Клайд оделся. Он прислушался к палатке, стоявшей слева. Фред тоже, ясно, спит. И похрапывает тоже. Должно быть, его утомили вчерашние разговоры на научнотеоретические темы. Будить его также не стоит, а то он, пожалуй, начнет ругаться. «Ладно, пройдусь пока к речушке, а там видно будет, может быть, оба уже проснутся», — подумал Клайд.
Из густой травы высунулись два длинных уха. Они с любопытством прислушивались к шагам Клайда, хотя он старался ступать совсем беззвучно. А затем уши исчезли, и только быстрый шорох уличал перетрусившего зверька. Кролик! Фред прав, их тут много, хоть руками лови. Вон и из палатки Джеймса Марчи выскочил один и помчался стремглав к лесу. Э-э, ведь там стоят блюдечки с плесенью Коротышки!
Клайд подошел к палатке, из которой выскочил кролик. Так и есть, Джеймс неплотно прикрыл полог палатки, в которую забрались любознательные зверушки.
Приоткрыв полог, Клайд с интересом заглянул внутрь.
После яркого солнечного света его глаза не сразу привыкли к полумраку палатки. Он увидел две сумки Джеймса Марчи, стоявшие у стен, какое-то снаряжение, также отставленное в сторону. На плетеной циновке, на которой раньше лежала постель Коротышки, а теперь свободной, стояли три блюдечка. И в них… Клайд внимательно присмотрелся…
В них не было ничего, решительно ничего интересного! Те же небольшие кусочки синей плесени, которые были еще вчера, может быть — но только может быть! — чуть увеличившиеся. Только и всего. Еще Клайду показалось — возможно, ото объяснялось только царившим в палатке полумраком, — что плесень снова немного изменила свой цвет, она была уже не ярко-синей, а приобрела слегка фиолетовый оттенок. И даже как будто стала прозрачнее, чем раньше. И в палатке ощущался легкий, почти неуловимый запах чего-то острого, похожего на уксус или нашатырный спирт, кто его знает. «Во всяком случае, хорошо, что удалось уговорить Джеймса не спать в палатке вместе с плесенью, если она породила этот необычный запах», — подумал Клайд и закрыл полог палатки. Метеорит или нет, космическая это плесень или какая-то земная — все равно незачем было дышать испарениями такой штуки, да еще во сне, когда человек ничего не чувствует.
С приятным удовлетворением, как бывает всегда, когда убеждаешься в правильности совершенного поступка, Клайд быстро направился к склону спуска, за которым была речушка. Наверно, в отрогах гор прошли дожди, потому что в ней прибавилось воды: журчание и плеск волн значительно усилились, это Клайд заметил сразу, как только начал спускаться. А что с оставшейся частью метеорита, положенного под большой кедр? Как он ведет себя? Ведь Джеймс так и не уговорил их принести его сюда, в лагерь к палаткам: Фред прямо заявил, что не хочет возиться с тяжелым булыжником, пока Джеймс не докажет ему безусловную научную ценность находки. Иначе нет смысла возиться с этой тяжестью.
Клайд ловко перепрыгивал через выступавшие из грунта переплетавшиеся корни колючих кустов, ухитряясь не задевать за острые шипы. И это тоже было очень приятно: значит, не такой уж он неуклюжий житель города, если за несколько дней научился искусству лесного траппера!
Вот и речушка… Впрочем, нет, сейчас она уже больше похожа на реку: сердито плещет волнами, течение перекатывает валуны и от этого слышен неумолчный грохот, так как камни бьются друг о друга и спотыкаются, переваливаются один через другой, не находя себе места. Клайд с удивлением смотрел, как резко изменился за одну ночь вид маленькой горной реки, превратившейся в стремительный поток бурно мчавшейся вспененной воды. «А что же бывает тут в половодье, — подумал он, — когда с гор стекают целые озера талой воды? Да, кстати, как же метеорит Коротышки? Где он, не снесло ли и его из-под кедра?..»
Нет, он лежит в полном порядке еще далеко от течения под тем же самым огромным стволом. Его сразу видно: почти черный, он резко отличается от серовато-желтых известняковых валунов. Река должна была бы разлиться намного шире, чтобы достать течением до него: от метеорита до воды еще метра четыре-пять. Все благополучно. И он, кстати, совсем не изменился по внешнему виду, мелькнуло в голове Клайда, и он тотчас же усмехнулся по поводу этой мысли: а что же могло меняться в нем за одну ночь, если метеорит, как утверждает Джеймс, пролежал тут бог знает сколько времени и остался таким же?..
