Окончили они школу, оба с золотой медалью, и в институт готовятся поступать, тоже вместе и на один факультет. Сидят в её комнате, учебники читают, а в перерывах целуются. Устанут, идут на пляж, купаются, а вечером по городскому парку гуляют.
Парк в городе был особенным: до войны здесь находилась городская свалка, а потом, когда нагнали в город пленных немцев, то заставили их это место расчистить и деревьями засадить. В свое время здесь работали аттракционы, крутилось чертово колесо, была детская площадка с фигурными качелями, стояли деревянные разноцветные павильончики, в которых торговали прохладительными напитками, мороженным, и народу в выходные дни сюда стекалось немало.
Но видно с недоброй душой разбивали этот парк: спустя некоторое время, может, – десять лет, может, – двадцать, весь парковый инвентарь пришел в негодность: чертово колесо проржавело и как-то в непогоду рухнуло, и до сих пор лежит в зарослях дикой смородины; никто не торговал здесь, даже в выходные, и от цветных павильонов остались в траве лишь гнилые бревна, на которых дружно гнездились бледные грибы-поганки.
Зато деревья хорошо росли – высокие, с раскидистыми кронами, густозеленые, как на кладбище.
И вот тем вечером, когда и произошла трагедия, гуляли влюбленные по парковым заброшенным дорожкам, держались за руки… Чтоб доказать, какой он смелый и ничего не боится, парень – Володя его звали, завел её в южную сторону парка, совсем-совсем заброшенную. Там из-за сплетенных над головами ветвей неба не было видно, одни звезды слабо просвечивали. И когда она напомнила ему, что очень поздно и пора домой, и они стали пробираться к выходу, то наткнулись на какую-то пьяную компанию.
Этот Володя потом говорил, что они к его горлу нож приставили, избивать стали, но скорее всего он сам это придумал, а что в действительности было, уже никто не скажет, факт тот, что через полчаса он был дома целехоньким и невредимым, причем в милицию о нападении сообщил лишь утром. А девушку прибили гвоздями к сломанной скамейке, изнасиловали и разбили ей череп железным ломом.
Хоронил её весь город. Слез и цветов было море. Володю допросили, отпустили, и он сразу уехал из города, говорят, что в институт он всё же поступил. Преступников, как ни искали, не нашли. И только-только стали забывать об этом, как начали разносится по городу страшные слухи. Говорили, что по ночам в заброшенной стороне парка появился призрак девушки, с кровавыми следами от гвоздей на запястях и на лодыжках, с разможженым затылком. И не прячется от людей, а напротив, увидев кого, подходит и спрашивает Володю. Где он, что с ним случилось, почему он её оставил?
И с каждым днем находилось всё больше людей, которые её видели…
Она и по сей день там, появляется между одиннадцатью часами и полночью, бредет, ступая босыми ногами, весной – по талым ручьям, осенью – по колкой замерзшей траве, и тихо задает вопросы, на которые может ответить лишь её любимый…
Праведная жизнь
Жил один парень. Молодой, хапужливый, всё старался чужими руками жар загребать. Работал где-то по снабжению. Поступит к нему государственный товар, он его налево, потом еще налево, и денежку, да немалую, на карман себе кладет. И сильно замужних любил – чистеньких, опрятных, скучающих. В подъезде с ними не стоять, поцелуя не домогаться, прелести постельные доказывать не надо. Себя ценил высоко, на людей поплевывал.
Связался он раз с женой военного моряка. Только тот из дому, подъезжает на «жигулях» и в кровать, еще мужем нагретую. Да и попался – вызнал моряк об измене и подкараулил их. Зашел в спальню, где они любовью занимались, и говорит:
– Вы, пожалуйста, не торопитесь. Дело свое заканчивайте, а я вам завтрак приготовлю.
Сели они оба перед моряком, лица на них нет, зубы дробь выбивают… А тот их вермишелью по-флотски угощает. Отказать не смеют, едят, давятся. А моряк еще подкладывает:
– Не стесняйтесь, вон сколько энергии потратили!
Дал им компотом запить, и любовника выпроваживает:
– Иди, – говорит, – долгая у тебя дорога.
Парень усмехнулся, посчитав моряка за труса, и нагло спрашивает:
– Ты меня за то накормил, что женку твою так хорошо обиходил?
– Нет, – отвечает моряк, – потому, что мне знакомый хирург говорил – на полный желудок любая рана смертельна.
И всадил ему кортик под пупок, по самую рукоятку.
