Прим, Серрано и Олоцага за усердие и храбрость были, по приказанию королевы Изабеллы, назначены командорами, а Топете — контр-адмиралом. Негр же получил из рук королевы драгоценную золотую цепочку с медальоном, в который был вделан ее портрет. Гектор чрезвычайно гордился этим подарком и гордо расхаживал с ним по улицам Мадрида, как будто каждому готовился закричать: «Смотрите-ка, это мне повесила на шею ваша королева!»

С того утра, когда Изабелла приняла четырех спасенных дворян и приветствовала их, не скрывая своей радости, она еще не имела случая поговорить отдельно с Серрано, хотя втайне сильно этого желала. Он часто бывал между гостями или в числе дежурных офицеров за столом Марии Кристины, но она не могла найти удобной минуты, чтобы завязать с ним интимный, откровенный разговор. Ее прекрасные глаза с восторгом следили за стройной фигурой Серрано, а юная головка уносилась в мечтах.

Серрано с изумлением заметил взоры молодой королевы, обращенные на него. Сначала он не знал, чем объяснить их, но потом у него мелькнула мысль, что эти взоры безмолвно говорили ему о тайной, только что зародившейся любви.

Любовь королевы, притом такой молодой и прекрасной, как Изабелла, имеет непонятную, всемогущую прелесть. Франциско Серрано чувствовал это каждый раз, когда видел ее.

До этого времени он не был к ней ближе чем все другие придворные офицеры, и между ними еще не было произнесено ни одного откровенного слова.

Франциско Серрано, и без того ослепленный блеском придворной жизни, совершенно поддался обаянию быть любимым и отличенным молодой прекрасной королевой. Он уже начал мало-помалу забывать, что его клятвы, его любовь принадлежали другому существу. Грациозная фигура Энрики, скорбно протягивавшая к нему руки, все более и более бледнела перед возникавшим образом прекрасной голубоглазой королевы. Иногда Энрика еще являлась ему во сне: она смотрела на него полными слез глазами, показывала ему своего ребенка и манила его к себе, уходя вдаль.

Но он обо всем забывал, как только приходил в покои Изабеллы, как только подмечал задумчивый взгляд королевы, любившей в первый раз.

— Дон Серрано, — сказала она ему однажды, когда приближалось время карнавала, — вы знаете, что в честь нашего кузена будет устроен во дворце маскарад. Вы в числе приглашенных, и мы надеемся увидеть вас.

— На таких больших маскарадах трудно быть замеченным, ваше величество, — отвечал Франциско, — трудно всех рассмотреть и кого-либо найти.

— О нет, можно найти того, кого желаешь видеть! Какой цвет вы любите больше всех, дон Серрано? Извините за мой вопрос и отвечайте скорее! Мой скучный кузен идет к нам!

— Голубой цвет ваших прекрасных глаз кажется мне самым очаровательным! — прошептал Франциско, кланяясь королеве, которая теперь с улыбкой встала навстречу принцу де Ассизи и, поклонившись Серрано, приняла предложенную ей руку унылого кузена.

— Высокая кузина, — сказал возбужденный шампанским и потому более разговорчивый, чем всегда, маленький, тщедушный принц, — через восемь дней состоится прелестное увеселение — маскарад, потому позволю себе предложить вам вопрос, за который прошу извинения: какой цвет более всех нравится моей кузине?

Изабелла улыбнулась забавному случаю.

— Если вы хотите, чтоб я сказала откровенно, принц…

— О, дорогая кузина, умоляю вас!

— То я должна сознаться, что мой любимый цвет зеленый, ярко-зеленый! Неужели вы этого еще не заметили? О, так я должна упрекнуть вас в невнимательности!

— Напротив, я это заметил, ведь диадема у вас с зелеными листьями. Пора бы вам, однако, перестать бранить меня, высокая кузина! В обществе прекрасных дам необходимо научиться обращать внимание на все!

— И все хорошенько запоминать, принц! Благодарю за вашу руку, будьте здоровы и не скучайте до маскарада!

Изабелла раскланялась, чтобы уйти с маркизой де Бевилль в свои комнаты. Принц Франциско поцеловал маленькую, хорошенькую ручку своей улыбавшейся кузины и еще что-то шепнул ей про зеленый цвет.

