— Честное слово, он сумасшедший! — убежденно сказала Мэджи Бейкер, следя глазами за Джеймсом, который добежал до кедра, на мгновение остановился под ним и затем так же быстро помчался назад.

Запыхавшись, он остановился перед нею и сказал:

— Вот и все, Мэджи. Теперь я к вашим услугам.

— Вам обязательно надо было попрощаться с вашим метеоритом? — язвительно осведомилась Мэджи, идя к тропке на склоне.

— Н-нет… не попрощаться… — замялся Джеймс Марчи. — Это я т-так, хотел еще раз посмотреть… — В смущении он на ходу выколотил трубку о ствол дерева. Красные угольки посыпались на землю.

Мэджи оглянулась.

— А комары? — еще язвительнее спросила она.

— Какие комары? — удивился Джеймс, растерянно смотря на нее.

— Комары, которых вы собирались отгонять вашей трубкой?

— Ах, комары! Да, да, конечно, это правда. Только их тут, оказывается, нет… ну, и я, знаете, уже накурился…

Мэджи рассмеялась:

— Ну и чудак же вы, Коро… простите, Джеймс, это я оговорилась!

— Нет, нет, ничего, пожалуйста, — с облегчением сказал Джеймс Марчи, обрадованный возможностью переменить тему на менее скользкую. — Мне очень приятно, Мэджи, когда вы улыбаетесь… знаете, улыбка так идет к вам!

— Это вы видите сзади, правда? И в темноте?

— Н-ну… не сзади, а просто так, я ведь знаю, как это у вас получается. Очень хорошо получается!

— Джеймс, вы, кажется, начинаете говорить комплименты!

— Разве? — удивился Джеймс.

Вот уж чего бы он никогда не подумал! Комплименты — это когда говорят девушкам разные приятные придуманные вещи. Но ведь он сказал чистую правду, и совсем не для того, чтобы Мэджи было приятно, а просто от всей души. А выходит, что это тоже комплимент. Ну ладно, тем лучше!

Сумрак сгущался, он надвигался на тропку темной, плотной стеной, в которой только угадывались неясные очертания стволов деревьев, уходивших кверху причудливыми тенями ветвей. Они влажно шумели листвой; снизу, от реки, доносилось безумолчное журчание воды, плескавшейся о каменные валуны на берегу, и от этого смешения звуков Мэджи казалось, что она идет по зачарованному царству, где каждое застывшее во мраке дерево словно околдовано неведомым и могучим лесным волшебником и может в любую минуту зашевелиться и двинуться к ней. Она боязливо поежилась и остановилась на тропинке, ведущей вверх.

— Что случилось, Мэджи? — обеспокоенно спросил Джеймс Марчи, шедший следом за нею. Он поравнялся с девушкой, тревожно оглядывавшейся вокруг.

— Ничего… мне почему-то страшно! Ой, Коротышка, дайте-ка мне руку! Мы скоро выйдем отсюда?

— Да, да, уже недолго, сейчас мы будем наверху.

Он шел, бережно поддерживая ее тонкую руку, опиравшуюся на его локоть. Шел, не чувствуя под собою ног. Шел, как гордый рыцарь, ведущий свою возлюбленную даму, которая доверилась ему. Доверилась и больше уже не боялась ни темноты, ни заколдованного леса, ни могучих волшебников, превращающих деревья в чудовища, о чем она тут же сообщила Джеймсу. Он шел, слушая Мэджи, и думал только об одном: как жаль, как страшно жаль, что нет такого необыкновенного, всемогущего волшебника, который помог бы ему, нескладному Коротышке, вести дальше и дальше девушку, доверчиво державшую его под руку. Куда дальше, все равно, только бы это было бесконечно…

