Сжимая пальцы в кулаки с такой силой, что ногти больно впивались в ладони, Дальвиг остервенело рвался из оврага наружу. Все выше и выше, все ближе и ближе развязка. Он не может ни в чем признаться, он не может рисковать, вступая в бой с рыцарем. Слишком велика вероятность быть сраженным его рукой, даже ослабленной! Даже имея при себе волшебный Вальдевул! Разве он может ставить на кон месть? Память о погибшем отце, о покончившей с собой матери, о невинной сестре?? Все из-за того, что глупый надутый дворянин играет в свои игры.

Нет, невозможно! Так не должно быть, и он пройдет до конца на своем пути. Нет никаких условностей – чести, благодарности, порядочности. Только Необходимость. Он ведь знал об этом тогда, в палатке Врелгина. Он знал… И та загадочная девушка, не то пригрезившаяся ему во сне, не то явившаяся на самом деле, она тоже была права. Он встал на страшный путь, и сворачивать с него поздно и глупо.

Наивный, нелепый граф Гердоманн! Надувшись и задрав нос, он отвернулся от Дальвига, пытаясь разглядеть, куда же сбежала кобыла. Он не видел, как Эт Кобос на ходу извлек из ножен Вальдевул, до него не долетел произнесенный шепотом приказ: «Руби!» Возможно, он успел услышать свист рассекаемого лезвием воздуха за крошечный миг до того, как Вальдевул срубил с плеч голову. Быстро, чисто, ловко, словно тоненький стебель камыша. Кровь брызнула далеко вверх,(а голова графа летела прочь, кувыркаясь и разглядывая мир в последний раз широко раскрытыми, удивленными глазами… Недолго простояв, тело упало на колени, и потом растянулось во весь рост. С пустым и холодным взором Дальвиг медленно оглядел место преступления. Велев Вальдевулу «не рубить», он истыкал обрубок шеи Гердоманна тупым кончиком меча, превращая ровный срез в кровавую мешанину. Затем, подобрав голову, которая смотрела на него укоризненно и грустно, повторил то же самое со второй раной. После этого Дальвиг, пользуясь Вальдевулом, как рычагом, разжал мертвую пасть тарпалуса и сунул отрубленную голову туда.

Прошло много времени, прежде чем Дальвиг нашел в себе силы подняться с земли, куда он снова свалился после совершенного преступления. Отчего-то в ушах у него постоянно звучал голос графа Гердоманна, рассказывавшего всякие глупости. Он затыкал уши, но это не помогало. Он плакал, но и это не помогало. Тогда он стал смотреть на небо, в котором плыли рваные серые облака, такие равнодушные к тому, что происходит на земле. Теплые лучи солнца освещали луг и сушили лужи. Одежда с той стороны Дальвига, что была обращена вверх, вскоре подсохла, но сзади она оставалась сырой и холодной. Вернувшись с неба на землю, он кое-как, с протяжным стоном заставил себя сесть. Все вокруг казалось непереносимо мерзким – темная туша поверженного чудовища с мечом Секачом, по-прежнему торчащим наружу между огромных зубов, тело предательски убиенного Гердоманна, луг, зачем-то сверкающий на солнце каплями недавнего дождя. Корявые березы равнодушно глядели на только что разыгравшуюся трагедию.

Разум Дальвига был пуст. Он так старался выгнать оттуда воспоминания о Милсере, что вместе с ними лишился всех остальных мыслей. Кажется, он должен забрать золото и ехать. Куда? На чем? Тут он вспомнил о Хаке и поднялся на ноги, чтобы найти глупца. Кто знает, что он мог натворить от страха? Может быть, валяется где-то рядом мертвый, с обмоченными штанами? Чего ожидать от дурака, когда его хозяина едва не постигла подобная участь. Проклятое место, проклятый мир! Некстати вспомнилось, что граф Гердоманн, видимо, такого страха не испытывал. Ах, опять эти воспоминания!

Со всей возможной скоростью Дальвиг отправился к ближайшей рощице, но дойти до нее не успел, ибо Хак сам примчался оттуда на встречу с хозяином. Дурень, конечно, сидел на Красавчике, а Дикаря и вьючную кобылу Гердоманна вел в поводу – наверное, не так уж сильно он и перепугался. Верховая кобыла графа сбежала слишком далеко и искать ее не было смысла.