Когда портьера задвинулась и принц, убежденный, что сегодня он произвел особенно благоприятное впечатление на молодую королеву, возвратился в залу, Изабелла от души расхохоталась.

— Если вы увидите на балу зеленого карлика, маркиза… ха! ха! ха!.. то будьте уверены, что это мой высокочтимый кузен из Неаполя. Зеленый цвет вдруг оказался и его любимым цветом чуть не с колыбели! О, как весело будет на этом маскараде!

По улицам Мадрида волновалась пестрая толпа. Наступил карнавал с разнообразными увеселениями и его праздновали с той необузданной, беспечной веселостью, которая свойственна всем народам юга. На Пуэрто-дель-Соль, как и на Прадо, с утра до вечера делали тысячу глупостей, самых резвых и удальских, в которых принимал участие не только простой народ, но и мадридская аристократия, скрытая под маской. Надевались самые фантастические костюмы и чем они были забавнее, тем больше возбуждали смеха. Тут колдунья разъезжала по улицам на плечах рыцаря, там дон Кихот сидел верхом на палке вместо Россинанта. Султан шествовал с гаремом, состоявшим из переодетых в женское платье мужчин, бородатые лица которых были весьма каррикатурны; далее шли козел и портной, который деревянными ножницами, оклеенными серебряной бумагой, щипал обнаженные руки замаскированных донн, в то время как козел его становился в самые забавные позы и делал неистовые прыжки.

Пестрая толпа и восторженные крики наполняли все улицы и площади. Даже Пласо Педро забыла теперь свое древнее назначение, даже на ней теснился веселящийся народ, хотя менее роскошно одетый, чем на Пуэрто-дель-Соль, вокруг балаганов, где «черный великан», при звуках крайне фальшивой музыки, пожирал маленьких детей, а «доктор Фауст» показывал свои необъяснимые фокусы.

Старый и малый, богатый и бедный, забыв все различия классов, все заботы, полностью отдались веселью.

Мадридцы праздновали карнавал даже в самые тяжелые, самые несчастные свои годины: поэзия этого веселья развлекала народ и заставляла его забывать, хотя бы только на неделю, его позор, его бедствия, деспотизм духовенства, тяготевший над ним, точно роковое проклятие. Он плясал и скрывал свое озабоченное, бледное от голода и изнеможения лицо под толстой румяной маской.

Этот раз карнавал праздновался со здоровым юмором, с невозмутимой беспечностью. Опасности последних нескольких лет были забыты — войска карлистов были далеко, они ведь и сами праздновали карнавал в горах. Чужой принц, гостивший при дворе, велел бросать в народ золотые монеты и разносить ему печенье и фрукты. Молодая королева, разъезжая по Прадо, дарила разные красивые безделушки женщинам и девушкам, теснившимся вокруг ее экипажа, а мужчинам из простонародья, принимавшим ее с восторженными, громкими криками «виват», приветливо кланялась. Ни один форейтор не расчищал дорогу впереди, ни один солдат не конвоировал открытого экипажа. Молодой хорошенькой королеве не угрожало ничего, кроме бесчисленного множества летевших на нее цветов и букетов, которыми она, мать ее, Мария Кристина, и младшая сестра Луиза были почти засыпаны. Только у самых дверец экипажа, вежливо и осторожно, давая место теснившейся толпе, ехали два высокопоставленных офицера, дон Франциско Серрано справа, подле королевы Изабеллы, и дон Жуан Прим на другой стороне, возле королевы-матери.

Такое отличие доставалось только самым высшим грандам и фаворитам; поэтому народ узнал, что дон Серрано и дон Прим, пользовавшиеся милостью королевы, быстро подвигались к почестям. Иногда их сменяли дон Олоцага и дон Топете. Кроме того, молва о их необыкновенных приключениях во время погони за карлистами уже разнеслась по всему городу и не замедлила доставить им популярность, имевшую чрезвычайно важное значение.

Настал день большого придворного праздника.

Нетерпеливее всех ожидала его четырнадцатилетняя Изабелла, которая имела большую склонность к романтическим приключениям. Маскарад предоставлял ей прекрасный случай устраивать встречи и сцены по своему желанию при содействии фантастической, обворожительно роскошной обстановки, полной блеска красок и поэзии.