Ульяна счастливо засмеялась. С таким мужем можно и пятерых завести.

- Гришуху этой осенью возьму с собой в лес, пора привыкать.

- А школа как же?

- Школа ему хорошо дается, за три недели сильно не отстанет. А зверя-птицу промышлять тоже надо учиться, школа этому не научит. Меня отец с девяти лет в лес таскал. Видишь, какого охотника вырастил.

- Лишь бы лес его вовсе не переманил…

- Этого, Уля, не бойся. Школьной грамоты нам много не надобно. А лес нашего брата кормит. Вот и прикидывай, где больше учиться нужно…

- Я вам хлеба буханку завернула, миску, ложки, вот здесь, Федя. В туеске молоко с творогом, я еще сметаны положила, покушайте. А к обеду я постряпаю, и мы с Октябриной придем.

- Октябринку можно бы у бабушки оставить.

- Ничего, вместе придем. Девочка все примечает: и как у печки обряжаюсь, и с коровой, и стряпню… пусть уж со мной.

- Ну и хорошо, Уля. Тогда после обеда все будем сухое сено сгребать, да и застогуем. Сегодня да завтра - здесь закончим. И поплывем на дальние луга. Трава там нынче хорошая, славные сена поставим… Лишь бы с погодой успеть.

- Воронко и Машку куда, Федя? Может, пока с телятами отпущу на пастбище?

- Отпусти. А на дальние луга возьмем с собой. Копны таскать.

- Я с мамой поговорю, может, посидит с ребятишками. Тогда и я с тобой - туда. Одному тяжело.

- Какой же я один,- улыбнулся Федор.- Мы с Гришей. Два самостоятельных мужика.

- Да уж, мужичина растет…- улыбнулась Ульяна.- Только вот коса покороче, да руки-ноги потоньше…

- Вырастим,- обнадежил Федор.- Всех вырастим, Уля. Такие будут помощники - не нарадуешься.

- Дай-то бог, Федюшко.

- Мы там сделаем шалаш получше, Уля, да и побудем всей семьей, пока не закончим. Уж до того я люблю, когда все вместе.

- И я, Федя,- прислонилась Ульяна лбом к его плечу. Федор зашел в горницу - будить детей…

Жизнь шла, шла своим чередом. Жизнь ты, жизнь… Удачи и трудности, горе и радости в жизни рядышком ходят и, друг за дружкой, навещают людей. Кому больше одного достанется, кому - другого. Невероятно тяжелым был для деревни девятнадцатый год, да и первая половина двадцатого - не лучше. Кто пережил, тот пережил, но зарубка в памяти осталась у каждого. У Федора Туланова осталась еще и отметина на щеке…

Отметина начинала саднить, прямо-таки жгла, будто спичку приложили, как только память подымала те дни, чердынские. Но со временем становились эти ожоги все реже, научился Федор сдерживать свою память, не давать ей воли, когда она из щедрых закромов своих подсовывала лишние подробности. Да и хорошего после возвращения досталось Федору, ласки да любви Ульяны, детских добрых глаз… Было чем смягчить его сердце и душу… С Ульяной жили они в самом полном согласии, ну прямо на зависть многим,- так хорошо жили. Боже упаси, чтобы Федор сказал ей когда злое слово, даже под горячую руку не позволял себе, никогда. Да и Ульяна ему не перечила, полшага супротив не сделает, это уж так. Работящие, да умелые, да дружные, да любящие - они за десяток лет после тех печальных событий столько добра нажили… Дом-шестистенка с большими окнами, с хлевом, сараем, навесом. Не поленились - и отдельно построили амбар на два отделения да погреб вместительный. И, слава те господи, закрома и полки, и в амбаре и в погребе, не пустовали: и хлеб, и соль, и молоко-мясо. Конечное дело, с двумя лошадьми да двумя коровами, да еще и бычка держали, производителя,- ого-гой как приходилось крутиться! Да ведь как же иначе? Как - иначе-то! Достаток был, грех жаловаться, но весь их достаток пришел через свои же руки, через работу от зари до зари, через пот, пот и пот.

