Сердечно попрощавшись с каждым именитым поселянином (а таких набралось с полсотни), Дальвиг двинул Дикаря по заросшей травой дороге. Солнце только-только позолотило небосвод первыми, пока еще слабыми и робкими лучами, а они уже достигли близкой северной опушки.

– Ох, жалко уезжать отсюдова, – тяжело вздохнул Хак. – Чегой-то мы не остались?

– Ну, тебе-то тут хорошо было, котов гонять да рыбу в речке пугать, – пренебрежительно ответил ему хозяин. – А мне в деревне уже наскучило. Люди они добрые, но глуповатые – как раз для тебя. А мне… мне надо на север.

– Зачем, господин?

– Заткнись, дурень! Когда я говорю «нужно», ты должен довольствоваться этим и не задавать вопросов.

– Хорошо, господин, только не ругайтесь! – пискнул Хак, вжимая голову в плечи. – Я вас боюсь сильно, когда вы ругаться начинаете…

– Ладно, ладно, – криво усмехнулся Дальвиг. – Поменьше болтай, и я буду добрым, почти как тот мельник.

Закончив этот короткий разговор, они молча начали долгий скучный путь посреди густого светлого леса.

К вечеру они должны были уже углубиться в Белоранну, хотя никаких примет этого, никаких пограничных столбов или дозоров по дороге не встретилось. Однообразный лес, состоящий из берез, кленов и тополей на пригорках, осин в низинах, оставлял между деревьями достаточно места для прохода коней. Буреломы встречались редко, подлесок рос чахлый. Часто попадались ручьи, через которые были перекинуты хилые мостики, однако полные сил кони просто перепрыгивали крошечные «преграды». Солнце пробежало по небосводу и свалилось на верхушки берез, росших по левую руку от дороги, когда утомленные путники достигли развилки. Жара, монотонное покачивание в седле и недавний обильный обед заставляли Дальвига клевать носом и чуть ли не заваливаться на шею Дикаря. Очевидно, поэтому он долго вспоминал слова купца, рассказывавшего, куда следует свернуть. Направо – или налево? Хмуря брови и зло натягивая поводья стремящегося рысить дальше коня, Эт Кобос некоторое время оставался на перекрестке, затравленно переводя взгляд слева направо. Куда же? Кажется, купец говорил направо? Или налево? Вроде дорога к закату кажется более наезженной, но там – сплошная темень, будто стволы деревьев смыкаются друг с другом. А справа, хоть там и ближе к ночи, наоборот, светлее. Что-то ему толковали о зловещем месте, где живут призраки. Скорее они ждут глупых, неспособных запомнить дорогу путешественников слева. Решившись, Дальвиг поддал пятками по бокам Дикаря, и тот с радостным ржанием потрусил направо. Несколько ветвей хлестнули по крупу, а пара даже метилась в лицо седока, будто предупреждая, что тот совершил неправильный выбор, но повернуть ему не позволяла гордость.

Через некоторое время ошибка стала явной – густая трава доходила коням до брюха, колеи едва угадывались. Давным-давно здесь никто не ездил, и, пройдя через пару небольших полян, дорога увела путников в глухую темную чащобу. Как нарочно, здесь росли уже не белые березки и серо-зеленые тополя, а все больше мрачные полуголые сосны и стоящие кучками ели. Иной раз выдавалась проплешина, и на ней стоял, как древний герой, окруженный со всех сторон наступавшими врагами, старый дуб, трухлявый, с поникшими ветками. Чем дальше, тем темнее становилось – сказывалось наступление вечера. Где-то в глубине леса зловеще ухала рано выползшая на охоту сова. Дальвиг уже совсем было собрался повернуть, как вдруг, будто почувствовав его колебания, строй низеньких елок расступился. За их плотными рядами росли хилые березки, трясшие тонкими ветками на ветру, а еще дальше расстилался большой луг. Встав на его границе, Дикарь вдруг заартачился. Тряся мордой и приседая на задние ноги, он пытался пятиться назад, несмотря на понукания. Дальвиг как следует пнул его каблуком в заднюю ляжку, и тогда жеребец, низко опустив голову и храпя, поплелся вперед.

Несмотря на то что вечер был еще довольно ранний, луг поражал сумрачностью. Эт Кобос огляделся и с удивлением заметил полупрозрачные клубы тумана, выползающие из леса со всех сторон. Садящееся солнце над самой кромкой деревьев превратилось в тусклое пятно красно-желтого цвета. По самому лугу тоже ползли языки тумана, гораздо более густые, чем у опушки. Заброшенная дорога совсем исчезла в буйной траве, стоявшей недвижно, словно боявшейся пошевелиться.