Долго лежал парень в реанимации. Еле-еле жизнь ему врачи спасли. Сколько клятв он себе надавал, пока выздоравливал – и пить брошу, и курить, и по чужим женам бегать, трудом праведным заниматься начну…
Выписали его домой. А на улице весна, первыми цветами бабки торгуют, зелени зеленей не бывает… Но стал он своей клятвы придерживаться – больше рюмки, да и то по великим праздникам, не пьет; работать на стройку пошел – каменщиком; на скромной порядочной девушке женился. Живет новой жизнью, не нарадуется. И так у него гладко получается – ни разу не сорвался, ни разу прежних грехов не повторил.
Лишь некоторые странности ему покоя не давали. Стоит он, допустим, в очереди за разливным молоком, а в спину ему кто-то дышит тяжело, плечом острым наваливается. Терпит он, терпит, да поворачивается, чтобы замечание сделать. А перед ним мужик странный – шляпа на глаза надвинута, руки на животе сложены, пиджак на нем ветхий, листвой прелой пахнет… Перепугался он, раз сморгнул, другой, глядь, а перед ним не мужик, а тетка, стоит, улыбается:
– Поздновато на меня, сынок, заглядываешься, в матери тебе гожусь.
Через пару лет, едет он в автобусе., а рядом девушка сидит, молодая, вертлявая. Заговаривать с ним пытается. Усмехнулся он, вспомнив молодость свою непутевую. Но потом неладное заподозрил. Посмотрел на неё внимательно: юбка на ней коротенькая, из-под подола чашечки коленные выглядывают, желтые, в трещинках, а как улыбаться начнет, язык виден – черный, распухший.
Он к выходу, она за ним, он по улице скорым шагом, она не отстает – бойко так каблучками выстукивает… Насилу отвязался.
А жизнь идет своим чередом. Дети у них пошли. Хорошенькие, чудные, воспитывал их лучше любого отца. На работе бригадиром назначили, зарплату повысили – и всё так ладно получается: жена его любит, дети послушны, коллеги и соседи слова ему худого не скажут…
Сидит как-то вечером, журнал читает – жена, дети спят. Слышит стук в дверь, тихий, осторожный. Посмотрел на часы – время к двенадцати подбирается. Открывает – никого. Выглянул на площадку, может, кто балуется, – да нет, никого…
Вернулся, дверь запер, поворачивается, а в прихожей двое стоят. Веселые, молодые, улыбчивые – моряк и жена его.
Он стоит, глазами хлопает, а они ему:
– Не пугайся, мы ненадолго!
И переглядываются, и улыбаются.
Провел их в кухню, чаю предлагает, а у самого руки дрожат, мысли путаются.
– Как поживаешь? – спрашивают гости.
– С того разу праведно, – отвечает хозяин искренне. – Уже десять лет без греха.
– Каких десять лет? – издевательски моряк спрашивает. – С тех пор как я тебя убил, вот-вот девять дней минует!
– Быть не может, – отвечает бедняга. – Всё при мне.
И бегом в детскую. Включил свет, а на одной кроватке скелетик полурассыпавшийся лежит, на другой из-под одеяльца черепок выглядывает. Он в спальню, а там вместо штор паутина, по углам существа мохнатые с писком бегают, и нет супружеского ложа – гроб стоит, широкий, сплющенный, оттого, что доски гнилые от тяжести земли разъехались.
Хотел он к гостям дьявольским вернуться, сделал шаг, другой, но тут всё человеческое поплыло с него, рухнул он, и землей его и придавило…
Был бы кто в ту ночь на кладбище, только и заметил бы, как холм на его могиле просел от дождя и надгробие покосилось.
Шорох, скрип и стук
Стали в подвале одного из пятиэтажных домов твориться непонятные вещи. Подвал большой, и многие жители там деревянные сарайчики себе построили – хлам ненужный хранить, соленья на зиму ставить. И вот начали бояться туда ходить. То дверь не могут в подвал открыть, тянут, тянут на себя – никак, едва подастся, снова захлопнется, будто её изнутри держат. Наконец, откроют, а никакого шутника там и в помине нет. То замки кто-то с дверей посрывает, но взять ничего не возьмет. Днем, когда из подвальных оконцев свет брызжет, шум уличный проникает, еще ничего, а к вечеру звуки непонятные бродить по подвалу начинают, не поймешь, то ли вода в трубах клокочет, то ли стонать кто начинает за спиной…