Сказать, будто у всех так было в деревне,- нет, этого не скажешь. Условия жизнь тебе создает, а уж остальное - ты сам. Жизнь может дать послабление, но один во как воспользуется, а другой мимо ушей пропустит и рук не приложит. Жизнь может прижать тебя в угол, да так - что и дышать нечем… Один будет рыпаться, барахтаться, искать выход, жилы рвать. А другой - лапки кверху и на дно пойдет. Или замрет надолго, станет выжидать, когда приотпустит. Или… или того хуже: спросит у жизни или у того, кто жизнью командует - чего, мол, надобно? Все, мол, сделаю, только дайте мне лично вольного дыхания…

Семья Федора Туланова - хороша ли жизнь, добра ли, сурова - всякую минуту пребывания своего на земле отдавала работе. Той простой крестьянской работе, которой полна жизнь коми человека в деревне, в тайге, на реке. Это у них от веку, это родовое было - понимание самой простой, а иногда такой сложной истины: что все на этой земле - от честного труда. Только от него. У простого работящего человека, привыкшего жить честно - все от рук его. От пота. Про ворьё не говорим, про ворьё и говорить не стоит, не о нем речь.

Да ведь и крестьянин крестьянину и охотник охотнику - рознь. Еще какая - рознь… Скажем, гнался когда-то Федор Туланов за рысью. А ну как на его месте очутился бы какой иной человек? Вот ты гонишь зверя, гонишь, час гонишь и полдня гонишь…

Устал ты, уж так смертельно устал… Ну позволь себе отдохнуть, ну перекуси, поспи часок - далеко не уйдет твоя рысь… И другой охотник дал бы себе послабление, отчего не дать! И не в этот вечер, а назавтра, утром, нагнал бы ту рысь, снял с нее шкуру… А может, и не нагнал бы. Ну, не нагнал бы, так и себя бы не умучил до смерти - когда весь ты мокрехонек среди зимы, в тайге, до того мокрехонек - аж с подошвы каплет…

А Федор настиг ее к вечеру, не дал уйти в ночь. За ночь сам высох у костров, отдохнул, сколько можно отдохнуть на еловых лапах посреди снегов, а к вечеру следующего дня уже вернулся на свою охотничью базу. Разница, если так, со стороны, посчитать, вроде и пустяковая, ну, днем раньше, днем позже. Велика ли потеря - день! Но в этой, как будто маленькой разнице - весь смысл деревенского неравенства людских характеров…

В этой разнице - и весь смысл всякого прочего, в том числе имущественного неравенства в деревне. Один - надо и не надо - жилы рвет, потом обливается с головы до ног, по пять раз на дню взмокнет весь да и высохнет, у него к вечеру усталость ажно в костный мозг залезает: ни руки, ни ноги не поднять, голова на стол падает…

А иной, в той же природе, на той же земле и при той же погоде - знай себе помахивает… Утром поспит подольше: велика разница - на час позже печку затопить, на полтора позже на покос выйти… Ну, весною приходится такому пихтовую кору в муку примешивать - так он и это потерпит, а лени своей не изменит, нет, ни в какую.

Оно бы и ничего, ну, разные люди и разные, большое дело - разность, в лесу и деревья разные. Однако люди не деревья. И вот чего интересно: именно лентяй в деревне - самый завистливый. Именно ему, который поспать норовит подольше - ему во как надо всех уравнять. По справедливости! И справедливость понимается как одинаковый кусок на столе, ведь ты человек и я человек, и права у нас - одинаковые…

В коми деревне говорят: работящему бобры-соболи сами по углу в дом лезут…

Так оно и есть. Если не принимать поговорку буквально: как бесплатный подарок природы. В простой трудовой жизни нету бесплатных подарков. Ой, нету. И еще одно, важное для деревенского жителя. Для Федора Туланова - тоже. Дети.

Федор никогда не думал специально о детях: вот надо их к труду приучить… чтоб собак по деревне не гоняли… чтоб помощники выросли…

Никакого такого специального настроения на воспитание своих троих у него не было, если по совести сказать. Да и зачем? Просто он - работал. Как и отец его, как дед - работал с утра до вечера, а ежели нужно - то и ночь прихватывал. Федор работал так, как работал отец. И если бы детей не было - он бы все равно так работал. Но дети были, и Федор работал - на их глазах. И вместе с ними, когда они подросли маленько. Сын Гришуха, только-только минуло ему шесть-семь, уже взялся за косу. Нарочно для него сделанную, маленькую, легкую, детскую, но - косу. Инструмент. Хоть в какой-то мере уравнивающий его, Гришуху, с большим отцом. И с большим ежедневным делом отца. С большим, общим, семейным делом. Вот и все воспитание. Будь самим собой, только и делов. И не отлучай детей своих от дела жизни своей.