Ты Фессалийских брегов обратной коснулся ладьею,
Слышно, овцы золотой обогащенный руном.
Сколько позволишь, твое я славлю спасенье: но только
Сам бы ты должен письмом в этом уверить меня.
Царство мое миновать тебя, вопреки обещанью,
Ветры помимо твоей воли заставить могли.
Но письмо отослать и с ветром можно враждебным,
Я же достойна была друга поклон получить.
О, для чего же молва к нам раньше письма долетает,
Как под наклонным ярмом Марса ступали быки,
Как ты бросал семена, и нива бойцов возрастала,
И не нуждалась в твоей, чтобы погибнуть, руке;
Как неусыпный дракон охранял руно дорогое,
Но золотистую шерсть мощной сорвал ты рукой.
Если б о том я могла сказать недоверчивым: это
Сам мне Язон написал, – как бы гордилася я!
Что ж горевать, что вдали любовь охладела супруга?
Если твоей остаюсь, слишком уступчива я.
Варварка,
[74] мне говорят, колдунья явилась с тобою,
И на обещанном мне ложе тобой принята.
Верится сердцу легко! О, если бы в дерзком безумьи,
Лживою мужа виной оклеветала бы я!
Гость Фессалийский ко мне недавно с брегов Гэмонийских
Прибыл и только на мой стал он ногою порог:
«Что Эзонид мой?» – его спросила я; тот же стыдливо
Стал и потупил свои робкие взоры к земле.
Быстро вскочила я тут и, с груди сорвавши тунику,
«Жив ли» – воскликнула – «он? Или ж и мне умирать?»
«Жив» – отвечал; но его понуждала я робкого к клятве,
Бог лишь свидетель меня в жизни твоей убедил.
(Только пришла я в себя, о твоих расспросила деяньях,
Как медноногих быков Марса ты к пашне водил,
Как семенами кидал ты зубы змеиные в землю,
И нежданно от них бранный рождался отряд,
Как земнородный народ в сражении пал обоюдном,
Целую жизнь пережив в этот единственный день,
Как укрощен был дракон. И вновь повторяла я, жив ли,
Жив ли Язон мой, и страх в сердце надежду сменял).
Лился подробный рассказ, но в быстром течении речи
Он по своей простоте раны мои обнажал.
Горе, где верность твоя? Где клятвы законного брака?
Факел, не смертного ль ты больше достоин костра?
Я не украдкой с тобой спозналась, стояла при нашем
Браке Юнона и сам в светлых гирляндах Гимен.
Нет, не Юнона, не ты, Гимен, – Ериния злая,
Кровью пылая, несла факел несчастливый мне.
Что же до Миниев мне и что до Тритоновой барки?
Что и тебе до моей родины, Тифис моряк?
Здесь не рождалось овцы, сверкающей в золоте шерсти,
Не престарелый Эет правил Лемносом моим.
Прежде надеялась я, – то злая судьба увлекала, —
Войско чужое прогнать, женщина женской рукой.
Слишком Лемнийки сильны мужей побеждать ненавистных,
Только такого бойца я – б остеречься должна.
Как увидала тебя, под кровлю впустила и в сердце;
Два пролетело у нас лета и две же зимы.
Третья жатва была, когда, паруса распуская,
С горьким рыданьем ты мне речи такие держал:
«Срок, Гипсипила, отплыть; но если судьба воротиться,
Мужем твоим ухожу, мужем и буду твоим;
Что ж ты от нас понесла и в чреве скрываешь тяжелом,
Пусть живет, и ему оба родители мы».
Молвил, и слезы ручьем по лживым катились ланитам.
Помню я – ты досказать речи прощальной не смог.
За моряками вослед последним вступаешь на Арго,
«И полетели; надул ветер твои паруса.
Синие волны корабль разгребает беглым движеньем.
На берег ты, на волну я устремляю глаза.
Башня, открыта кругом, смотрела в широкое море;
В башню бегу, и лицо влажно от плача, и грудь.
В море сквозь слезы гляжу и, страстной покорные мысли,
Дальше привычной меты взоры следят за тобой.
Сколько невинных молитв и надежд, сменявшихся страхом!..
Ныне, когда ты спасен, вновь возносить ли мольбы?
Да, мольбы вознесу, а Медею молитвы покроют?
Сердце болит, и в груди бьется и гнев, и любовь.
Жертвы ль во храмы нести, живым теряя Язона?
Иль на мою же беду бедная жертва падет?
Много мне было тревог, всегда трепетала я сердцем,
Чтоб от Аргосских твердынь не взял невестки отец.
Страшен Аргос нам был, но варварка мне повредила,
И неожиданный враг рану наносит мне в грудь.
