– Князь Ярослав отправил слуг вдогонку за послом киевского князя – ответил Жердей.

«Теперь князь Ярослав – хозяин в Галицком княжестве», – обеспокоенно подумала Агнесса.

– Надобно собираться, – обратилась она к Найдене. – Завтра на заре мы едем в Перемышль.

А тем временем гонцы князя Ярослава спешили выполнить его повеление. Киевляне вначале не поверили в смерть Владимирко Володарьевича, а восприняли происходящее, как новое коварство нечестного князя. Бруно ругал себя за то, что не расстался сразу с послами Изяслава Мстиславовича, а решил их проводить.

«Не обернулись бы для меня эти проводы гибелью».

Только тогда, когда послы увидели на княжеском дворе слуг и дружинников в черных одеждах, они убедились в правдивости известия о кончине Владимирко Володарьевича.

– Значит, преставился князь, упокой его Боже, – удовлетворенно заключил Петр Бориславович и перекрестился.

Владимирко Володарьевич лежал в гробу посреди княжеской гридницы, а князь Ярослав сидел в золотом кресле и горестно вздыхал. Кроме двух князей, мертвого и живого, в гриднице были еще стоящие в карауле у гроба дружинники.

Послы, войдя в гридницу, разом осенили себя знамением и склонили головы.

– Наказал Господь моего отца за клятвопреступление – скорбно заговорил Ярослав. – Мне же остается токмо молиться за душу новопреставленного раба Божьего Владимира да исправлять грехи его. Дай Господи, чтобы мои старания на земле обернулись милостью к покойному на Небесах. Дай-то Бог! Дай-то Бог!

Послы закивали, а князь продолжил:

– Пущай князь Изяслав не беспокоится – я желаю жить с ним в мире, о чем писано в сей грамоте.

На последних своих словах он знаком подозвал к себе Петра Бориславовича и отдал ему толстый свиток со словами:

– Эх, кабы я мог поведать о своих добрых намерениях брату моему, королю Гёзе, с души еще один камень свалился бы!

– Зачем же дело стало? – подал голос Петр Бориславович. – С нами есть человек угорского короля, – кивнул он в сторону Бруно, – кой прямо отсель поскачет к своему государю.

Бруно отвесил учтивый поклон.

– Добро! – оживился Ярослав и произнес длинную фразу по-венгерски.

Бруно ничего не понял и смутился. Служа четыре года венгерскому королю, он больше общался не с венграми, а со славянами, и поэтому мало что успел запомнить из венгерского языка, весьма трудного для усвоения.

– Князь может говорить со мной по-русски, – сказал Бруно. – Я хоть и служу угорскому королю, но язык угров знаю покуда плохо.

– Вот как? – удивился князь. – То-то я гляжу слуга угорского короля обличьем на угра совсем не похож. Но ведь с русским человеком у тебя и того меньше сходства. Кем же ты будешь по своему роду-племени?

– Я франк.

– Франк? – изумился Ярослав. – У нас в Галиче есть одна боярыня родом из королевства франков – ее боярин Любим Радкович из Святой земли привез, – но она почитай белоликая, а у тебя лик темнее, чем у степняка.

Темный цвет кожи достался Бруно от его матери-армянки, но он предпочел об этом умолчать, памятуя о том, как презирали его армянские корни рыцари короля Людовика VII.

– Я родился недалеко от Святой земли – в Эдессе, куда мой дед прибыл вместе с другими воинами Христа, чтобы защищать от сарацин наши святыни. От тамошнего солнца кожа темнеет.

Бруно вставлял в свою речь греческие слова, услышав которыеЯрослав заговорил по-гречески, и оказалось, что этим языком он владеет ничуть не хуже, чем его собеседник:

– Раз ты родом из Святой земли, то почему называешь себя франком.

– По своим предкам, – солгал Бруно, не желая объяснять то, над чем собственно никогда и не задумывался.

– Как же ты оказался в Угорском королевстве?

– Сарацины захватили мои владения в Эдессе – вот я и решил поискать счастье в иных землях.

– А-а-а! – протянул князь и добавил с иронией: – Далековато от родных мест вы, франки, счастье свое ищите – ты в Угорском королевстве, а боярыня Агния на Руси.

Бруно медленно проговорил:

– Князь, очевидно, ведет речь об Агнессе де Тюренн. Я заметил ее сегодня днем.

