Гибель Франции заключалась в неразумных отношениях между правительством и народом. Париж становился современным Вавилоном. Внутреннее разъединение, примеры которого мы представили в предшествующих главах, – вот главная причина падения Франции. Франция казалась блестящей и могущественной, а внутри страдала глубокой язвой.

Министр Валевский, побочный сын Наполеона I, намекнул своему Царственному родственнику, что недурно было бы отвлечь внимание массы и обратить его на внешние дела. Рассматривая карту Европы, французский император задумал расширить пределы своего государства в ущерб Италии, уменьшить могущество и влияние Австрии и в то же время польстить честолюбию своего народа.

Расстроенное положение дел Италии хорошо было известно Людовику Наполеону; сам он за несколько лет до этого принадлежал к тайному обществу карбонариев, поклявшемуся пожертвовать жизнью и имуществом для блага и единства Италии. Дав эту священную клятву, он скоро нарушил ее и изменил обществу.

Но одно неожиданное обстоятельство, подобно громовому удару, напомнило ему это клятвопреступление.

В один дождливый январский день 1858 года множество посетителей собралось в кафе на улице Св. Георга и, весело болтая, поместилось за столами; одни из них обедали, так как было около пяти часов пополудни, другие пили вино. К числу последних принадлежали три человека, которые заняли место в самом уединенном углу комнаты и о чем-то вполголоса разговаривали. По лицам их можно было принять за итальянцев, что, впрочем, не возбуждало ничьего внимания, так как иностранцы часто посещали кафе.

Все трое были уже не первой молодости; черты их носили отпечаток бурного прошлого, желтый цвет лица и черные бороды у двоих сказали бы тонкому наблюдателю, что они знакомы с тюрьмами.

Во время тихого, едва слышного разговора глаза их перебегали с одного посетителя на другого, как бы следя, не наблюдает ли за ними кто-нибудь из присутствующих; было что-то дикое, беспокойное во взглядах и выражении лиц этих людей.

– Ты уверен, Пиери, что это действительно тайный агент полиции? – спросил безбородый итальянец сидящего рядом с ним товарища.

– Будь уверен, Гомес, что за нами давно уже следят, – сказал Пиери, потом, оборотясь к третьему, прибавил: – Ты, Рудио, также рассказывал, как третьего дня преследовали тебя, когда ты шел по Итальянскому бульвару в театр.

– Правда, но мне удалось скрыться, – едва слышно отвечал Рудио.

– Нужна величайшая осторожность, потому что если нас подозревают, то, наверное, попытаются разрушить все задуманные нами планы, – мрачно проговорил Пиери.

– Не думаю, друзья мои, чтобы нам угрожала серьезная опасность, – сказал Гомес. – Мы живем в различных частях города под чужими именами, и если полиция побеспокоит одного, то мы поможем ему перебраться за границу, где он не будет казаться подозрительным. Феликс поступил очень благоразумно, наняв отдельное помещение; если его и захватит полиция, то все же не узнает нашей тайны.

– Где это Феликс так долго засиделся? Он обещал между четырьмя и пятью часами непременно быть здесь, – сказал Рудио, внимательно рассматривая каждого нового посетителя.

– Самые обдуманные планы часто рушатся, – сказал Пиери Гомесу. – Правда, что груши хранятся в уединенном доме на улице Леони, но если допустить похищение ящика…

– То при открытии найдут в нем орехи и плоды.

– Совершенно справедливо, но неужели ты думаешь, что тайный агент настолько прост, что удовлетворится внешним осмотром?

– Но даже и открыв машины, он не узнает, кому они принадлежат и кто их туда доставил.

– А если в доме устроят ловушку, если окружат его со всех сторон и не выпустят никого из вошедших в него? Тогда поймают не только того, кто явится за машинами, но и доберутся до всех нас! Кто поручится мне, что во время нашего разговора Феликс Орсини не сделался уже жертвой подобной ловушки. Долгое отсутствие его страшно меня беспокоит.

– Ты постоянно представляешь все в Черном свете, – возразили Гомес и Рудио.

– Клятвопреступный карбонарий, Бонапарт, не избегнет смерти, если только один из нас останется жив и свободен, – проговорил Гомес с глубокой ненавистью.

