Э, думаю себе, видать, ты такой же секретарь, как я Папа Римский, ежели знание русского языка скрываешь! Связываюсь с Пупсиком и интересуюсь у него подноготной хмыря. Таки прав я оказался — агент ЦРУ он самый что ни на есть всамделишный. Правда, корочки секретаря…надцатого у него тоже имеются, причём настоящие, хотя числится хмырь на этой работе больше для прикрытия. В ЦРУ же он шишка ещё та — ответственный руководитель операции по корректировке моего сознания, и пешкой специально заделался, чтоб, значит, меньше внимания на него обращали. Как, скажем, на прислугу. Так что напрасно я к нему с пренебрежением отнёсся — уважили тебя, Борис Макарович!

Всё-таки хмырь сделал вид, будто меня не понял, и по городу нас повёз. Что там говорить, чистенький городишко, аккуратненький, не в пример Парижу, который по сравнению с Вашингтоном трущобой кажется. Хмырь в мгновение ока из «секретаря» гидом заделался, язык на плечо вывалил и ну красоты своей столицы описывать. Говардский университет… река Потомак… Пенсильвани-авеню… Причём треплется ну один к одному, как мсье Серьйожа о своём Париже. И что это у них, у иностранцев, за манера такая — по городу возить да кирпичи его расхваливать? Нет чтоб сразу в кабак какой загудеть, либо по бабам рвануть… а то и в баньку с дороги да устатку… Ни хрена они русской души не понимают!

— Белый дом… — продолжает трепаться хмырь. — Капитолий…

Гляжу я на купол Капитолия огромадный — впечатляет. Аж дух захватило, как представил, что именно под его сводами америкашкам слово своё веское толкать буду.

— Это здесь, значит, я лекцию свою прочитаю? — спрашиваю хрипло, гордостью затаённой пылая. Надо же, сподобился! Как-никак, а момент исторический.

Выдержка у хмыря — экстракласс. Ни намёка на то, что меня понял. Смотрит на Сашка вопросительно, перевода ждёт.

Сашок ему растолмачивает.

— Нет, — корректно качает головой хмырь, — не здесь. У конгрессменов сейчас тоже каникулы, как и у вас в Думе. Поэтому встреча с ними состоится завтра в шесть вечера в институте Карнеги.

Вот те раз! А я размечтался… Исторический момент… Эпохальное событие… Могли бы и покрасивее мою «обработку» провести. А так — словно на задворки вывели, чтобы там, без свидетелей, морду начистить. И ведь говорили мне, что американцы всех инородцев и в грош не ставят, да я, по наивности, не верил…

— Сыт я по горло его Вашингтоном! — гаркаю Сашку раздражённо. — Пусть в гостиницу везёт. Устал я…

И действительно: из Москвы вылетели — день был, и здесь — тоже день. Почти сутки на ногах.

Номер в отеле нам нехреновый предоставили. О пяти комнатах. Причём одна такая громадная и пустая, что впору в ней в теннис играть.

— А это зачем? — Сашка спрашиваю. — Что мы здесь танцульки устраивать будем?

— Нет, — поправляет Сашок, — но вот раут после твоей лекции тут организовать надо. Пригласишь конгрессменов, непременно с дамами, чтобы в непринуждённой обстановке пообщаться.

— Ещё чего, — бурчу себе под нос недовольно. — Примешь их, обласкаешь, за свой счёт накормишь, напоишь, а они меня на следующий день на страницах газет с грязью смешают…

Подхожу к окну, выглядываю. Вид где-то с этажа десятого нищак оказывается, не то что в Париже. Аккуратненькие домики внизу, лужайки ухоженные между ними, далее — парк густой, а за ним излучина реки, через которую мост нехилый переброшен, и по нему машины в три ряда движутся. В общем, картинка. Образец американской мечты, на чей глянец совковская интеллигенция купилась и в августе за жисть такую на баррикады, будто белены объевшись, попёрла. А теперь её представители, как мой писака, бродят по обочинам дорог, пустыми бутылками в авоське гремя. Зато свобода полная: хошь — броди, хошь — греми.

— Могли бы номер и с видом на бабу их знаменитую предоставить, — брюзжу.

— Какую бабу? — недоумевает Сашок.

— А ту, что с глазами завязанными да с факелом в руке.

— Статую Свободы? — выпучивает на меня глаза Сашок и тут же обидным смехом заходится. — Так она в Нью-Йорке стоит!

