Федор молчал. Председатель внимательно смотрел на него и… не торопил.
- Кочанов,- попросту обратился Федор,- я ведь лес, кроме как на свой дом, никогда и не заготавливал, не рубил, не пилил. Я же охотник… крестьянин… рыбак. Какой из меня, к черту, начальник по заготовке?
- Ну, конечно, ты охотник… крестьянин… А я, по-твоему, кто? Профессор? Тайный советник? Генерал? И мой отец был охотником, и дед - крестьянином, и сам я позавчера в лаптях бегал… Власть у нас сейчас какая, Туланов?
- Народная.
- Ну вот, политический момент понимаешь правильно. Пиши, пиши заявление, завтра же в партию примем. И будешь подчиняться партийной дисциплине. Охотник… Я тебя на фронт послать не могу, ты уже воевал и ранен. Нога опять же… Но я тебя посылаю не ворон считать, я тебя шлю на лесной фронт. И там столь же ответственно, как и на военном. Ты хоть слышал, как в стране с топливом? Худо с топливом, Туланов!- выкрикнул Кочанов полным голосом.- Очень худо! В Петрограде, в Москве люди и шубах спят. Пароходы, паровозы - стоят, дров нет, Туланов! Охотник. Дрова нужны, понимаешь ты, голова! Без дров, Федя, околеем мы все со всей нашей властью! Вот оно во что тenepь упирается - в дрова, Федя. Какой ты ни есть крестьянин, а дрова заготавливать сможешь, это ты мне мозги не крути. Я тоже, брат, не вчера родился, хватку коми мужика знаю, усвоил. Мне и нужен настоящий мужик - с хваткой. И с пониманием, с политическим. Ты как раз - такой. И не увиливай! У нас тут за три месяца всего-то заготовили двадцать тыщ кубических саженей… Слезы! Да на пиление тыщ тридцать бревен. Смех! Ну кто ж тут эту работу организует, да с размахом? Кто? Из Питера, что ли, пришлют? Как же - жди! Да у них этих самых проблем - во! не расхлебать десять лет. Нам самим надо выкручиваться, Туланов, и ты поможешь народу. Понял? Если ты, конечно, сам не контра и не подмазываешься к Советам, чтобы урвать свой кусок.
- Больно ты напираешь, Кочанов,- тихо сказал Федор, совершенно сбитый с толку.- Я же в отряде записан… Что мужики скажут - так ведь и скажут: пошел в Усть-Сысольск, да и нарочно застрял… Жена, опять же…
- Это все сопли, Туланов. Партия направляет тебя на лесной фронт, это я тебе категорически говорю. Завтра получишь мандат по всей форме. Мужикам сообщи, так и так, не будет дров - не нужен и ваш отряд, сомнут нас белые, перебьют, как сосульки - палкой… А жену - вызывай. Напиши письмо, пусть едет в город. Нечего молодым врозь жить…
- Да тут еще незадача, председатель. Ребенка она ждет…
- Какая ж тут незадача, Туланов? Вот и славно, пусть в городе ждет. Ты что, думаешь, в городе не рожают? Ого-го, еще как рожают! Не твоя первая… Зови - родит она тебе усть-сысольского, городского, будешь мне еще благодарен. Здесь и акушеры образованные, в случае чего - помогут, не бабки-повитухи… А ты тем временем на квартире устроишься, деньжат мы тебе подкинем, не сомневайся.
Федор молчал, сильно озадаченный таким поворотом своей судьбы.
- Про зарплату тебе Вишняков сам объяснит, а насчет пайка зайди в упродком, я им позвоню. И не расстраивайся, охотник. Еще придет время, будешь меня благодарить, что здесь оставил. Ну, это когда совсем городским станешь… Давай - до завтра.
Председатель протянул Федору руку - прощаться. Пожатие у Кочанова было неожиданно жестким, не по его узкоплечей фигуре…
Пораскинув мозгами, Федор написал Ульяне письмо в тот же вечер и послал с делегатами из Кыръядина, передадут из рук в руки. Быстрее почты. Велел ей оставаться у родителей, пока все толком не образуется. Написал, что сильно скучает, но быстро увидеться нету пока никакой возможности: так на его сознательность наступил председатель, что никаких отказов не может быть. Придется, раз такое положение с дровами, послужить людям, добыть им тепло, без которого Москва и Питер станут просто многоэтажными кладбищами… Пока он подберет квартиру в городе, придется пожить врозь, а потом, как он с жильем определится, Ульяна к нему и переедет.
Написал Федор и домой, отцу-матери. Так и так, партия просит его, Туланова, послужить общему делу…
Федор, когда писал письма, еще не представлял себе, какая работа ему выпадет. С первых дней, всю весну, все лето и осень был он постоянно в пути, в разъездах, спал черт-те где, укрываясь черт-те чем. Про питание уж и говорить не приходится.
