ногах вместо атласных туфелек красовались толстые носки из мягкой шерсти. Длинные каштановые волосы пышной волной спускались вдоль спины, касаясь поясницы. Пламя камина окрашивало их в золотисто-красные тона. Неяркий свет лампы позволял рассмотреть чистую линию профиля, задумчиво нахмуренный лоб, сосредоточенно сжатые губы. Джейн выглядела невинно прелестной и такой одинокой, беззащитной и слабой, что Филипп едва не бросился через всю комнату, чтобы заключить ее в объятия.

Боясь испугать ее своим неожиданным появлением, граф переступил порог и остановился – так, чтобы, едва обернувшись, Джейн сразу его заметила.

– Если бы у меня в кармане завалялась хоть одна монетка, то я непременно сказал бы: «Пенни за ваши мысли». – С этими словами граф поднял руки в миролюбивом жесте, ладонями вверх. – Но поскольку денег нет, то лучше промолчать.