— Генералы — друзья моего отца…

— Они арестованы и посажены в тюрьму. Говорят, герцог Луханский боялся заговора, — рассказывал Прим, между тем как Олоцага с таким спокойствием смотрел на свое вино, как будто услышанное не являлось для него новостью.

— Если правда, что вы рассказываете, Прим, то я начинаю сомневаться, можно ли найти счастье в высших сферах общества. Леон и Борзо достигли своего положения храбростью и воинскими заслугами, а тут вдруг, по одному знаку сильнейшего, их низвергают совершенно безвинно!

— Говорят даже, что уже подписана смертная казнь обоих генералов.

— Приказ подписывается в настоящую минуту, — поправил Олоцага.

— Не может быть, господа, — воскликнул Серрано. — Разве от герцога зависит жизнь этих людей? Разве он имеет право убивать их за то, что они придерживались другого мнения?

— Тише, юный друг, тише, — сказал Олоцага, вставая и кладя руку на плечо Серрано. — Тот, о ком вы говорите, мог спускаться по лестнице мимо этой комнаты и слышать ваши слова! Не забудьте, не все можно высказывать что на уме! Но для вашего утешения сообщу вам, — продолжал Олоцага таинственно и вполголоса, — что жизнь Эспартеро также висит на волоске!

На лестнице, ведущей на половину регентши, послышались голоса и шаги. Серрано вскочил.

— Я должен удостовериться! — сказал он удивленным друзьям, надел свою каску и вышел в коридор через стеклянную дверь.

Вверху на лестнице показался свет. Сперва появился слуга, держа в руках подсвечник, за ним медленными шагами с бумажным свертком в руках проследовал Эспартеро, герцог Луханский в сопровождении двух адъютантов.

Серрано ударил себя в грудь и, как предписывал церемониал королевской гвардии, дотронулся до пола шпагой, вынутой из ножен.

Эспартеро сошел с лестницы и поприветствовал молодого, знакомого ему дворянина.

— А, дон Серрано, вы чем-то озабочены? У вас есть просьба ко мне?

— Не от себя лично, господин герцог, а от имени дона Мигуэля Серрано из Дельмонте! — твердо отвечал Франциско.

Эспартеро подал знак своим адъютантам идти вперед, слуга со свечой отступил назад.

— Говорите, что такое?

— Отец мой имеет честь быть другом знаменитых генералов дона Леона и дона Борзо.

Взор герцога омрачился, он с удивлением посмотрел на молодого дворянина.

— Это налагает на сына обязанность осведомиться об их участи, так как прошел слух, что они подвергнуты тюремному заключению! — продолжал Франциско по-прежнему твердым голосом.

— Объявите вашему отцу, что с обоими генералами поступили, как они этого заслужили! Они — мятежники и через два дня взойдут на эшафот! — сказал Эспартеро не без раздражения. — Я говорю это вашему высокочтимому отцу, но не вам, дон Серрано, и смею напомнить, что ваш юношеский пыл завел вас слишком далеко!

— Так я от его имени прошу у вас милости, ваше высочество!

— Через два дня вы, лейтенант Прим и капитан Олоцага — сообщите им мое приказание — должны будете присутствовать как свидетели при смертной казни обоих генералов, задумавших мятежные планы. Вот вам мой ответ на вашу неосторожную просьбу! Пусть это послужит вам уроком и напомнит о необходимости соблюдать суровую дисциплину на том поприще, которое вы избрали.

Эспартеро сделал ему знак удалиться и, свернув по коридору за угол, скрылся из виду.

Франциско стоял погруженный в раздумье; из сочувствия к участи друзей своего отца он лишился расположения герцога и получил ужасное приказание присутствовать при казни генералов, хотя им руководило доброе намерение.

С таким убеждением возвратился он в дежурную комнату, чтобы тут же сообщить своим друзьям, что им предстояло; но Прим и Олоцага уже вышли, должно быть, спустились к офицерам дворцового караула, всегда находившимся в хороших отношениях с дежурными королевской гвардии.

