– Не могу удержаться. Не знаю, Господом ли, сатаной ли дано мне насылать на людей умопомрачение, только это великий соблазн.

– И что же, ты на любого можешь наслать умопомрачение?

Грамматик помотал головой.

– Нет! Есть люди, которые чарам не поддаются.

– Я поддаюсь? – осведомился Борис.

– Нет, – уверенно ответил Сикидит.

– А я? – подал голос Лупо.

– Ты тоже не поддаешься.

– А Фотий? – продолжал выспрашивать Борис.

– Ему я легко могу внушить, что угодно.

И без того бледный музыкант побелел еще больше.

– Я надеюсь, ты не собираешься этого делать? – вкрадчиво осведомился Борис.

– Не собираюсь, – подтвердил Сикидит.

Борис продолжал спрашивать:

– А правда, что ты умеешь еще и судьбы по звездам читать?

– Умею.

– И мою судьбу сумеешь прочесть?

– О судьбе архонта Бориса недавно василевс спрашивал, – признался Сикидит.

Борис был удивлен.

– Что он спрашивал?

– Быть ли архонту Борису королем?

– И что выходит по звездам?

– Звезды говорят, что архонт Борис может стать королем, потому как он рожден от короля, – сообщил грамматик.

– Это и без звезд известно, – проворчал Лупо.

– Видать гаданием по звездам так же морочат людям головы, как и любым иным кудесничеством, – заключил Борис и добавил пришедшую ему на память фразу из «Эдипа»:

Если Бог захочет —

Он сам сорвет с грядущего покров.26

Махнув рукой, он зашагал по тропинке.

– Пусть так! – закричал Сикидит. – Звезды не все нам говорят, но я и без них знаю, что скоро архонт Борис отправится в долгое и опасное путешествие!

Венгры разорили под Перемышлем немало сел, однако были и счастливчики, коих беда обошла стороной. Среди бояр, чьи владения не пострадали, оказался и младший брат Любима. Как только был заключен мир, Бажен поскакал в Радимычи, где нашел наполовину сгоревшее село, могилу Любима и скорбящую вдову брата. Погоревав вместе с невесткой, Бажен взялся за восстановление боярского замка и изб крестьян, а Агнессе посоветовал перебраться к нему в Перемышль. Молодая женщина и сама понимала, что ей лучше уехать из Радимычей, однако ей тяжело было видеть Бажена, очень похожего на своего покойного брата. Деверь отнесся с сочувствием к переживаниям невестки.

– Ладно, Агнюшка! Коли хочешь, живи в Галиче. Мы с Белославой будем навещать тебя и детишек, коли ты дозволишь.

– Вестимо, навещайте, – откликнулась Агнесса. – Вы же для нас самые близкие люди.

В Галиче Агнесса жила тихо и уединенно, покидая свой двор лишь для того, чтобы посетить храм. Острая боль потери постепенно притуплялась, и в начале зимы молодая вдова могла уже без слез вспоминать о покойном муже. Она часто думала о нем, просила прощения, благодарила за все, что он ей дал. Агнесса радовалась, замечая у Илюши черты его отца, а порой ей вдруг начинало казаться, что и Агаша похожа на Любима.

Всю осень овдовевшая боярыня молилась в Успенском соборе, а зимой заметила, что туда зачастил князь Ярослав, хотя его семейство обычно посещала службы в своем Спасском храме. Агнесса ловила на себе страстные взгляды молодого князя, и это приводило ее в смятение. Она отнюдь не была перед ним беззащитной: за нее мог вступиться деверь, да и Владимирко Володарьевич не дозволял сыну изменять жене (Ярослав был женат на дочери союзника своего отца, князя Юрия Владимировича Долгорукого). А испугалась Агнесса, потому что поняла – жаркие взгляды молодого князя волнуют ее. Жизнь брала свое: молодой вдове опять захотелось мужского внимания и мужской ласки. К тому же Ярослав фигурой и чертами лица походил на Бориса, а Агнесса еще помнила свою первую любовь. Однако ее не настолько влекло к молодому князю, чтобы ради него забыть о своем добром имени, поэтому она перестала ходить в Успенский собор, предпочтя ему скромный храм Бориса и Глеба.