Клайд присел на валун у самой реки. Только сейчас он заметил, как сумрачно ранним утром под большими кедрами у реки; до сих пор ему не приходилось так рано бывать тут. Кедры загадочно шумели листвой, словно оплакивали судьбу лежавших раньше тут валунов, к которым они, наверно, уже привыкли, которые спокойно грелись на солнце, а теперь их уносит беспокойное течение вдруг обезумевшей реки. И вода, которая раньше манила свежей прохладой, теперь кажется сердитой, неприятно холодной, ее струи пенятся, и только в маленькой излучине среди крупных валунов она остается по-прежнему спокойной и зеркальной, отражая вершины кедров.
Он нагнулся и посмотрел на свое отражение в воде. Ничего, довольно симпатичная физиономия, хотя следовало бы побриться, а то лицо заросло щетиной двухдневной давности, она подступает к самым скулам. Высокий лоб под спустившейся прядью светлых рыжеватых, волос, вполне приличный по форме прямой нос, правда, немножко большой, не случайно еще в колледже ему приходилось огрызаться за непочтительное наименование его носа «рубильником». Выпуклые зеленоватые глаза, которых, как говорила его мать, всегда было «чуть-чуть много»; но это было давно, а теперь некоторые девушки вполне резонно считают, что у Клайда просто большие и очень ласковые глаза, вот как! И разрез губ не узкий и тонкий, как у Фреда Стапльтона, а мягкий, полный и даже красивый, судя по утверждениям все тех же нескромных девушек. Пожалуй, скулы слегка великоваты, они придают всему лицу несколько диковатый, почти монгольский вид, с огорчением отметил он. Но это заметно только в небритом виде, а так вообще черты лица у вас, Клайд Тальбот, вполне интеллигентны и даже приятны, вы можете пользоваться успехом, мистер Тальбот, и не только в деловых кругах, но и кое-где еще…
Он улыбнулся. Не очень серьезные мысли приходят ему в голову в этой совсем неподходящей сумрачной обстановке. Да и зачем он сидит тут, когда наверху так весело и радостно, когда там светит ласковое утреннее солнце, под лучами которого, вероятно, уже проснулись и Фред и Джеймс? Должно быть, Коротышка уже помчался к своей плесени, а Фред отпускает язвительные замечания по поводу его научной одержимости.
Клайд поднялся и, бросив еще один взгляд на свое отражение в воде, пошел наверх.
Фред, Джеймс и он сам… Весьма разносортная компания; если вдуматься! Вчера они говорили о том, какой человек маленький и от созерцания Вселенной у него даже кружится голова. Говорили, правда, Джеймс и Клайд, а Фред зевал и ругался относительно сушения мозгов теоретическими рассуждениями. Ладно, не в этом дело… хотя и в этом тоже. Клайд говорил о малюсеньком, крохотном человечке, который считает все же себя центром Вселенной. И Коротышка соглашался. А ведь нужно было сказать иначе, совсем не так.
Вот ты идешь по улице. Вокруг тебя спешит множество прохожих, они идут и в том же направлении, что и ты, и навстречу. Ты их просто не замечаешь, ведь правда, Коротышка? Ты думаешь о себе и о своих делах, своих мыслях, своих настроениях. Потому что именно ты, а не кто-либо другой — центр Вселеннои, и все крутится вокруг тебя, и дождь, который зачем-то пошел, а у тебя нет ни зонтика, ни плаща, и ты очень недоволен этим. И автобус, в котором ты хотел было укрыться от дождя, не идет в нужном направлении, а почему-то обязательно в другом, обратном, и ты злишься. И полисмен дал не тот сигнал, и тебе приходится ждать при переходе через улицу, хотя ты очень спешишь. Одним словом, ты меряешь все на свой лад, потому что ты — центр Вселенной, так?
Ладно, а почему тебе не приходит в голову, что любой твой встречный тоже центр Вселенной? Нет, и это не так. Он — целая Вселенная! В своих мыслях он тоже не замечает тебя, ты для него ничто, если случайно не наступил ему на ногу. Он думает о своей болезни или о болезни жены, о своих собственных успехах или горестях, и ему до тебя нет никакого дела, как, впрочем, и тебе до него. Но ведь он тоже целая Вселенная, и как было бы удивительно, невероятно, если бы ты вдруг понял это! Перед тобой открылись бы совершенно неизведанные глубины чужого сознания, и кто знает, как потрясло бы это тебя. Ты понял бы, что все люди страшно связаны какой-то общей судьбой, хотя и очень разные. И это неважно, идет ли речь об Америке, или Франции, или, скажем, о Советской России. Каждый из людей оттуда, о которых ты и понятия не имеешь, тоже заключает в себе огромную вселенную чувств, настроений, радостей, горя. И он меряет все вокруг тоже на свой собственный лад. Вот что удивительно, милый Коротышечка! Ты не думал об этом? Так вот, подумай. Дело не в том, что от созерцания Вселенной кружится голова, а в том, что вокруг нас с тобой ходят совсем обыкновенные люди, каждый из которых сам по себе оказывается тоже вселенной. И ты, и я, и Фред, и еще куча других.
