Перед глазами Мейглин возникло новое видение. Она увидела лицо еще одного старика. Он не был ни наставником принца, ни королевским советником, но от него исходила могущественная сила. Его глаза, острые и зоркие, как глаза коршуна, пронизывали время. Для него не существовало тайн. Старик глядел так, словно сдирал с Мейглин кожу.
– Ты – из Диневалей?
Старик добавил еще несколько слов на древнем паравианском языке, которого Мейглин не знала. Но древние тайны, к которым он обращался, поняли и ответили. Чудовищная тяжесть, сдавливающая ей грудь, вдруг исчезла, и душа Мейглин, парившая в видениях, вернулась в тело.
Мейглин поперхнулась горячим молоком, которое кто-то пытался влить ей в горло. Девочка открыла глаза и увидела склонившуюся над ней круглолицую крестьянку, а чуть выше – деревянную потолочную балку. Слева от женщины стоял мужчина; судя по медлительному говору – уроженец южного побережья. Мейглин поняла, что взрослые говорят о ней.
– .. . сейчас и не припомню, где меня потянуло заглянуть под рогожу. Смотрю – забилась там в уголок. Дрожит вся, как лисенок. Оставь я ее там, девчонка просто замерзла бы.
– А девчонка-то – прямо куколка, – умиленно пробормотала крестьянка. Зажав в своих пухлых руках миску и ложку, она остановилась, любуясь Мейглин. – Глянь, какие у нее красивые и грустные глаза.
– От такой куколки бед потом не оберешься! – сердито возразил женщине другой мужчина – вероятно, ее муж и хозяин крестьянской усадьбы. – Эти грустные глаза умеют лить фальшивые слезы. А когда надо – похотливо подмигивать. Как же в их ремесле без таких штучек!
– Но она еще совсем ребенок! – сказала изумленная крестьянка.
Муж был непреклонен.
– – Хорош ребенок – разгуливать по морозу в кружевной сорочке! Только еще нам не хватало в доме распутной лисы! Поначалу будет скромницу из себя разыгрывать, а потом начнет головы парням кружить. Те еще сдуру в драку полезут из-за ее бесстыдных посулов. А ей что? Хвостом махнет, и поминай, как звали.
Возница, нашедший Мейглин, был настроен не менее решительно.
– Я тоже не могу взять ее с собой. Мои молодцы дохнут от скуки, а прыти у них – что у бычков по весне. Вам решать – оставить эту девку или прогнать. Но хотя бы дайте ей какую-нибудь одежонку.
– Я… я не занималась… этим ремеслом, – стуча зубами, произнесла Мейглин. Она густо покраснела, а по спине побежали мурашки. – Меня хотели заставить, и потому я убежала, – безнадежным голосом добавила она.
– По ней не скажешь, что она – – белоручка! – не сдавалась круглолицая крестьянка. – Глаз у вас, что ли, нет? У нее же все ладони в мозолях! Ну не каменные же у нас сердца! Да я бы даже мышь из дома не выгнала в такую погоду. Слышите, как ветер завывает? Опять пургу принесет.
– Я умею работать, – прошептала Мейглин. – Могу полы мыть. Стирать. Могу и из еды чего приготовить.
Если мне нельзя у вас остаться, я уйду. Но умоляю вас: только не отправляйте меня назад в Дёрн. Лицо крестьянки подобрело.
– Сколько же тебе лет, бедолага? – спросила она. Мейглин назвала свой возраст.
Хозяева усадьбы заспорили между собой. Спор был жарким, но судьба улыбнулась Мейглин. Ее решили отправить к родственнику хозяев, державшему постоялый двор где-то в захолустье.
– Если у тебя честные намерения, девочка, ты не пожалеешь. А если ты лишь прикинулась порядочной – пеняй на себя, – предупредила ее хозяйка усадьбы. – Постоялый двор тебе – не «веселый дом». В тех местах, где его разрешили построить, вертихвосток не потерпят. А стоит он на самом краю черной пустыни, и колодец у них один с тамошним племенем. Колодец тот считается священным, как и земля, на которой он вырыт. Племя, что оберегает колодец, держится строгих нравов. Богиня, которой они поклоняются, запрещает продажную любовь как нечестивую.