По речке Вишере он поднимался до самой верхней деревни, и ой как непросто было повернуть тамошних мужиков на большую рубку леса: своих забот хватало у всех. Возвратясь с Вишеры, несколько дней сидел в конторе, писал отчеты, подшивал свои «сооруженные» документы в папку - и отправлялся в новую поездку, в Локчимский край. А после него, вдоль Сысолы, сначала до Межадора, потом в Койгородок - на лодках, одноколках, пешком, сотни и сотни верст немеряной тайги. Продлял ранее заключенные договоры с артелями лесорубов, сколачивал новые, авансом выдавал им деньги на пропитание, уговаривал, умащивал, грозил - всяко. Конечно, и сам Федор понимал, и люди с его слов и со слов других партийцев понимали, что во как нужны дрова молодой республике, позарез - пиловочник, рудстойка, круглый лес. Коми мужику и не требуется долго объяснять нужду страны в дереве. Но во многих местах коми земли голодали, ели пихтовую кору, примешивали в тяжелый сырой хлеб разные травы, опухали, умирали от голодного бессилья. Сбить из таких людей артель для работы в лесу… у-у, сколько для этого надо и сил и слов. А лучше бы -надежный кусок хлеба. Но не было - надежного.
Сердце Федора глодала тревожная мысль: в этакое нелегкое время оставил он, пусть у родителей,- жену свою, любимую Ульяну. Он ведь клялся-божился, что не будет Уля знать за его широкой спиной ни забот, ни нужды… Он ведь ее поилец - кормилец, ее защитник. Чуть не силой вырвал он у судьбы такую роль для себя. А вот как сложилось в жизни… оказался вроде клятвопреступником. Ульяне теперь, пока ждет ребенка, поддержка нужна, ласка, а его мотает из края в край, и конца не видно этим мотаниям. Да и будет ли тот конец?
Спустя время, осознав, что с этой работы его так просто не отпустят, Федор написал Ульяне второе письмо, обещал по первой зимней дороге приехать, просил черкануть хоть пару слов: как живут, в чем нужда, как здоровье, и все такое. Но не вышло у Федора поездки к молодой жене. И следующий, девятнадцатый год, оказался для коми земли бедовым: опять сильные заморозки оставили многие волости без урожая. Федор Туланов вместе с заведующим лесозаготовительным округом ходил в упродком, умоляли они выделить для лесорубов и их семей хоть немного хлеба.
Отказали им наотрез:
- И не надейтесь, товарищи лесники. Не дадим ни единого пуда. Даже для красноармейских семей нехватка. Да и чего вы просите, Совет народного хозяйства выдал вам деньги, облек властью - ищите сами. Тут Чердынь неподалеку, другие волости Вятской губернии,- говорят, неплохой у них урожай. Езжайте да закупайте, пока другие не опередили. Инициатива нужна! Разворотливость! Валяйте, робяты…
Завокругом Вишняков долго молчал, когда они с Федором, его заместителем, сидели после в своей конторе. Обоим ясно было, что без хлеба лесные заготовки станут, да так станут - их потом и вагой не сдвинешь… Людей в лес они манили только одним: обещанием хлеба. Деньги были чаще всего простой бумагой с водяными знаками, деньгами можно было обклеивать стены, заместо обоев… Хлеб, только хлеб!
- Ну чего делать заведем, Туланов?- спросил Вишняков, когда они насиделись, накурились и намолчались донельзя.
- Ох, уж и не знаю, как теперь,- вздохнул Федор.- Закрыть придется нашу лесную лавочку, не иначе. Без хлеба ничего не сдвинуть.
- Закрыть, говоришь, лавочку…- Вишняков усмехнулся.- А на каком таком основании - закрыть?
- Как на каком? Хлеба нету, вот на каком. Люди в лесу кожа да кости, краше в гроб кладут… Руки топора не держат.
- Во-во, Федор Михайлович. Именно. Только ты поимей в виду, если мы дров не дадим да круглый лес не вывезем - в гроб положат сперва нас с тобой, как не обеспечивших руководство. И скажут тебе, у самой стенки, такие слова: вся страна голодает, вся страна последние жилы рвет, а ты, гражданин Туланов, саботируешь… И еще скажут: ты, Туланов, и ты, Вишняков, оченно умело маскировали свое подлинное лицо, с контрреволюционным выражением… За что и приговаривает вас революционный скорый суд к высшей мере пресечения… Устраивает тебя, Федор Михайлович, такая картинка? Нет. И меня, Туланов, никак не устраивает теплое место у той стенки. Давай кумекать, Федор. Что нам с тобой остается? Либо - бежать в берлогу к медведю, либо… самим хлеб доставать. Иначе - все. Край. Осознаешь?
