Она была красива, как только может быть красива не девушка, а ещё девочка — с глазами, светло-карими, ярко блестящими, вытаращенными изо всех сил, чтобы ничего не пропустить и не зажмуриться, когда будет слишком интересно, или слишком страшно. Но она была неловка и угловата, и не вполне ещё сформировалась как сильная женщина, а черты лица её, хотя и были правильны, но мимика, нервная, робкая, внезапная — для недоброго взгляда казались некрасивы. А у кого в номере отеля добрый взгляд на горничную? Я посмотрел на неё добрым взглядом, и вдруг откуда-то издалека услышал удар серебряного колокола. Измен богиня не прощает.

— Как вас зовут?

Она ответила:

— Марлен Грин, к вашим услугам, сэр, — и слегка присела, скрестив худенькие, почти детские ещё, но соразмерные, изящные ножки, прихватив кончиками тончайших пальцев кружева передника.

— Марлен, скажите, пожалуйста, персидской массажистке, что у меня аллергия на массаж, и ещё сильнейшая инфекционная экзема, и кроме того, я импотент. Ванную я сам приму, а где ваша бригада модельеров?

— За этими разговорами я ещё не вызвала их. Простите, сэр, — сказала она со счастливой улыбкой.

— Хорошо, поторопитесь! — вдруг строго сказал я.

Это был страх. Я боялся дальнего звука серебряного колокола. Богиня измены не прощает. Мне можно вызвать в ванную персидскую массажистку так же, как богиня предаётся любви со своими козлоногими возлюбленными. Но эта девушка. Её тёмные глаза с пушистыми ресницами, её робкая извинительная улыбка и неловкое движение руки, когда она поправила упрямые кудряшки — это измена.

Через полтора часа я уже был похож на первостатейного американского плейбоя. Я вернулся в отель к утру, совершенно пьяный, и тут же спросил, где горничная, госпожа Грин.

— Марлен давно сменилась, — сказал портье. — Но вы знаете, совсем недавно я её видел, — он лукаво улыбался, — на вашем шестом этаже. Не знаю, что она там делала.

Действительно, девушка ходила по коридору.

— Я хотела узнать, когда вы вернётесь, — сказала она, неловко подёргивая тоненьким плечиком. — Это очень глупо, правда? Просто мне было любопытно, я ведь ничего ещё не знаю…

— Чего вы не знаете?

— Например, что вы делаете с этими вашими женщинами, — у неё всё время глаза были на мокром месте, понимаешь, огромные карие, блестящие глаза девочки, полные слёз. — У нас был один студент, и он хотел… он однажды пришёл ко мне в комнату и сказал, что хочет жениться на мне. И он усадил меня на диван…

— Давайте кофе пить, — сказал я. — Я знаю, что хотел сделать студент. Но, по-моему, у него ничего не получилось. Верно? Садитесь. Этот студент просто не с того начал. На диван-то он правильно вас усадил, а потом нужно было предложить вам кофе, а он вместо этого что стал делать? — я смеялся, и она стала улыбаться сквозь слёзы.

Мы молча пили кофе, и смотрели друг другу в глаза. Ей, видно, очень хотелось рассказать мне про этот единственный в её жизни случай, когда она думала, что потеряет невинность.

— Он стал целовать меня, но, кажется, ему это совсем не нравилось, ещё меньше, чем мне. Потому что он боялся ещё больше, чем я, — она засмеялась. — Потом он хотел поднять мне юбку, пытался лифчик расстегнуть, но он не знал, как это делается, руки у него дрожали, а я отбивалась. Он тогда заплакал. Да, он заплакал. А мне было смешно, — она с гордостью сообщила мне об этом. — Я, наверное, совсем злая и бессовестная, но мне было смешно. И всё же мне его было жалко. А у вас так не бывает никогда — смешно и жалко?

Я совсем протрезвел, глядя на неё и слушая её болтовню. Никакого грозного колокола я больше не слышал. Всю ночь он трепетала и билась в моих руках, и эта любовь не утихала ни на мгновение. Ни разу мы глаз не сомкнули. Тело её было слабо, неловко и сковано стыдом, который её не покидал, пока не приходила её краткая минута. Тогда она стонала и вздыхала. Голос её любви был очень тих, и робок. Но он был так нежен, вся она была так беззащитна перед лавиной, которая накрывала её в эти мгновения, что я от этого с ума сходил. Я совсем забыл о причудливых, исступлённых и безумных ласках великой богини.

