– Спасибо, не нужно, – стиснув зубы, процедил Хавьер. – Я в полном…

Двери лифта распахнулись, открывая подземную стоянку, в глаза ударил яркий, почти слепящий свет фонарей. И в унисон с ним левая половина головы вдруг взорвалась страшной, ошеломляющей болью, словно от удара свинцовой трубой, заполняющей мир и вытесняющей его. Левая нога отказалась повиноваться, и он почувствовал, что падает, не способный ни удержаться, ни даже смягчить удар о пол. Сильные руки подхватили его, и Хавьер Деллавита, чудовищным усилием воли собрав последние ошметки сознания и борясь с подкатывающей к горлу тошнотой, сумел прохрипеть в нависшее лицо Марко:

– Свяжись с Перито… расскажи… все… боль слева… темя…

И новый приступ чудовищной боли бросил его в небытие.

Медленно, словно нехотя, из взлетной палубы поднялся газоотбойный щит. Шум двигателей истребителя усилился, затем снова притих. Рули высоты хвостового оперения с цифрами "1207" заходили вверх-вниз, заворочался руль направления, вышли, а потом вернулись в исходное состояние элероны. Механики и регулировщики в разноцветных комбинезонах, собравшиеся вокруг машины и в ближних окрестностях, принялись с удвоенной силой подавать непонятные знаки руками и флажками и принимать загадочные позы. Джорджио устроился поудобнее, облокотившись на перила смотровой галереи "острова" авианосца, и наклонился вперед, чтобы лучше видеть. За пять дней, проведенных на борту "Щита победы", он наблюдал запуск в четвертый раз, но действие все еще оставалось для него захватывающим и волнующим.

Не таким волнующим, конечно, как постоянное воспоминание об атомном реакторе, кроющемся глубоко в недрах трехсотметровой стальной туши, но все равно бодрящим и заставляющим забыть о собственных проблемах.

Вот один из механиков подпрыгнул и повис на кромке правого крыла, деловито подтянулся пару раз, спрыгнул. Джорджио уже не раз видел ритуал, хотя смысла его не понимал, а спросить как-то случая не выдавалось. Еще двое возились с носовым крюком, цепляя его за канат паровой катапульты и не обращая ни малейшего внимания на располагающиеся в метре воздухозаборники воющих реактивных двигателей. То ли привыкли к опасности, то ли киношные кадры, в которых людей затягивает в турбины, и в самом деле являлись плодом воспаленного сознания режиссеров – из серии того же дебилизма, что и герои, с рук палящие длинными очередями из двух пистолет-пулеметов одновременно. Потом пространство вокруг самолета как-то сразу стало пустым, двигатели взревели с новой силой, и машина с веселой ведьмочкой на носу без предупреждения рванула с места, оставляя позади на палубе длинный выхлоп пара от катапульты. Несколько секунд – и истребитель, ведомый бойким капитаном Трудой Баркхорн и ее серьезным голубоглазым штурманом, лейтенантом Саней Литвиняк, растаял в небесной голубизне. А на взлетную полосу уже медленно выруливали еще два реактивных самолета из звена "Штурмовых ведьм" – куда менее изящных, чем "Метла", с двигателями, вынесенными далеко под крылья, и с блоками неуправляемых ракет под крыльями.

Джорджио вздохнул и перевел взгляд на уже недалекое зеленеющее побережье: большой остров, видимо, Ланта, и высящаяся далеко за ним вершина пика Подды. Непонятно, почему вдруг капитан авианосца, так пекущийся о тайне, вдруг выпустил в тренировочный полет секретный истребитель на виду у наблюдательных устройств паладаров, которыми побережье наверняка кишит. Впрочем, оно и понятно: по той же причине, по какой кайтарское посольство отправили не на комфортабельном пассажирском лайнере, а на авианосце, распихав по тесным четырехместным каютам с жесткими койками. Разумеется, политики мускулами играют. Можно подумать, существ, пересекающих галактики и щелчком пальцев превращающих кольчонов в огненные столбы, можно впечатлить плавучим железным корытом с радиоактивной начинкой! Все, и паладары в том числе, прекрасно понимают, что "Щит победы" не превратился в пар во время Удара, как остальные корабли с атомными реакторами, лишь потому, что его не успели загрузить урановыми стержнями. Да, единственный в мире атомный авианосец – и что? Все равно других нет и в ближайшее десятилетие не предвидится – ни у Кайтара, ни у Ставрии, ни у кого еще. Честное слово, словно детишки бумажные кораблики в луже пускают!