А Мэджи, освободившись от своих страхов, беззаботно болтала. Она говорила обо всем без разбора, словно стремясь вознаградить себя за горькие минуты обиды и разочарования, пережитые ею после неожиданного ухода Фреда… Нет, в том-то и дело, что этот уход был вовсе не неожиданным, — он завершил собою целую цепь странных, грубых поступков человека, к которому она так стремилась. «Ну и пусть, и ладно, — снова и снова убеждала она себя, когда мысль о Фреде тонкой иголкой болезненно укалывала ее. — Не нужно даже вспоминать об этом. Особенно когда рядом тут идет Джеймс Марчи, милый, такой симпатичный Коротышка, заботливый и смешной». Почему-то она раньше даже не представляла себе, что с ним можно так хорошо разговаривать, совсем по-дружески, легко и весело. Конечно, это не Фред, ласковые слова которого тревожно бередили ее сердце, и тогда хотелось… Да, да, именно тогда, а не теперь, когда Фред вдруг оказался чужим, непонятно холодным и грубым! А то, что Джеймс Марчи так много знает, это ничего, даже интересно. О метеоритах, противной плесени, от которой погибают муравьи и даже мыши, о космических делах… Боже мой! Откуда у него столько знаний, он может рассказывать о чем угодно! И главное, когда он рассказывает, все становится совершенно понятным, хоть ты раньше ни о чем таком и не догадывалась. Очень хороший Джеймс, Коротышка… кажется, она даже и назвала его так? Вышло немножко невежливо, но он ведь не обиделся? Впрочем, он, наверно, просто не умеет обижаться, уж очень он добрый, что ли. И держать его под руку было бы совсем приятно, если бы он не напрягался, а то, смешной, отставляет руку так, что она даже вздрагивает… Не укушу же я его, в самом деле?..

Подумав это, Мэджи вдруг сама изумилась: ну до чего все-таки странно устроен человек! Как он может говорить что-то одно, а думать совсем другое, как будто мысли идут на каком-то втором этаже! «Ведь вот все, что я думала сейчас, — сообразила она, — осталось Джеймсу неизвестным, потому что я говорила не об этих мыслях, которые на втором этаже, а что-то иное, из первого этажа, и даже, кажется, всякую ерунду. Думала я, конечно, тоже чепуху, но почему-то о ней не говорила, а вот мысли шли и шли, независимо от разговора. Может, у меня раздвоение сознания? Говорят, это иногда случается…»

Она приостановилась, все еще держа руку Коротышки.

— Джеймс!

— Что, Мэджи?

— А у вас бывает такое, что вы говорите вовсе не то, что думаете? Думаете одно, а говорите другое?

Джеймс Марчи смешался, в его голосе слышалась неуверенность.

— Н-ну… бывает… не всегда ведь скажешь то, что думаешь.

— Нет, это не то, — решительно ответила Мэджи. — Я не о вежливости. А вот если мысли идут сами по себе, а разговариваешь ты… даже поддерживаешь беседу совсем о другом. Словно в тебе сразу двое. Понимаете? Ну вот, например, вы. Когда мы говорили с вами сейчас, вы думали о чем? Об этом самом или о других вещах? Только правду!

Джеймс Марчи совсем растерялся. Только правду?.. Но это значило бы сказать о самом сокровенном, о том, в чем он даже сам себе не всегда признавался. О чем он думал сейчас, разговаривая с Мэджи о всякой всячине, охотно поддерживая ее непринужденное щебетание? Конечно, о ней… Но… В явном замешательстве он потеребил бородку одной рукой, чувствуя другой ласковое, но настойчивое прикосновение теплой руки Мэджи, которая ждала ответа, и в неясном мерцании ее глаз он угадывал вопросительное выражение.

— Отчего же вы молчите, Джеймс? Вам так трудно ответить?

Слова ее звучали мягко и немножко грустно, словно и не было только что оживленной, беззаботно болтающей Мэджи Бейкер, которая весело говорила все, что приходило ей в голову, не задумываясь ни о чем. «Почему у нее вдруг так изменилось настроение?» — подумал обеспокоенно Джеймс. Или это к Мэджи пришла та самая грустинка, которая резко отличала ее от других девушек, знакомых Коротышке, и которая казалась ему необыкновенно привлекательной потому, что когда он видел ее, то в сердце Джеймса возникало щемящее ощущение нежности и неотступное желание что-то сказать, как-то утешить Мэджи?

Это чувство нахлынуло на Джеймса и сейчас, и он уже не задумывался над тем, что можно, а чего нельзя говорить. Пусть будет только правда, только правда в ночной тишине, в неумолчном шуме невидимой далекой листвы деревьев, в доносящемся снизу безостановочном, льющемся журчании реки!

— Я думал… думал о вас, милая Мэджи! Нет, нет, не говорите пока ничего, слушайте, а то я собьюсь! Я все время думал о вас. И когда вы рассказывали о зачарованном лесе и о том, что теперь уже не боитесь, я отвечал вам, но это было не то, что мне хотелось сказать, Мэджи. Мне хотелось говорить вам другое. О том, что я… что мне вот так бы и идти с вами, держа вашу руку, по бесконечной тропинке, и чтобы вы никогда ничего не боялись, а вокруг пусть будут зачарованные чудовища, они совсем не страшны, когда мы идем вместе, Мэджи… И я думал еще, что никогда не скажу вам ничего подобного… — Он остановился.