Это были три заговорщика, с нетерпением ожидавшие своего товарища.

– Клятва связывает нас, и мы во что бы то ни стало сдержим ее, – сказал Пиери, глаза которого страшно засверкали. – Людовик Бонапарт умрет со всеми приближенными и это случится скоро! Сегодня приснились мне потоки крови, текущие с эшафота… О, это был ужасный сон…

– По какому случаю эшафот обагрился кровью, Пиери? – тихо спросил его Гомес.

– О, ужасный, отвратительный сон!.. И знаете, друзья мои, чья кровь покрывала весь эшафот?

– Чья? – прошептал Рудио.

– Моя, – мрачно ответил Пиери. – Я сам лежал на эшафоте с отрубленной головой…

– И все-таки узнал себя, – тихо засмеялся Гомес.

– Сон этот не предвещает ничего хорошего, – продолжал Пиери. – Что если отыщут пороховые груши и схватят Феликса?

– Он нас не выдаст, – проговорил Рудио.

– Мы бежим в Англию, чтобы соорудить новые машины. Per Dio, нам известно изобретение и мы как нельзя более преуспели в этом деле! – прошептал Гомес. – Посмотрите, вот и сам Феликс! По выражению его лица не видно, чтобы за ним следили тайные агенты. Накладная борода делает его неузнаваемым. Готов заложить голову, что он явился с приятными вестями, если судить по его торжествующим взглядам.

Вновь прибывший Феликс Орсини, довольно пожилой, с итальянским профилем и беспокойно бегающими глазами был главой заговора, вождем этих людей, воодушевляемых глубокой ненавистью к человеку, которому они вынесли, смертный приговор и для гибели которого жертвовали свободой и даже жизнью.

Орсини, подобно Людовику Наполеону, был членом общества карбонариев. Во время своего заключения в Мантуе он познакомился с Пиери, Рудио и Гомесом, заключенными в одну с ним тюрьму в качестве политических преступников. Всем им удалось бежать из тюрьмы.

Они отправились в Англию, дав себе клятву отомстить врагам и клятвопреступникам. Первый приговор они вынесли императору Людовику Наполеону, которого считали самым опасным изменником. Феликс Орсини возлагал на Людовика Наполеона все свои надежды, считал его единственным человеком, способным освободить Италию, теперь же, когда надежды его рушились и он оказался главным препятствием к освобождению его дорогой родины, Орсини дал клятву погубить его во что бы то ни стало.

Сделаны были все необходимые приготовления, соблюдены величайшая осторожность и предусмотрительность и успех, казалось, был обеспечен.

В Париже никто не знал настоящих имен этих четырех итальянцев, живших в разных частях города; никто не подозревал об их заговоре и страшном изобретении, имевшем цель погубить осужденных, не причинив при этом ни малейшего вреда народу.

Соединясь в Бирмингеме с французом Бертраном, жившим в Лондоне, они изобрели ужасное орудие, производившее неслыханное до сих пор действие.

Феликс Орсини, высокий, хорошо сложенный итальянец, подошел к своим соучастникам и расположился с ними рядом. Прежде чем начать разговор, он окинул взглядом всю комнату, как бы желая проникнуть в душу каждого и убедиться, не наблюдают ли за ним; на губах его мелькала счастливая, радостная улыбка; темные глаза его страшно блестели; видно было, что он желает сообщить приятную и нетерпящую отлагательства новость.

– Давно ожидаемая минута приближается, – прошептал он.

– Предчувствия мои сбываются, – прошептал Пиери.

– Говори, что случилось? – спросили Гомес и Рудио.

– Медлить дальше незачем, такие благоприятные обстоятельства выдаются редко! Сегодня около десяти часов вечера Людовик Наполеон отправится в театр, находящийся на улице Лепельтье, – тихо и торжественно сообщил Орсини.

– На улице Лепельтье? – перебил его Рудио. – Но подумал ли ты о последствиях и громадном стечении народа?

– Для достижения великой цели, не останавливаться же перед двумя или тремя лишними жертвами, – пылко произнес Орсини. – Мы служим интересам горячо любимой нами родины.