Долго после этого на мужчин не заглядывалась, а женское естество берет свое, ночами плохо спит, да и ребеночка очень хочется. Но едва с кем знакомится, так мгновенно тот же покойник у ней под кроватью и появляется. И в скатерть она его завязывала и в лес отвозила, раза два на старом кладбище, где сторожа нет, хоронила – напрасно.

И решила она за него замуж выйти. Объвила всем, что жениха нашла и позвала близких подруг с мужьями на скромное торжество.

Жениха подбелила, подрумянила, в кресло во главе стола посадила. Пришли гости, пили, ели, заметили только, как невесте после третьего «горько» дурно стало, а так всё гладко прошло.

Проводила она гостей, мужа в постель уложила и едва раздевать его стала, как он тут же и пропал. И никогда больше не появлялся. Хоть с одним мужиком домой приди, хоть с двумя.

По стене еще нестарого дома, пятиэтажного, пошла небольшая трещина. Жильцы позвонили в жилищное управление, оттуда пришла комиссия и засвидетельствовала, что, точно, обнаружена трещина, неширокая, сантиметра два будет, по торцевой стене, от фундамента до второго этажа. Опасности не представляет, потому и решили её заделать цементом. Заделали.

Жильцы снова беспокоят: мол, вчера небольшое землетрясение было, еще несколько трещин образовалось. Комиссия, зная, что в городе никаких землетрясений испокон веков не бывало, отмолчалась. Тогда жильцы обратились в горисполком: дом разваливается, по ночам скрипит, как старый корабль, качается…

Приехал архитектор, еще какое-то начальство, видят, действительно, трещины небольшие по всем стенам змеятся, балконы перекосились, дом явно нуждается в капитальном ремонте. Как водится, стали разбираться, кто виноват, дому еще и десяти лет нет, а вид у него на все пятьдесят.

Стали осмотр делать. В подвал полезли, дверь открыли, несколько метров прошли и в стену уперлись, старую, настолько мхом и лишайником поросшую, что даже не определить, из какого материала сделана. Архитектор в план смотрит и говорит, что никакой стены там и быть не должно. Попытались в подвал через оконца проникнуть – куда там! Тот же мох и лишайник – не протолкнуться. Пробовали ломами пробить, не выходит, оставили на следующий день. А наутро жильцы выезжать стали, вещи на улицу выносят, и в один голос говорят, ночью несколько раз дом так трясся, что, казалось, вот-вот рухнет…

Несколько балконов обвисли, только на железных арматуринах держутся, крыша волнами пошла. Пришлось радостных жильцов по новым квартирам расселять. А в подвал эксперты спустились и приказали газорезчику стену ту странную прорезать, но едва тот к работе приступил, как из подвала, из всех трещин жуткий вой поднялся, все пять этажей задвигались, как живые, и дом, с пыльным выхлопом до неба, обрушился…

Но еще долго к груде обломков подойти боялись, так как дрожали они, и, если близко подойти, слышался из под них странный низкий звук.

Развалины обнесли колючей проволокой, саперов понагнали, военные ученые приехали. Кстати, вспомнили, что в том подвале сразу три водопроводчика пропали, что жившие на первом этаже давно ощущали, как пол под ними дрожит и нечто огромное внизу перекатывается.

Через какое-то время саперы взрыв произвели, обломки на свалку вывезли, но от образовавшейся воронки потом так дурно пахло, что несколько лет на этом месте ничего и не строили.

Жил в некоем доме на первом этаже дед. Все пенсионеры обычно выйдут к вечеру, сядут рядком на лавочки и неспешно воспоминания перебирают, или прохожих обсуждают. Этот – нет. Наберет домой вина и пьет. Неделю, две. Даже во дворе не показывается. Потом протрезвеет, выползет на подъездное крыльцо, поглядит на всех и скажет:

– Жалко собачку из двадцатой квартиры. Сёдня к вечеру на задние лапы падет.

И точно: к вечеру та самая собачка заболевает на горе всей семьи.

Что животные! Выйдет дед, прищурится, носом поведет и ляпает:

– Зря Трошкины кормильца с работы ждут.

– Что такое? – начинается на лавочках переполох.