Белокаменная, однокупольная церковь не отличалась богатым убранством, но Агнессе это даже нравилось, потому здесь ничего не отвлекало ее от молитвы. На Федора Стратилата, небесного покровителя Любима Радковича, она отстояла всю обедню, прося у Господа милости для души погибшего мужа и вышла из храма умиротворенная. Снежок поскрипывал под каблучками ее сапожек, легкий морозец пощипывал ей щеки, и впервые за много дней она чувствовала на душе радость. Агнесса уже почти дошла до своего двора, когда ее кто-то окликнул. Обернувшись, она увидела одного из слуг галицких князей, юношу лет двадцати по имени Богдан.

– Княгиня Ольга Юрьевна зовет тебя, боярыня, к ней в терем, – сообщил он.

Агнесса была в недоумении. Что могло понадобиться от нее молодой галицкой княгине? Боярыня взяла с собой Боянку и последовала за юным челядинцем, не зная, что и думать.

Княжеский двор был огромный: посреди него стоял белокаменный Спасский храм, за ним высились роскошные хоромы с четырьмя теремами, и двумя широкими наружными лестницами, а дальше виднелись хозяйственные постройки. С задворок, где находилась кузница, шел дым. По двору суетливо бегали челядинцы. Зато дружинники, никуда не спешили, а, собравшись толпой, о чем-то разговаривали и весело гоготали.

Богдан повел Агнессу и Боянку к женским покоям. Когда они проходили мимо дружинников, те разом повернули головы. Косоглазый парень крикнул:

– Боянка! Что же ты меня не любишь, не ласкаешь?

Боянка незамедлительно откликнулась:

– Я тебя, черт кривой, так приласкаю, что ты навеки о ласке позабудешь!

Дружинники заржали, а Боянка проворчала:

– Вот срамники! Хоть бы при боярыне свое жеребячество не выказывали.

В это время во двор въехала небольшая толпа верховых во главе с очень важным, богато одетым боярином. Богдан с любопытством воззрился на прибывших людей.

– Похоже, к нашим князьям посол явился – предположил юноша. – Знать бы отколь?

Тут один из княжеских гридей крикнул:

– Скажите князьям Владимирку Володарьевичу и Ярославу Владимирковичу, что к ним явился посол от киевского князя Изяслава Мстиславовича, боярин Петр Бориславович.

– Ух, ты! – удивился Богдан. – Что теперь будет?

А Агнесса тем временем не могла отвести взгляда от одного человека в окружении Петра Бориславовича.

«О, Боже! Это же Бруно!»

Заметив Агнессу, рыцарь из Эдессы покрылся холодным потом.

«Святые угодники! Жива! Как это могло случиться? Пусть меня вздернут на кишках папы римского, если она не ведьма! Ей, видать, любая высота нипочем – прыгнула и полетела».

– Что с тобой, боярыня? – спросила Боянка у своей побледневшей госпожи.

Та хрипло прошептала:

– Вон тот темноликий… Он зарубил Любима Радковича…

– Ах, ты, Боже мой! – ужаснулась Боянка и, приглядевшись к Бруно, добавила: – А ведь я его прежде видала. Он – боярин, а вотчина его Дашево недалече от Радимичей, токмо на угорской стороне.

У Агнессы закружилась голова. Она, конечно же слышала об их с мужем соседе по ту сторону границы. Говорили, что он родом издалека и у него очень смуглая кожа. Говорили так же еще, что зовут его Брунашом, но Агнессе, конечно же, и в голову не приходило отождествлять Брунаша с рыцарем из Эдессы Бруно.

«В жизни случается то, о чем невозможно даже помыслить», – подумала она.

– Княгиня ждет, – напомнил ей Богдан.

Агнесса и Боянка последовали за ним. Челядинец привел обеих женщин в сени, где боярыня скинула шубу и шапку на руки Боянки и направилась в светлицу, где была Ольга Юрьевна. Переступив порог, Агнесса сразу почувствовала себя неуютно: уж слишком строго смотрела на гостью сидящая в резном деревянном кресле молодая княгиня.

Жена князя Ярослава была далеко не красавицей: широкие скулы делали ее лицо квадратным, свои и без того узкие глаза она постоянно щурила, а землистый цвет кожи ей не удавалось скрыть даже под толстым слоем белил. Зато наряд княгини – золотая диадема с филигранной работы колтами, алое шелковое покрывало, покрытый золотыми узорами парчовый навершник и золотая шейная гривна с большим рубином – поражал своей роскошью, не очень, по мнению Агнессы, уместной в обычной домашней обстановке.