– А ты что же, знал ее раньше? – заинтересовался Ярослав.

Бруно коротко поведал ему о своем участии в походе французского короля.

– Агнесса де Тюренн была в свите королевы Алиеноры, – сказал он в заключение.

– А, вот, значит, как боярыня Агния из королевства франков на Святую землю попала. А чья она дочь?

– Она единственная дочь весьма знатного и богатого сеньора.

Князь саркастически хмыкнул:

– Значит, нашел себе боярин Любим Радкович богатую невесту, а богатства не получил.

Тут он вспомнил о своем лежащем в гробу отце и, бросив в его сторону скорбный взгляд, обратился к киевским послам:

– Ступайте отдыхать, а завтра рано поутру отправитесь в Киев.

Слуга отвел послов на ночлег. Бруно разместили в одной горнице с Петром Бориславовичем, и как только они остались вдвоем, боярин сказал еле слышно:

– Князь Владимирко, вестимо, вовремя помер, упокой Господи старого греховодника, но как бы мы, доверившись князю Ярославу, не угодили из огня в полымя.

– Но ведь князь Ярослав обещал мир, – возразил Бруно.

Петр Бориславович с сомнением покачал головой.

– Нынче он много чего наобещает, а завтра так же как его покойный отец от своих обещаний отречется.

– Значит, вновь будет война, – равнодушно заметил Бруно.

– Будет, – согласился боярин и, вздохнув, добавил: – Ладно, Брунаш, давай спать. Все, что было в наших силах, мы сотворили.

Бруно не мог уснуть потому, что его одолевали мысли об Агнессе. Он вынужден был признаться самому себе, что по-прежнему пылает к ней страстью.

«Она ведьма, ведьма, ведьма!» – повторял он про себя, не в силах как-то иначе объяснить свое к ней чувство.

Да, она несомненно красива, а за прошедшие годы еще больше похорошела, но Бруно видел много женщин гораздо краше ее. К тому же Агнесса совершенно не соответствовала его идеалу женщины: она была своенравной и не хранила целомудрие. И вообще ее поведение было более чем странным. Вначале благородная девица де Тюренн потеряла голову от одного мужчины, а потом, едва успев расстаться с первым любовником, она убежала Бог весть куда с другим. Бруно был в недоумении: если Агнесса передумала становиться монахиней, то никто не мешал ей выйти замуж. Наверняка нашелся бы знатный дворянин, который ради ее приданого закрыл бы глаза на утрату ею девичьей чести. Нет, эта женщина явно сумасшедшая.

Бруно тяжело вздохнул. Какой бы безумной не была Агнесса, он желает ее даже больше, чем прежде, а вот она, если прежде презирала его, то теперь ненавидит. И что теперь ему делать?

– Брунаш! – раздраженно воскликнул Петр Бориславович. – Ты чего копошишься? Спать мне не даешь!

Ничего не ответив, Бруно повернулся на другой бок и затих.

Борис ненавидел сырую и промозглую константинопольскую зиму, не очень жаловал и здешнее слишком жаркое лето, но любил весну, а точнее время, когда только начинали цвести сады. Вид оживающей природы действовал на него ободряюще. Как бы не было ему плохо, в нем всегда с первыми лучами весеннего солнца просыпалась жажда жизни.

В один из весенних дней Борис сидел на мраморной скамье, под осыпанным розовым цветом платаном. Запахи свежей листвы, травы и моря ласкали обоняние, мягкий ветерок нежно трогал лицо, а солнце отдавало тепла ровно столько, сколько хватало, дабы не замерзнуть и не перегреться.

Борис блаженно сомкнул веки. Когда же он вновь открыл глаза, то неожиданно увидел перед собой старого знакомого – Рожера. Этот знатный норманн успел овдоветь и следовательно утратить родственную связь с императором Мануилом, что, впрочем, не мешало ему по-прежнему искать у последнего милостей.

Борис поднялся.

– Здравствуй, Рожер! Как твои дела? Ты уже женился?

При дворе византийского императора знали, что вдовствующая иерусалимская королева Мелисенда выбрала Рожера в мужья своей племяннице, княгине Констанции Антиохийской, муж которой погиб три с половиной года назад в бою с турками. Эту кандидатуру поддержали и молодой иерусалимский король Балдуин III, и рыцари христианского Востока. Однако Рожер сейчас не выглядел счастливцем, заполучившим завидную невесту.