Пришлось основательно потрудиться, чтобы выпроводить их из лаборатории, а пленницу усыпить.

Как только та успокоилась, Жоаким обнажил ей руку, выделил крупную вену и ввел в неё заранее приготовленный шприц.

Едва сыворотка заструилась в кровопотоке девочки, как остальные шестеро с диким воплем умчались прочь по коридору.

Чуть позже их обнаружили в детской, молчаливых, содрогавшихся мелкой дрожью, с холодной испариной на лбу. Все попытки вырвать из них хотя бы слово оказались напрасными.

Для Марты эти тягостные сцены явились чудовищной пыткой. К вечеру у Жоакима состоялся с ней серьезный разговор.

- Предлагаю, - заявил он, - держать этого ребенка в стороне от сестер. Если наша попытка удастся...

- А вы считаете, что так и будет?

- Стоит ли вам повторять, что я ровным счетом ничего на сей счет не знаю. Моя сыворотка, вероятно, спасла бы обычное дитя после укуса ящерицы. Погибшая Лиза выздоровела бы. Но в данном случае наша цель иная: всего лишь устранить у произвольно отобранного нами ребенка вызывающие тревогу явления. Мы изначально предположили, что этот феномен вызван уж не знаю каким отравлением протоплазмы ядом, проявления которого мы и намереваемся нейтрализовать. У нас не было достаточно времени для того, чтобы глубоко изучить последствия нашего эксперимента по воскрешению организма, - для этого понадобилось бы не одно поколение. Посему мы можем действовать только вслепую.

"А теперь выслушайте меня, Марта, внимательно. С самого начала мы затеяли нечто безумное. Оба мы были немного не в себе: вы - из-за печали по погибшей дочери, я - по причине удивительнейшей перемены всего образа жизни. Но поговорим сейчас о вас.

Страстное желание вызвать обратно к жизни Лизу и обязательно преуспеть в этом побудило вас в тайне от меня подтолкнуть эмбрион к почкованию. Мне не пристало порицать вас за это, потому что и впрямь три зародыша в колбах погибли. Ваша предосторожность, следовательно, оказалась не лишней. А теперь задумайтесь-ка вот над чем. На свет появились семь детей явно "ненормальных" - в этом мы наглядно убедились, не так ли?"

Она согласно кивнула головой.

- Если моя сыворотка или любое другое средство окажут искомое воздействие, вернув вам вполне нормальную Лизу, то что вы будете делать с остальными?.. Подождите, не спешите с ответом. Лучше тщательно обдумайте его. Не хотелось бы оказывать давление на ваше решение. И я попрошу вас только об одном: если все пройдет удачно, сосредоточьте всю вашу любовь на этом ребенке, ничем не отличающемся от остальных во всем мире. У вас была одна дочь, Марта. А сейчас я повседневно вижу, как ваши материнские чувства иссякают, распыляются и выходят из-под контроля. Вы не можете более определить, кто из них Лиза, и даже постоянно терзаетесь мучительным вопросом: а не предали ли вы её память, осквернив останки. Вас отчаянно кружит в буре противоречивых чувств, когда ужас вытанцовывает под ручку с любовью, а воспоминание о глубоком трауре соседствует с радостью обретения семерки новорожденных. Вы дезориентированы...

"Так вот! Позвольте мне повториться: вы не восстановите душевное равновесие, если не сосредоточите все ваши чувства на одной-единственной девочке. А пока будем упорно, изо всех сил, работать над тем, чтобы спасти ту, что посапывает сейчас в лаборатории под охраной Уго".

Ребенок проспал два дня. Пробудившись, улыбнулся Марте и попросил попить. Жоаким открыл банку с молоком.

Утолив жажду, малышка тут же вознамерилась встать и пойти поиграть.

- С сестричками? - обеспокоенно спросила Марта.

Та мгновенно затряслась, как лист на ветру. Марта разнервничалась.

- В чем дело? - допытывалась она у ребенка. - Что случилось? Уж не болит ли у тебя что, Лизочка?