Заставить коней и Хака приблизиться к месту сражения оказалось едва ли не более трудной задачей, чем убийство монстра (но предательство графа далось хуже, ведь так?). Заставив трусливого слугу держать дрожащих лошадей, Дальвиг долго бродил по лугу с грустной ухмылкой. В траве, в тех местах, над которыми пролетало чудовище, он находил то мелкий рубин, то монетку, то кричаще-белую жемчужину. Вот только нагнуться за ними он никак не мог себя заставить…

– Чево с вами, господин? – тревожно вопрошал время от времени Хак.

– Ничего! – с деланной веселостью отвечал ему Дальвиг на третий или четвертый раз. – Видишь, достославный рыцарь плохо кончил. Я читаю ему молитву.

Что-то случилось с ним. Некий надлом, будто бы вскрывший оболочку тела и выбросивший наружу все его содержимое. Странное чувство, испытанное в тот момент, когда Призрак в каменной комнате заявил, будто Дальвиг потерял душу… оно вернулось, только многократно усилившееся. Пустота и равнодушие, которые больше не пугали его. Скорее это рождало странное циничное любопытство. Что же теперь? Впереди есть цель, и только ее он видит ясно и только к ней должен стремиться. Остальное – расплывчатые, мутные пятна, мельтешащие рядом. Если они преграждают путь, то должны быть снесены. Безжалостно, без колебаний и рассуждений, иначе нельзя. Стоит дать слабину – и все, что он уже совершил, что пережил, с чем справился, падет прахом. Вперед. Без остановок.

Временами ему казалось, что он сошел с ума, и тело начинало трясти от того страха, который поднимался из глубин разума, замораживая мышцы. Если следовать тем путем, на который он встал, куда же можно прийти в конце концов? Кем стать? Убийцей младенцев, разрушителем городом и деревень, разорителем целых стран? Перед разумом проносились жуткие видения, в которых он, Дальвиг, мчался на огромном огнедышащем коне, из-под копыт которого по сторонам разлетались мертвые тела; от содрогания почвы рушились дома и крепостные стены, а длиннющий черный меч рассекал само небо и кусками ронял его наземь. В такие моменты Дальвиг останавливался и невидящими глазами смотрел вдаль. Из горла его сам собой вырывался стон.

Только под вечер он наконец справился с собой, прекратил бесцельные блуждания и изгнал все жуткие видения. Как оказалось, если ты чем-то занялся, отвлекаться от размышлений и метаний становится гораздо проще. Для начала он проверил вещи графа: щит и доспехи пришли в полную негодность. В тюках нашелся тяжелый арбалет и три десятка болтов для него. Хоть Дальвиг и не умел толком обращаться с этой штукой, он переложил ее себе. Все-таки это не лук, который ему даже не натянуть как следует. Стоит поупражняться – авось, что-нибудь получится.

Еще у Гердоманна отыскались пять сумок, которые Дальвиг опустошил, чтобы приспособить под сокровища. Две поменьше он набил теми украшениями, которые показались ему самыми дорогими, три побольше – монетами, причем серебряные он без колебаний выбрасывал обратно в овраг. Солнце уже клонилось к лесу, когда все сумки были наполнены, а на дне логова тарпалуса сокровищ, казалось, почти не убыло. Хак был плохим помощником, потому как, стоило ему увидеть вывалившиеся наружу кишки чудовища и безголовый труп графа, дурень принимался зеленеть и блевать.

Покончив с сумками, Дальвиг выбрал два сундука, самых удобных для перевозки. Привязав их к седлу кобылы, он набил оба доверху золотыми самородками, в обилии найденными у самого начала оврага. Потом Эт Кобос принялся вязать узлы из всех попавшихся на глаза тряпок, а когда они кончились – стал набивать монетами карманы, пустые баклаги для воды, корзину, в которой лежала их еда. Увы, в конце концов оказалось, что он в силах унести едва ли половину всех сокровищ!!

Тогда на песчаной косе, выше оврага по течению, Дальвиг вырыл большую яму, в которую скидал все оставшиеся монеты и золотые слитки. Может, это было опрометчивым поступком – когда ему суждено вернуться сюда, чтобы забрать клад? Весеннее половодье доберется до клада потоком мутной воды, размоет его и унесет сокровища по течению, на дно, в илистые глубины омутов… Однако Эт Кобос намеревался вновь явиться сюда в самом скором времени, а рыть яму в твердой, перевитой корнями трав земле было слишком долгим занятием. Он решил рискнуть. Для надежности Дальвиг прикрыл клад остатками щита Гердоманна и какими-то металлическими, полугнилыми пластинками из норы тарпалуса. Забросав сокровища песком, он вылил сверху несколько шлемов воды, потом старательно замел веником из ивовых ветвей следы, ведущие от обрыва к яме.