Не красотою мила, не заслугами: ведает песни
И собирает серпом с пагубных жатв заклятым.
С бега луну низводить в борьбе тяжелой Медея
Ищет, и мрачною тьмой Солнца скрывает коней,
Воды сжимает уздой и рек порывает теченье,
Двигает с места леса и оживляет скалу,
Бродит она по гробам, без пояса, косы раскинув,
И набирает костей с теплого пепла костров;
Издалека заклянет, из воска изваявши образ,
Тонкой иглою печаль в бедное сердце вонзит;
И уж не ведаю, что еще… Но злой ли травою, —
Нравами и красотой надо любовь добывать.
Ты ль обнимаешь ее и, в спальне одной оставаясь,
С ней безбоязненным сном нежишься в тихую ночь?
Знать и тебе, как волам, ярмо чародейка надела,
Те же смиряют тебя чары, как злую змею.
К подвигам громким твоим, притом, и спутников смелых
Жаждет пристать и молве мужа помехой жена.
Так и помыслит иной: знать ядом Делийским отчасти
Подвиг свершен, – и не раз в черни доверье найдет.
«Это совсем не Язон, а дочь Фазийца Эета
То золотое руно Фриксовой ярки сняла».
Мать Алкимеду спроси, – ни мать, ни отец не похвалят
Этой невестки своей, дочери стран ледяных.
Пусть с Танаиса себе, в болотах Скифии влажной
Ищет супруга, а то и на Фазиде родном!
Ах, Эзонид, Эзонид, весенняго ветра ты легче,
О, для чего же в твоих верности нету речах?
Мужем моим уезжал – не мужем моим воротился;
Пусть возвращенному я буду, как раньше, женой!
Если же знатность тебя и громкое трогает имя,
Я ль не Фоантова дочь, мне-ли не предок Минос;
Бахус мой дед, и венком венчанная Вакха супруга
В пламенных топит лучах меньших мерцанье светил.
Будет приданым Лемнос, богатая жатвами нива.
С этим богатством женой мог бы ты взять и меня.
И родила я теперь; ликуй, мой Язон, за обоих!
Сладкое бремя жене муж дорогой подарил.
Счастлива я и числом: двойное потомство Люцина,
Два залога любви мне благосклонно дала.
Спросишь: в кого родились? – живая улика Язону,
Чужды коварства они, всем остальным-же в отца.
Уж и гонцами за мать хотела детей я отправить,
Но заграждалися все мачехой злою пути.
Страхом Медея была. И мачехи хуже Медея,
К каждому мерзкому злу руки готовы ее.
Та, что могла раскидать по нивам погибшего брата
Бедные члены, детей разве моих пощадит?
И ее – то, безумец, Колхийским отравленный ядом,
Ты, говорят, предпочел ложу законной жены!
Мужа позорно она познала, развратная дева,
Нас же с тобой сочетал факел невинной любви.
Предан Медеей отец, – от смерти спасла я Фоанта.
Колхов покинула та, – я на Лемносе родном.
Тщетно! Злодейке дана победа над чистой, проступок
Ей за приданое стал; добыт желанный супруг!
Я и Лемниек виню, Язон, но дивиться не стану:
Самая скорбь отдает в руки разгневанной меч.
Слушай! Когда б, заведен, – как надо-бы – ветром неверным
Ты – и сопутники – к нам в тихую гавань зашел,
И на встречу к тебе спустилась бы я с близнецами,
О, не молился ли б ты, чтоб расступилась земля?
Как бы тогда на детей ты глядел, на меня, ненавистный,
В кару за низкий обман казни бы стоил какой?
Я самого бы тебя пустила тогда невредимым,
Не по заслугам твоим – по снисхожденью любви,
Кровью же твари свои усладила бы взоры досыта,
И отомстила б за всех, кто зачарован был ей.
Я бы Медее была Медеей! И если с Олимпа
Внемлет молитвам моим право – карающий бог,
Все, чем томится душа, – и хищница нашего ложа
Все пусть узнает и свой перестрадает закон!
Как покидают меня, супругу, с двумя близнецами,
Стольких детей потеряй вместе с супругом и ты!
Долго добычею злой не кичись, с ней в муках расстанься,
И по вселенной по всей в бегстве приюта ищи!
Брату какою сестрой была и отцу несчастливцу
Дочерью, так же своей будь ненавистна семье!
Все перешедши моря и земли, на воздух вздымайся
И без богатств, без надежд горько блуждай, вся в крови!
Молит Фоантова дочь об этом, обманута браком.
Ложе проклятое, их, нежных супругов, прими!