Под утро она уснула. Уснула мгновенно. Некоторое время я смотрел на неё, а потом встал, накинул халат и подошёл к бару, чтобы выпить. Со стаканом в руке я обернулся и вдруг увидел, что в ногах её сидит мальчик. Просто мальчик, голенький совсем, лет пяти. Он был очень красив, и я сразу понял, кто это. Кудрявые волосы его были из чистого золота. Сначала он долго смотрел на Марлен, а потом повернулся ко мне и посмотрел мне в глаза огромными синими глазами своей матери. И улыбнулся. Улыбка эта была совсем не детская и очень недобрая. Потом он растаял в воздухе. Я его только что видел здесь. Но теперь уж наплевать. Я избавился от её залога и свободен.

Наутро я сказал Марлен, что ухожу по делам на Кипр. Я буду звонить ей в отель каждый день, а потом вернусь к ней в Афины. Я сказал ей, чтобы не приходила ко мне на Кипр. Я очень настойчиво уговаривал её не приходить.

— Наверное, на Кипре у тебя есть другая женщина или жена, — грустно сказала Марлен.

— Этого нет, — сказал я. — Но, девочка моя, я живу не на Кипре, а на маленьком рыбацком островке Киприда, неподалёку от Кипра. Сейчас я неожиданно получил огромное наследство, и поэтому у меня там полно врагов, и я за тебя там боюсь, там опасно. Мне дела нужно закончить и уезжать отсюда в Штаты. Я надеюсь, что ты поедешь со мной, и мы никогда больше не расстанемся, если только ты сама меня не оставишь. Я хочу, чтобы у нас были дети, хороший дом и спокойная, безбедная, счастливая жизнь. И всё это я могу тебе дать, если ты сама мне не помешаешь. Жди меня в Афинах. Никуда отсюда не уезжай, обещаешь?

Она только плакала и цеплялась за меня. Наконец, мы кое-как распрощались. Я добрался до порта и вышел в море. На моём боте до Фамагусты я рассчитывал дойти за двое-трое суток, а носило меня неделю, потому что задул такой ветер, что идти можно было только галсами и я замучился вычёрпывать воду — при повороте судно накрывало волной через самую надстройку. И всё время, пока я шёл туда, мне слышался в море серебряный колокол.

В Никосии я очень просто и быстро подтвердил свои права на наследство. Всё движимое и недвижимое, что принадлежало моему покойному хозяину, теперь было моё. Я нашёл американского итальянца Паоло, парень казался толковым и надёжным. Мы переговорили с ним о покупке хорошего современного траулера, на котором можно было бы выходить на сардину в Атлантику, и он взялся подыскать мне такую посудину понадёжней и подешевле.

Когда я вернулся на Киприду, там стояло небольшое судно, принадлежавшее одной афинской туристической фирме. Марлен стояла на пирсе, а рядом с ней был отец Стефан, который крепко держал её за руку. Вышел я на пирс, и сразу где-то вдалеке морские девы затрубили в свои раковины.

— К плохой погоде, — сказал кто-то.

Марлен вырвала руку у старика и повисла на мне. Она в меня так вцепилась, что куртка затрещала по швам.

— Здравствуй, Стефан, — сказал священник. — Я поздравляю тебя. Ты теперь богатый человек и уже успел раздобыть себе такую красавицу, с которой много будет хлопот. Ты знаешь, что это — там, в море?

— Знаю, — сказал я.

— И ты не боишься?

— Помогите мне девушку сберечь.

— Тогда пусть она живёт у меня. И ты приходи, когда захочешь, дом у меня большой. Только уж, хочешь — не хочешь, а я вас обвенчаю по православному обряду, иначе нельзя, всё-таки я духовное лицо, и у меня не дом свиданий, а обвенчаетесь и можете не расставаться. Зато у меня в доме вам не грозит встреча с хозяйкой этого острова и этого моря.

— О ком это он говорит? — спросила Марлен.

— Старое поверье невежественных рыбаков, — сказал старик. — Эти люди считают, что, когда женится молодой парень, Афродита, которая живёт в этих горах, гневается, потому то она очень ревнива. И поэтому молодые женщины здесь никогда не ходят в горы. Это, кстати, действительно, опасно.