А потом она умерла во время эпидемии, которую пыталась остановить. Сработала одна из точек принуждения, которой я не смог избежать несмотря на все предосторожности. Развеивая пепел Элайлы по ветру, я поклялся: больше – никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах не позволю себе привязываться к смертным. Хватит с меня подобных душевных агоний, одного раза более чем достаточно. И я выполнил намерение. В отличие от моего вечного антагониста и занудного моралиста Джао, я больше не имел дел с теми, к кому мог прикипеть душой. Исключительно строгие деловые отношения взрослых людей: они работают на меня, я плачу, как оговорено. Дополнительная награда за честность и преданность, суровая кара за предательство и некомпетентность, и никаких сантиментов.

…Смерть. Вечное проклятие любой разновидности биоформ. Выдающаяся или ничтожная личность, все равно рано или поздно ее накрывает черный полог небытия. Уже не первую минитерцию остро завидую Джао и Майе, что не я придумал Ракуэн. Что не я догадался сохранять психоматрицы после смерти биологического носителя, предоставляя им новую жизнь, в реальности ли, в виртуальности ли. Ведь идея так очевидна! После Катастрофы сохранилось очень мало фантастических романов, но даже среди них обнаружилось целых три штуки, ее содержащие. Я терпеть не могу Джао и иногда готов прибить его за ехидные инвективы в мой адрес, но приходится признать: из-за своих подходов к жизни у меня немало слепых пятен. Скольких верных, преданных людей я мог бы вытащить с игровых площадок – пусть хотя бы ради того, чтобы раз в несколько секунд поболтать, вспоминая прошлое! Но такие ошибки не исправишь.

Прошлое не вернуть. Зато у нас всегда остается будущее.

Текира. Следствие еще одной моей идиотской ошибки. Всего одна неверная команда Станции – и она самоуничтожилась совсем не тем методом, на который я рассчитывал. Вместо того, чтобы вместе со мной соскользнуть в вероятностную пену вселенных, звездная система выпала в Большой мир. Все, что я мог тогда – истово, до потери сознания ненавидеть Джао, размазавшего меня не просто как Арбитр и Корректор, но и как Игрок-Тактик. Мне – да и не только мне – казалось, что произошла катастрофа с непредвиденными последствиями, от которой я не отмоюсь уже никогда. Но прошло меньше трех планетарных веков, и выяснилось, что все вышло к лучшему. Не ошибись я в одной команде – и не появилось бы у нас новое поколение Демиургов: занудный и правильный, в учителя, Семен, не менее занудная и правильная в того же папашу Карина, ее чуть более раскованная, но все равно занудная сестричка Яна… Сразу видно, кто лепил их по образу своему и подобию. Удивительно, что хотя бы Палек в таком окружении умудрился сохранить бесшабашность и чувство юмора.

Я затеняю все изображения, кроме одного. Карина смотрит на меня своими серьезными черными глазами, чуть склонив голову на птичий манер. Не ошибись я триста лет назад – не возникла бы никакая Текирская рабочая группа, Майя не начала бы разрабатывать вирусный эффектор, Джао не выпустил бы его на свободу, а ты не обрела бы особые способности, смертельные и спасительные одновременно. Интересно, каково себя чувствует тихий забитый ребенок, несущий на душе груз чужих смертей? Не знаю, и узнавать не собираюсь. Но больше трех минитерций я незаметно наблюдаю за тобой: сначала с иронией, потом с удивлением, а потом – не собираюсь врать самому себе – и с восхищением. Смертная, ты жила как богиня, отдавая себя другим и не задумываясь о собственной судьбе, совсем как Элайла. Как и Элайла, ты исцеляла людей, не интересуясь, получишь ли хоть какую-то благодарность. Став же Демиургом, настоящей богиней, ты осталась б ольшим человеком, чем многие биоформы.