— Почему? — глупо спрашиваю. — Всё лучшее в столице должно быть. Как у нас.

Здесь Сашок не находится, что сказать. Плечами пожимает и морду воротит, улыбку пряча.

— Ладно, — рукой машу. — Хрен с ней, с их Свободой. Своей девать некуда. Устал я. Обед в номер закажи и спать будем. Да, и чтобы к обеду водочка была, а не их шнапс блевотный! Как, кстати, по-американски водка будет?

— По какому? — переспрашивает Сашок, и в его глазах опять бесенята смешливые прыгать начинают.

— Что ты меня всё подначиваешь?! — взрываюсь я. — Мы в какой стране с тобой находимся?

— В Соединённых Штатах Америки.

— Тогда какой здесь язык, по-твоему?

— Английский, — лыбится ехидно Сашок.

Оторопеваю я здесь от непонимания полного и взглядом недоверчивым его сверлю.

— Это ещё почему?

— Да так уж исторически сложилось, — мнётся Сашок, но улыбка с губ не сходит.

— Не забивай мне баки! — в сердцах брякаю. — Ежели здесь Америка, то и язык американский!

— Как скажете, Борис Макарович, — тушуется Сашок, на морду безразличие напуская, тем самым конфликтную ситуацию сглаживая. — Невозможно доказать отсутствие того, чего нет.

Задумываюсь я над его фразой философской, но ни хрена её не просекаю. Что он хотел сказать? Чего это нет, и почему его отсутствие нельзя доказать?

— Это бога нет, — наобум парирую я, — а чертей на свете предостаточно развелось.

— Именно это я и имел в виду, — корректно подводит черту под дискуссией Сашок и начинает по телефону в ресторан названивать.

Смотрю я на него подозрительно и никак второпать не могу, что же это у нас за диалог такой странный получился? О боге и чертях я так, просто чтоб слово поперёк сказать, ляпнул. А он что под этим подразумевал, дипломат недоделанный?! Однако смолчал я, не стал заострять.

Тут и обед в номер подали. Птица там жареная, рыба заливная, овощи свежие, напитки разные… В общем, ничего особенного, а приготовлено ва-аще точь-в-точь как в забегаловке, куда мы с Ломтем в последний раз заглядывали. Разве что овощи здесь посвежее будут. Зато водочка отличной оказалась, не в пример нашим фальсификатам. Впрочем, я, памятуя, что завтра лекцию «историческую» читать буду, в меру принял. А как осоловел с устатку, спать в одну из спален поплёлся.

Но всё же, как ни вымотался за сутки, и как меня водочка ни расслабила, свой интерес блюду туго. Ложусь в постель и перед сном с Пупсиком связываюсь.

«Когда там эти америкашки меня «обрабатывать» собираются, мысли мои в нужную им сторону, как русла рек сибирских, поворачивать?» — интересуюсь.

«Прямо сейчас», — ошарашивает меня Пупсик.

«Как это?!» — шалею дико и представляю, что как только снотворное, что в жратву нам скорее всего подсыпали, действовать начнёт, в номер ребятки в белых халатах ворвутся, наркотой меня по самую завязку накачают, а затем психиатр какой, типа Кашпировского, станет мне байки разные гипнотически внушать.

«Да нет, Борис Макарович, — поправляет меня Пупсик, — не так это будет. Хотите, покажу?»

«Валяй!»

Мутнеет вдруг одна из стен в спальне и как бы в воздухе растворяется. И вижу я комнату соседнего номера, сплошь аппаратурой непонятной уставленную, а за аппаратурой этой человек пять операторов в наушниках следят, команду к началу операции ждут. Три конуса алюминиевых, типа антенн связи космической, на мою кровать хищно направлены, на мониторах кривые разные скачут (через экстрасенсорику Пупсика просекаю — пульс, ритм дыхания, кровяное давление отмечают), а на трёх экранах и я сам, собственной персоной, в разных ракурсах на кровати развалясь лежу. Надо понимать, телекамеры меня из трёх точек снимают.

Первым моим порывом было бедлам там у них грандиозный устроить. Типа того, чтоб вся аппаратура их сверхсекретная к чёртовой матери рванула и дотла выгорела, а операторы навсегда оглохли, чтоб до конца жизни неповадно было наушники на голову напяливать и столь гнусным делом когда-либо заниматься. Однако трезвость какая-то во мне всё-таки сохранилась, и я эту мысль соблазнительную давлю.