Нетрудно было догадаться об истинных отношениях между сыном и братом Изяслава Мстиславовича. Оба они видели друг в друге соперников за киевское княжение. Дядя будучи на пять лет моложе племянника, считался по иерархии старшим, однако в борьбе за Киев немалое значение имело мнение тамошних бояр, а те могли предпочесть Мстислава.

После обмена колкостями молодые князья заговорили о семейных делах. Переславльский князь спросил:

– Что там с моей княгиней Агнией Болиславной?

– Здрава твоя княгиня, – ответил дорогобужский князь.

– А твоя Марья Стефановна здрава ли?

– Не хворает, слава Богу.

Оба молодых князя недавно женились. Мстиславу отец выбрал в жены младшую дочь покойного польского князя Болеслава Кривоустого, Агнешку. Владимиру сестра сосватала девицу из знатного венгерского семейства.

– А матушка твоя, Любава Дмитриевна, как поживает? – поинтересовался Мстислав с ухмылкой. – Цветет по-прежнему?

Владимир сделал вид, будто не заметил издевки племянника.

– Дай Боже, чтобы мы в ее летах так цвели и не завяли.

Бруно между тем все еще оставался в седле. Об этом человеке, спасшем от смерти князя Мстислава, все забыли, и он спокойно ждал, когда о нем вспомнят. Рыцарь исподтишка рассматривал князей. Пятидесятипятилетний Изяслав Мстиславович был невысоким и, несмотря на свой почтенный возраст, довольно подвижным, черты его лица не отличались выразительностью, зато глубокие темно-синие глаза приковывали к себе внимание. Мстислав перерос отца на целую голову да и в плечах был пошире, во всем же остальном походил на него. По поводу же белокурого красавчика Владимира у Бруно мелькнула мысль:

«На Востоке этот смазливый юноша обязательно понравился бы какому-нибудь сладострастному сарацину».

Наконец Изяслав Мстиславович обратился к рыцарю:

– Спасибо тебе за моего сына. Я обязательно награжу тебя. Покуда ступай отдыхать, а завтра поскачешь к королю угорскому с посланием.

Бруно молча поклонился.

– Князь Владимирко будет жестоко наказан за свое вероломство, – процедил Изяслав Мстиславович сквозь зубы.

Нагрянув в Сербию, император Мануил совершил стремительный бросок, к Призрену9 и предстал перед изумленным Урохомвластителя Греческой империи. Растерявшийся жупан даже не помышлял о сопротивлении – он принялся уверять императора в своей преданности, однако Мануил был неумолим: он лишил власти мятежника.

Как выяснилось, Урох получил от венгерского короля немало денег, но тратил он их не на борьбу с императором, как обещал Гёзе, а на междоусобную войну с двумя жупанами Рашки10, братьями Тихомиром и Стефаном Неманей. Братья оказались в плену у своего врага, откуда их освободил вовремя подоспевший Мануил. Тихомир и Неманя поклялись в верности своему спасителю, а тот возвел Тихомира на место свергнутого Уроха.

После быстрого наведения порядка в Сербии император направился к венгерским рубежам в надежде застать короля Гёзу врасплох. Стефан Неманя присоединился к императорскому войску, а Тихомир остался править в Призрене.

Путь императорского войска пролегал через Рашку, мимо плодородных полей, травянистых лугов, живописных холмов, прозрачных озер и рек, больших и малых сел. Единственным городом в этих краях был древний Рас, где вокруг нескольких сохранившихся с римских времен зданий и построенных недавно храмов теснились неказистые домишки с соломенными крышами.

Стефан Неманя предложил устроить в Расе продолжительный отдых, но Мануил не откликнулся на это предложение, поскольку опасался, что, если не поторопиться, то Гёза успеет подготовиться к обороне. После стремительного броска императорское войско переправилось через реку Саву и двинулось дальше.

К вечеру того дня, когда была переправа, византийцы добрались до лесистого холма. Место для привала было бы идеальным, если бы не поднимающийся из низины сырой туман, от которого становилось невыносимо холодно. Воины поспешили развести костры.