Джорджио вздохнул еще раз, оттолкнулся от перил и зашагал по галерее в сторону входа на мостик. Интересно, посол уже закончил трепаться с капитаном? Максимум через час предстоит высадка, а никто даже не чешется. Интересно, сэрат дэй Фаччиоре хоть чемоданы свои упаковал? Или на помощника, как всегда, переложил? Впрочем, командира охраны такие вещи не касаются. Взвод приписан к посольству исключительно для престижа, значения ему придают немногим более блестящих цацок на мундирах дипломатов. Похоже, его бойцам предстоит многолетняя скучная служба, медленное заплывание жиром и тоскливое продвижение в чинах по выслуге лет.

По дороге лейтенант заглянул в распахнутую дверь мостика. Посол по-прежнему вальяжно курил сигару рядом с капитанским креслом, выпуская длинные струи дыма и разглядывая огромные пульты и свисающие с потолка приборные панели. На гигантском, в пару метров в диаметре, экране сонара мерцали белесые разводы, а вокруг яркой белой точки в центре роились еще с десяток точек побледнее. В центре авианосец, а вокруг тогда кто? Наверное, паладарские устройства – подводные лодки или еще что. Поймав недружелюбный взгляд ближайшего вахтенного офицера, Джорджио двинулся дальше и через десяток метров застучал подошвами по ступеням гулкой железной лестницы (трапа, как обожали говорить флотские), ведущей на взлетную палубу.

При виде командира бойцы, сидящие у стенки, повскакивали и вытянулись.

– Дэр лейтенант! – отрапортовал рядовой Квент Андрелла. – Взвод ожидает ваших указаний!

– Вольно!

Джорджио обвел ребят взглядом, внутренне поежившись. Пять дней – слишком мало, чтобы привыкнуть к внезапному прыжку по служебной лестнице и новому званию. Да, каптер нашил ему на новенький китель петлицы с малыми лейтенантскими ромбами взамен больших сержантских квадратов, но новоиспеченный лейтенант по-прежнему чувствовал себя самозванцем. Даже за едой в офицерской кают-компании постоянно казалось, что окружающие неодобрительно смотрят на выскочку, законное место которому – в матросской столовой. Навязчивые мысли Джорджио от себя гнал, но китель обычно оставлял в каюте, предпочитая обычную майку без опознавательных знаков. Да и перед кем выпендриваться на корабле? Посол позвал его к себе только однажды, минут пять повыспрашивал о мелких жизненных деталях, спесиво оттопырив губу, после чего отправил восвояси. Его первый помощник оказался еще менее многословным, попросту приказав "не путаться под ногами со своими мордоворотами". Остальные посольские и вовсе не обращали на охранный взвод никакого внимания.

К счастью, свободного времени для раздумий и самоедства Джорджио себе почти не оставлял. Все девять новых подчиненных оказались из разных частей, причем ни одного – из побережного спецназа. Хуже того, все происходили из благородных семейств разной степени богатства и известности, так что служили раньше на тепленьких местечках по всему Кайтару, обычно в крупных городах. Все сопляки щеголяли петлицами рядовых третьего класса, и ни одного из них Джорджио не принял бы в родную роту даже под угрозой расстрела. Все изрядно оплыли и потеряли (если даже имели когда-то) физическую форму, с трудом отжимались два десятка раз, подтянуться не могли и десятка, а на пистолетных стрельбах в тире на десяти метрах не выбивали и шестидесяти из ста. Что же касается риньи, то Джорджио приходилось видеть двенадцатилетних мальчишек, дравшихся лучше. Второй нивел, и то с натяжкой. Когда два дня назад он валял их на матах в спортзале, морские пехотинцы громко потешались над их неуклюжестью. Чтобы заткнуть их, пришлось подряд, одного за другим, уложить троих местных чемпионов, включая командора второго класса, здорового угрюмого мужика со шрамом через всю щеку. Офицер оказался командиром полка морской пехоты, приписанного к авианосцу, признанным авторитетом среди своих подчиненных, да еще и бывшим спецназовцем и просто хорошим мужиком, так что глумливый гогот прекратился раз и навсегда. Более того, Джорджио заметил, что хотя и не стал для флотских своим, но определенный авторитет заработал. Даже когда по привычке назвал командора капитаном, он получил не жесткую выволочку, а хотя и ехидное, но, в общем дружелюбное напоминание, что на корабле капитан один даже для сухопутных ящериц.