Я – Камилл. Один из самых младших (из Старших, ха!), но и самых одаренных Демиургов. Среди сородичей мое имя служит едва ли не синонимом блестящего, ироничного и безжалостного Игрока, искусно сочетающего политическое предательство и кинжалы в ночи с сокрушительными таранными ударами армий. Я известен своей замкнутостью и нежеланием сходиться с другими, с сотоварищами или же с биоформами. С незапамятных времен я отгородился невидимой стеной от всех: от Демиургов – старичье давно мне осточертело, и от смертных – ведь они умирают. Но сейчас я чувствую, как стена, некогда прочнее пленочной черной дыры, начинает давать трещины. У меня наконец-то появился объект, к которому можно позволить себе привязаться, не опасаясь потерять. Наверное, родительский инстинкт нашел себе лазейку и взламывает эмоциональную броню изнутри, словно травинка – асфальт. Пусть. И не смотри с таким настороженным подозрением, малышка, я не меньше приложил руку к твоему появлению, чем Джао. Я начинаю любить тебя, а заодно и всех детей нового поколения – таких непосредственных, живых и эмоциональных, как и положено молодежи, по уши наполненных юношеским идеализмом и одновременно считающих себя прожженными циниками… Наконец-то в давно застывшем и скучном мире повеяли свежие ветры.

Заодно я испытываю легкое чувство вины. Я пришел сюда за компанию и подыгрываю до поры до времени – но повзрослеть вам придется так или иначе. Тепличные условия родной Текиры остались позади, и новый мир отнюдь не жаждет покоряться. Из древних времен пришла поговорка: кто жалеет розгу, тот портит ребенка. Я же хочу вырастить из вас достойных соперников по Игре, отнюдь не прекраснодушных идеалистов. Вот вам первое испытание: попробуйте-ка самостоятельно отбиться от волны исков бывших граждан Хёнкона на предмет компенсации за имущество. Задачка не такая уж и сложная, но требующая аккуратности, внимательности и определенной жестокости. Заодно я использую ситуацию для зондирования судебных систем и политических течений Кайнаня и Ценганя. А когда вы справитесь со вводным испытанием, придумаю что-то еще.

Возможно, я привязался к вам, однако ради вашего же собственного блага спокойно почивать на лаврах не позволю.

Возможно, я вас люблю – но мало вам все равно не покажется.

Дни летели незаметно.

Первые пару суток Фуоко потратила на изучение изумительного терминала. Выяснилось, что многие разделы скрывают в себе подразделы, а в них – еще подразделы, и так до бесконечности. Глубоко она пока не лезла, но успела понять, что найденные ранее учебники являются лишь часть огромной библиотеки с пособиями, монографиями, журналами и художественными книжками, правда, только паллийскими. Ничего инопланетного она не нашла, как ни старалась.

Еще там обнаружились разнообразные фильмы, художественные и документальные, все известные ей телеканалы Кайтара (с внезапным чувством ностальгии она посмотрела выпуск новостей местного телеканала Барны), еще куча иностранных телеканалов на катару, камиссе и цимле, а на закуску – изображения с телекамер, расставленных, кажется, по всему Хёнкону. Обнаружился здесь и Устав университета "Дайгака" на всех планетарных языках и инопланетном эсперанто: огромный текст из двух десятков разделов и почти тысячи глав. Она с увлечением исследовала обнаруженное, почти не обращая внимания даже на заглянувшего Кириса, поселенного, как оказалось, в гостевой палате этажом ниже, и тот, обидевшись, куда-то исчез. Вечером, впрочем, явился снова, пахнущий почему-то бензином и машинным маслом, и сразу же полез целоваться и лапать. Утомившаяся от монитора Фуоко, в общем-то, не возражала, но тут явилась Дзии и вежливо напомнила о двухдневном ограничении на, как выразилась роботетка, сексуальную активность любого вида. Покраснев, Фуоко выгнала явно разочарованного Кириса, швырнув ему вслед подушкой (перехваченной Дзии в воздухе и возвращенной на кровать) и снова углубилась в содержимое системы. С одной стороны, плохо, что первые дни в Хёнконе она проводит в таком жалком состоянии. С другой – именно за знаниями она сюда и ехала!

На третий день после ее пробуждения в палату явился новый паладар. В отличие от прочих известных Фуоко Чужих он выглядел весьма пожилым: побитые сединой прилизанные жидкие волосы с просвечивающими залысинами, морщинистый лоб, ниточки морщин от уголков глаз… Он назвался доктором Кулау, заставил Фуоко вылезти из-под простыни и вместе с Дзии долго тыкал ее пальцами в разные места. Поначалу ей было немного стыдно перед незнакомым мужчиной, и от рук Чужих иногда исходила сильная щекотка, как от электрического тока, заставлявшая ее дергаться и нервно хихикать. Однако под конец она утомилась ворочаться на кровати, перестала реагировать и даже слегка задремала, вытянувшись на животе и уткнувшись носом в подушку, пока доктор щупал ей позвоночник горячими, как и у всех паладаров, пальцами. Пробудилась она чувствительного и звонкого шлепка по заднице.