После ужина люди начали укладываться спать. Борис тоже хотел бы уснуть, но расположившиеся неподалеку от него сербы так шумели, что о сне нечего было и думать.

– Мне это чертовски напоминает константинопольский рынок – проворчал Лупо.

Борис, зябко поведя плечами, приблизился к огню.

– Что холодно? – спросил Лупо. – Не принести ли шкуру?

– Не надо.

С вершины холма послышался громкий голос императора. На Мануила как будто совсем не действовала усталость, и он, казалось, не собирался ложиться спать.

– Я все больше восхищаюсь императором, – сказал Лупо. – Он более рыцарь, чем многие из тех, кто носит серебряные шпоры.

– Да, – согласился Борис, – Мануил – истинный воин.

Сербы, наконец, прекратили галдеть, и наступила тишина.

– Теперь можно ложиться, – заметил Борис.

Но из темноты вдруг появился Стефан Неманя. Тридцативосьмилетний жупан был невысок ростом – всего на полголовы выше Лупо, – но довольно крепок, плотен и широкоплеч. Грубое лицо с лохматыми бровями, бугристым носом и неухоженной бородой могло бы показаться простоватым, если бы на нем не было пронзительных и умных глаз.

Приблизившись к Борису, Неманя сказал на греческом языке, которым он владел ничуть не хуже, чем родным сербским

– Что-то мне не спится. Ты не возражаешь, если я с тобой потолкую?

– Буду только рад, – покривил душой Борис.

Его уже начало клонить в сон, поэтому появление жупана не доставило ему на самом деле никакой радости.

Неманя опустился на кучу собранного Лупо хвороста. Ветки затрещали под грузным телом.

– Правда, что ты ходил с королем франков в Святую землю? – спросил жупан.

– Ходить-то ходил, но добрался только до Антиохии, – ответил Борис.

Неманя завистливо вздохнул:

– Все одно ты хоть побывал рядом со Святой землей, а мне, по всему видать, Всевышний не даст даже такой милости. Эх, жаль! Ну, ладно, буду здесь трудиться и во славу Господа нашего Иисуса искоренять поганое язычество.

– А что у вас много язычников? – заинтересовался Борис.

– Как блох на шерсти паршивого пса, – возмутился жупан. – А некоторые сербы хоть и отрекаются от язычества, но становятся латинянами. Мои родители, да простит их Бог, меня тоже в латинском храме крестили, и мне пришлось принять новое крещение – уже по греческому обряду.

Борис был удивлен. Он знал, что для перехода из одной христианской веры в другую вовсе не требуется новое крещение. Иноземные царевны, становясь женами русских князей, просто меняли имена и начинали чтить иной церковный канон, то же самое происходило и с русскими княжнами, отданными за правителей тех государств, где церковь подчинена Риму.

– Латинство не для нас, сербов, – продолжил Неманя. – Греческая вера христианская самая угодная Господу – в том мне пришлось не единожды убедиться. Господь только тогда мне стал помогать, когда я новое крещение принял.

– Не очень-то вам с братом Бог помог, – возразил Борис.

– А это наказание за грехи наши. Зато Всевышний, хвала ему, не дал нам сгинуть в плену, – уверенно заявил жупан и неожиданно добавил по-сербски, как бы говоря с самим собой: – Би било болье ако jе Бог узео Тихомир11.

«Сербский язык очень схож с русским», – отметил про себя Борис, не подавая вида, что понял последние слова своего собеседника.

«Здесь меж князьями та же грызня, что и на Руси. Брат с братом нынче вместе, а назавтра уже друг с другом бьются».

А Неманя между тем произнес уже по-гречески, но в тему сказанного по-сербски:

– Тихомиру решимости не хватает да и народ его не особо уважает.

– А тебя, значит, сербы уважает больше, чем твоего брата? – спросил Борис.

– Да, – без обиняков ответил Неманя.

«Может, так оно и есть, – подумал Борис. – Вон ратники Стефановы готовы за него и в огонь и в воду идти, хотя он суров с ними. Неманя, кажись, своего не упустит: он ростом мал, зато умом велик».