Хозяин усадьбы, вынужденный уступить доводам жены, добавил свое суровое предостережение:
– Учти, девка, с этим племенем шутки плохи. Копья метать они умеют: за сто шагов крысу прибьют. Тобас, считай, построился на развалинах прежнего постоялого двора. Был Taм один дурень, который позволил было караванщикам тискать свою прислугу… Мы снарядим тебя, как подобает: дадим плащ и пристойную одежду. Но если вздумаешь хвостом вертеть – пощады от Тобаса не жди. Стоит ему хоть раз застичь тебя на сеновале с каким-нибудь возницей – выгонит в тот же день. И тогда путь тебе один: в Инниш. Там хватает портовых заведений для таких, как ты. А с портовыми девками не больно-то церемонятся. Сколько их зашибли пьяные матросы – только Даркарон знает.
Мейглин искренне обрадовалась неожиданной перемене в своей жизни. Она стала прислугой на постоялом дворе, построенном среди темных песков Санпашира. Мейглин мела полы, стелила постели, кипятила в чанах белье и помогала на кухне. В тяжелых и монотонных трудах прошло несколько лет. Для Мейглин они были вполне спокойными, но Тобас называл их то бурными, то тревожными.
– Трево-о-ожные нынче времена-а, – часто повторял он, растягивая, как и всякий южанин, слова.
Времена и в самом деле были тревожными. Деш-тир неумолимо двигался все дальше на запад. Угроза уже не казалось ни далекой, ни выдуманной. Ее усугубляла кровопролитная борьба между тающими рядами сторонников верховных королей и их противниками. Северных королевств больше не существовало; там торжествовала власть мэров и гильдий. Когда Деш-тир добрался до Мелхаллы и двинулся дальше, угроза стала зримо ощущаться даже в обыденных разговорах, звучавших у Тобаса на постоялом дворе. Будущее без солнца и звезд, под белесой пеленой тумана вместо синего неба, неумолимо приближалось, наводя мрак на сердца и души людей. Караваны с шелками, идущие из Атихаса в Инниш, приносили вести о нескончаемых поражениях. Даже древняя магия – и та была бессильна помочь защитникам Этеры. Земля буквально уходила у них из-под ног.
– На Серебряном Болоте уже переступили границу священных земель, – сообщил торговец, направляющийся на юг. Он жадно глотал эль. – Если земля перестанет родить, как прежде, нам что же, тощать и помирать с голоду? По мне, так мэры правильно сделали, что отвергли старые законы. А то, видите ли, клановое отребье не позволяет охотиться в их священных лесах. И луга тоже тронуть не смей. А чем крестьянам семьи кормить? Воздухом? Нет, новых пашен все равно не миновать.
– Так-то оно так, да только как бы им не поскользнуться, – отозвался Тобас, облокотившись на стойку. – Старые законы писались не по прихоти магов Содружества.
Кланы, жившие в пустыне, утверждали, что изобилие этих земель зависело от единорогов. Если единороги уйдут отсюда, новые пашни вряд ли спасут людей. Если клановые старейшины говорили правду, тогда обязанность охранять священные земли, возложенная на кланы, вовсе не была порождением чьей-либо спеси и тщеславия.
– Если священные земли пойдут под топор и плуг, не накаркать бы нам судьбу, что будет пострашнее тумана, – добавил Тобас.
– Может, ты и прав, – пожал плечами торговец. – Но вот мой двоюродный брат – он пасет овец в Вастмарке – уже несколько лет не видел единорогов. Обычно они по весне резвились на холмах. А тут – как сквозь землю провалились. Я где-то слышал, что эти диковинные твари вообще исчезли, и всё из-за тумана. Просто упрямцы из кланов не желают признавать очевидных вещей. То, что имело смысл для их предков, теперь превратилось в пустой звук. Мир изменился, и правителям городов нужно сказать лишь спасибо. Пусть они изведут под корень этих гордецов. Нам всем станет только лучше.
Мейглин по-кошачьи бесшумно двигалась между столами, наполняя опустевшие кружки постояльцев. Какое ей дело до яростных споров, бушующих вокруг? Поди разберись, кто прав и кто не прав в этом странном мире. Сколько лет эти люди говорят о каком-то тумане, а над песками Санпашира по-прежнему светит солнце. А главное – здесь никому не известно, кто она и откуда. Мейглин жила сегодняшним днем. Ее не волновало, что Деш-тир неумолимо ползет к югу и что древняя магия ушла из священных мест. Родившаяся и выросшая в городе, она и не подозревала, что магические способности, унаследованные ею от предков, могут налагать на нее какие-то обязательства. Девушка ни разу не заикнулась о своем истинном происхождении. Новая власть утверждала себя с невиданной жестокостью, отзвуки которой долетали и до затерянного в глуши постоялого двора.