Однако все это отложилось в памяти Дальвига как-то мимоходом, ибо прямо перед собой он с похолодевшим сердцем увидал возвышающуюся на фоне темно-голубого неба громаду. Замок был вроде бы небольшим, но здесь, на туманном лугу, в час заката, он, казалось, разрастался и грозил вскоре закрыть собой половину мира. Только пара самых высоких башен была украшена золотыми лучами уходящего солнца. Однако сумерки еще не превратились в темноту, и Дальвиг смог хорошо разглядеть, что замок серьезно пострадал в какой-то давнишней войне. Полосы черной жирной копоти расчерчивали бока башен; конусообразные крыши в иных местах были пробиты или прогорели. Верхняя кромка крепостной стены щерилась в тех местах, где камни кладки вывернула неведомая сила; вместо ворот на уцелевших двух петлях висели гнилые щепы.

Картина была хорошо знакома Дальвигу, ведь не зря он столько лет жил в замке, пережившем штурм… или не пережившем? В мертвом замке? Тем более в этом, пусть давно покинутом и уж точно мертвом, можно будет переночевать. Все лучше, чем под деревом. Придя к этой мысли, Эт Кобос перестал ощущать неприятное щекотание в груди, выпрямился и направил коня прямо к выбитым воротам. Мост был опущен, а ров чем-то заполнен – только не водой и не выросшей на политой кровью грязи травой в рост человека, как в Беорне. Подъехав ближе, Дальвиг сощурился и вгляделся тщательнее – и тут же содрогнулся всем телом. Изо рва торчали руки и ноги множества совсем свежих трупов.

Тут он, словно прозрев, застыл в седле, боясь сделать резкое движение – как будто это могло заставить покойников вскочить и напасть. Медленно, одним только поворотом головы Дальвиг огляделся вокруг. Как же он не заметил этого сразу! Тела лежали кругом, по одному и кучками. На лугу, в траве, протоптанной широкими полосами в тех местах, где отряды солдат бежали к стенам, валялись мертвецы, расплющенные катапультными камнями или пронзенные огромными стрелами баллист. Размозженные головы, оторванные конечности и громадные черные пятна на серо-желтой земле… Из рва смердели кучи внутренностей, выпущенных из животов безжалостной сталью, мрачно белели сколы вылезших наружу костей, скалились жуткие провалы раззявленных в смертных криках ртов. Вокруг в изобилии валялось разнообразное оружие – от сломанных стрел до украшенных серебром мечей. Арбалеты, с которых не успели сорваться стрелы, иссеченные щиты. Стальные окантовки, умбоны, лезвия и наконечники казались старыми, основательно изъеденными ржавчиной и давным-давно не точенными, в отличие от трупов, которые, судя по всему, еще пару дней назад были живыми людьми.

Озираясь и с трудом сглатывая тягучую, замешенную на страхе слюну, Дальвиг въехал во внутренний двор замка. По шкуре Дикаря пробегали волны крупной дрожи, а глаза его готовы были выскочить из орбит. Красавчик шарахался и трясся не меньше собрата, и только тупой Хак, который никак не мог взять в толк, что тут вокруг творится, глупо улыбался и, раскрыв рот, разглядывал полуразрушенные стены.

Проникнув внутрь замка, Дальвиг немедленно выбрал угол, свободный от трупов, которые и здесь нашлись в изобилии. Тут и там валялись покрытые зеленой плесенью медные котлы, заросшие мхом и паутиной деревянные обломки – понять, что же такое здесь расколошматили, уже не представлялось возможным. Несколько вросших в землю конских скелетов с остатками упряжи и попон на костистых спинах разительно отличались от свежих, не тронутых даже мухами тел погибших людей.

Загнав коней в угол и строго-настрого приказав Хаку держать их мордами к глухой стене, Дальвиг трепещущей рукой вынул из ножен Вальдевул и крадучись отправился на разведку. У ближайшего трупа он присел, чтобы рассмотреть подробности. Рядом лежали двое: один, рассеченный топором почти надвое, был покрыт коркой запекшейся крови, и на черную трещину, пересекавшую тело, нельзя было смотреть без содрогания. Скрюченные пальцы трупа будто бы тянулись к мечу – но он застрял в сердце противника, упавшего совсем рядом и не выпустившего из рук того самого топора… Меч пронзил один из лепестков похожего на лилию цветка, желтого на синем фоне, что был выткан на груди. У разрубленного на левой руке висел щит с изображением стилизованной волчьей морды, черной на красном. Видимо, это были гербы двух схватившихся здесь дворян, и битва между ними разыгралась не на шутку. Поле битвы больше походило на место резни, где люди в неистовстве кромсали друг друга и не заботились о собственных жизнях: стоило только кому-то поразить врага, тут же убивали его самого… Воины с волчьими головами на рубахах и щитах густо устилали землю около ворот, а те, что с цветками, кучами лежали у стен внутренней цитадели. Последних было заметно меньше.