– Ноги ему, сердешному, переломает. Пусть уж родичи сразу в горбольницу едут, да накажите, чтоб еды не брали. Шибко он два дня будет маятся, не до еды ему.

Жена, дочь Трошкиных хватаются за телефон, а им:

– Да, поступил такой, полчаса назад. Сложный перелом бедер, приезжайте, идет операция.

Жутко ненавидели деда.

Месяц пьет, потом смурной с трезвянки, опухший, выходит. С сумкой – в магазин собрался. Народ во дворе ёжится, взглядом с ним боится встретиться. А дед уставится поверх крыш и снова ляпает:

– Сходила бы Зинка из шестнадцатой в церковь, с Богом помирилась, а то ить не протянет до завтрашнего вечера.

На деда кричат, возмущаются:

– Что ж ты, козел старый, на женщину молодую, здоровую понапраслину тянешь?

Сгорбится дед и в магазин потрусит. А у Зинаиды на следующий день хоп! – сердечный припадок, и к вечеру, не приходя в сознание, она помирает.

Замучился из того дома народ, и подговорил молодых мужиков деда несносного убить.

Взяли те топоры и лопаты, сломали ему дверь – дед как раз из очередного запоя выходил – и давай отделывать. Убивать сразу не собирались, проучить хотели. Избили его, руки сломали, зубы выбили. Устали, уходить собираются. А дед лежит там, где его бросили, и шамкает:

– Передайте Лексеичу из первого подъезда, чтоб готовился, на днях Богу душу отдаст.

– Вот зараза какая! – выругались мужики и за топоры взялись. Порубали деда, как капусту. Помылись в его же ванной, только к выходу, слышат сипение слабое:

– Еще Разумовских предупредите, пусть за дочку свечку поставят, скончаться на той неделе должна.

Взъярились мужики, голову деда от туловища отделили и обухами в лепешку превратили.

Вышли довольные на крыльцо, закурили, и вдруг самый молодой из них протяжно так говорит:

– У Разумовских не только дочка на той неделе скончаться должна, но и сынок их под машину попадет.

Одна женщина, домохозяйка, пошла в хлебный магазин. Было жаркое лето, светило солнце. Она выбрала переулок, которым раньше не ходила: с одной стороны глухая стена какого-то предприятия, с другой – тыльная сторона гаражей. Идет спокойно, а навстречу мужик. Покачивается, голову низко опустил, что-то невнятное бормочет. Одет странно, по-зимнему: в дубленке, в норковой шапке, на ногах унты на собачьем меху; всё на нем грязное…

Она прижалась к стене, чтобы его пропустить, но мужик вдруг как схватит её, и давай по руке бить острым ножом…

Когда на крики сбежался народ, женщина лежала без сознания, правая рука её была сломана и вся изрезана.

И вот через неделю, когда сняли бинты, все ясно прочитали, что маньяк вырезал на коже странный вопрос – «где я живу?».

Подобные случаи стали повторяться. То парня найдут с разбитой головой, а на лбу процарапано: «где я живу?», то вечером на пляже голую девушку без сознания с тем же вопросом, вырезанным на животе…

Переполох был большой. Боялись по-одному ходить как вечером, так и днем, особенно по окраинам.

Месяц милиция работала без выходных и, наконец, его разыскали – насильник прятался в старой заброшенной котельной.

Арестовали, хотя он выл и кусался как зверь, привезли в камеру, но снять с него зимнюю одежду не смогли – она прочно приросла к нему, а содрать, как сказали врачи, её можно было только вместе с кожей. Еле-еле опознали его по картотеке, он уже три года числился пропавшим без вести. Работал раньше водителем на Севере, заработал кучу денег и приехал к своей матери. Но разница в климате оказалась настолько огромной, что не выдержал и получил инсульт. То есть, превратился в трехлетнего ребенка – не говорил, ничего не помнил, а больничные врачи даже домашний адрес его не научили говорить.

И однажды зимой мать не уследила за ним, он оделся, вышел и… потерялся. Только и мог, что прутиком по снегу или куском кирпича на заборе писать – видно память кусками в нем осталась – «где я живу?».