Франциско поэтому остался один в большой комнате. Он допил свой стакан, положил шпагу перед собой на стол и сел в то кресло, которое стояло против высокой стеклянной двери, ведущей в длинный, слабо освещенный коридор, так что свободно мог обозревать его насквозь. Он сделал это не из осторожности, потому что Серрано принадлежал к числу тех людей, которые смело встречают всякую опасность, не ведая страха. Напротив, он сделал это для того, чтоб понаблюдать, насколько справедлив был один слух, ходивший между дворцовой стражей, и притом спокойно предаться своим мыслям. Дело в том, что некоторые солдаты уверяли, будто уже с давних пор по временам около полуночи замечали в большом коридоре, который вел из парка мимо дежурной комнаты на половину королевы-матери, мрачную тень, совершенно походившую своими очертаниями на фигуру покойного короля. Рассказ о привидении потому заинтересовал Серрано, что его видели всегда несколько человек разом. Прим и Олоцага смеялись над незадачливыми свидетелями диковинного явления, особенно последний делал ироническую мину, как будто хотел сказать: «Молодцам, верно, все это приснилось» или «Позвольте мне оставить при себе, что я об этом думаю!»

Но любопытство Серрано и его страсть ко всяким приключениям уже давно побуждали его подкараулить как-нибудь тень короля; поэтому он налил себе еще вина из початой бутылки, расположился в кресле и стал смотреть через стеклянную дверь на длинный коридор, противоположный конец которого был совсем в тени.

Пока он сидел таким образом совершенно один, перед ним невольно начали воскресать картины былого. Особенно живо представлялся ему прелестный образ -Энрики. Что с ней случилось, где она сейчас? Эти вопросы так сильно занимали его, что он не слышал, как часы в соборе глухо пробили двенадцать.

— Она, верно, возвратилась в Дельмонте, — шептал Франциско, утешая себя. — Энрика любит меня горячо!

В эту минуту, когда он был погружен в мечты, послышался издали такой звук, какой издает дверь, давно уже не отпиравшаяся.

Франциско быстро очнулся и начал прислушиваться. Звук отворяемой двери повторился явственнее.

Как ни был смел и мужествен дон Серрано перед каждым противником из плоти и крови, при мысли о молве, с недавнего времени вновь ожившей среди солдат, им овладело смутное чувство суеверного страха. Вдруг ему показалось, что в темном коридоре поблизости от двери в парк действительно мелькнула чья-то тень.

Дверь в парк всегда была заперта. Неужели она издала тот свистящий звук? Не может быть!

Но Франциско все-таки тихо приподнялся и стал смотреть в коридор с напряженным вниманием… Глаза его не обманывали… Вдали, в темном конце коридора, яснее и яснее обозначилась тихо приближающаяся фигура; Франциско схватился за шпагу, холодная дрожь волнения пробежала у него по спине, так как он своими глазами видел подтверждение того, чего не мог себе объяснить. Серое привидение в длинном плаще, в глубоко надвинутой на лоб испанской шляпе медленно шествовало по плохо освещенному коридору. Вот оно достигло места пересечения двух коридоров. Лица совсем не было видно, рук тоже нельзя было различить. Солдаты между колоннами в ужасе бросились по сторонам, громко призвав на помощь небо и осенив себя крестным знамением.

Тень короля по безлюдному коридору направилась к покоям регентши.

Ниоткуда не раздалось крика: «Кто идет?» Ни один из караульных не посмел остановить привидение, окликнуть его или преградить ему дорогу штыком. Скрывшись из глаз караульных, оно все ближе стало подходить к дежурной комнате королевской гвардии.

Тогда Серрано с шумом отворил стеклянную дверь, отделявшую его от привидения.

— Кто ты такой, что ночью расхаживаешь по коридорам? — крикнул он.

Привидение на мгновение приостановилось, потом медленно продолжило свой путь, не обращая внимания на оклик.

— Стой и отвечай… или я проколю тебя своей шпагой! — угрожал Серрано. — Меня привидениями не запутаешь, отвечай или я колю!

Серрано взмахнул шпагой, намереваясь исполнить то, о чем он объявил твердым голосом.

Тогда привидение откинуло на плечи капюшон плаща, бородатое лицо показалось из-под шляпы — это был живой человек, стоявший в угрожающей позе перед Серрано.