Жоаким с удовлетворением отметил, что она обратилась к девочке по имени. Марта уже давно избегала делать это. Видимо, определенная деликатность и неловкость мешали ей до сих пор называть Лизами семерых близнецов. Создавалось такое впечатление, что она пасовала перед необходимостью обозначить как-то по-своему каждую из них. Но зато сегодня:

- Где тебе больно, Лизочка?

Ребенок, однако, со слезами на глазах отрицательно качал головой. Она повторяла, что чувствует себя хорошо, но хотела бы поиграть.

- Во что, моя прелесть?

- Смотреть картинки.

То было чрезвычайно спокойное занятие. Лучшего для выздоровления и желать не приходилось. Ее разместили в громадном кресле, завалив книжками в пестрых обложках.

Понемногу она развеселилась и, с улыбкой указывая пальчиком на картинки, требовала пояснений. Щека к щеке с ней, Марта охотно повиновалась, казалось, купаясь в море счастья. Она заливисто смеялась, шутила, не выпуская вновь обретенную дочь из объятий. Порой её взгляд задерживался на Жоакиме. Это его несказанно волновало, ибо впервые за долгие месяцы выражение глаз хозяйки замка смягчилось. В нем было куда более выразительности, чем в коротком "спасибо", которым она одарила его после рождения близнецов.

- Ну что, Жоаким! - вдруг произнесла она. - Да не стойте вы как статуя. Тут попадаются изображения венерианских животных, о которых я ничего не знаю. Подвигайтесь поближе. Объясните-ка лучше Лизе, как это утки-мандаринки ухитряются строить свои гнезда.

И Жоаким склонился вместе с ней над книгой. От волнения его голос сразу охрип. У него мелькнула мысль, что в эти минуты он выглядит как отец Лизы. В сущности, он и был её родителем, только научным. И с Мартой они составляли чуть ли не семейную пару. Для старого лабораторного аскета это явилось открытием новых, очень могучих и нежных чувств.

Уже тогда, когда они вместе с Мартой трудились над колбами с плазмой, он почувствовал себя связанным с ней узами общего дела. Но сейчас присутствие Лизы многократно их усилило.

Лица мужчины и женщины, склоненные над одним ребенком, приобретали значение символа.

В какой-то момент локон Марты коснулся его щеки. Он отпрянул, как от ожога, но не болезненного, а восхитительного. Выпрямившись, ученый облокотился о высокую спинку внушительного кресла. Внешне он сохранял хладнокровие, но внутренне содрогнулся от не вызывавшего сомнений откровения: он любил эту молодую женщину.

Учитывая разницу в возрасте, он - это само собой подразумевалось никогда не смог бы даже заикнуться перед ней относительно обуревавших его чувств. Однако в груди сладко защемило - нечто значительное, но одновременно и причинявшее ему боль, какое-то стоическое и дурманившее наслаждение. Он так и будет всегда находиться при ней в качестве молчаливого влюбленного. Попытается до конца сыграть роль отца и платонического супруга. И не наилучшая ли это участь для него самого? Разве не предпочтительней она физической любви? Жоаким впервые в жизни ощутил себя безоговорочно счастливым человеком.

Было решено, что до окончательного решения организационного вопроса с размещением, Жоаким предоставит свои комнаты Марте и Лизе. Сам же разместится в лаборатории.

Последующие дни подтвердили, что дочь хозяйки замка постепенно выздоравливала (Жоаким предпочитал думать об этом как об изгнании бесов). Она вела себя совсем как обыкновенная девчушка и никогда даже не заговаривала о своих сестрицах. И все же в чистом небе имелось и облачко: стоило только хотя бы намекнуть при ней на существование близнецов, как Лиза начинала мелко дрожать, как если бы её организм сам инстинктивно отторгал прежнее чудовищное родство.

Как-то ночью она принялась стонать во сне. Жоакиму было слышно сквозь стену, как Марта пыталась развеять кошмарные видения у девочки. Он поднялся с постели и, стоя босыми ногами на полу, вдруг уловил какие-то еле слышные шорохи, доносившиеся, похоже, из коридора. Подойдя к двери, он чутко прислушался. Там и в самом деле что-то происходило.

До него донеслись едва различимый топот ног, а затем и приглушенные голоса, шелестевшие: