- Мама! Бабушка! Скорее же… вона тети Марьи Федя приехал, ей-богу - он!- во весь голос прокричала Анна и обратно на крыльцо выскочила, с грохотом спустилась по лесенке, с распростертыми руками побежала, побежала навстречу Федору.
Острое чувство родства теплой волной обдало душу.
Вот оно, счастье близкого, кровного,- счастье, которое не заменишь ничем. Родные, родные мои… Случись встреча с Анной где в стороне, Федор нипочем бы не узнал двоюродную сестру: когда он уходил на флот, была Анна небольшенькой такой девчушкой. А сейчас бежит ему навстречу красивая девушка, невеста да и только! Федор поставил чемодан и прижал Анну к груди. Здравствуй, здравствуй, Анюта. А на крыльцо, всполошенные зовом Анны, уже выскочили тетя Настя и бабушка. Настя, завидев Федю, вдруг заголосила, протянула руки навстречу, запричитала:
- Дорого-ой да и наш Фе-едюшка-а… Живо-ой… здоровый… Сла-ава богу, слава богу… из огня да из воды… А Гриша-то мой, Гри-иша… Не увидит больше дома родного, мати свою, горем убитую…
Тетя Настя, обняв Федора, горько рыдала, содрогаясь всем телом. Чуть успокоившись, взяла его за руку, повела в дом.
- Пойдем, Федюшка, пойдем. Гришеньку нашего убили, убили ведь на войне… Пойдем, бабушка ждет…
Бабушка стояла сгорбившаяся, маленькая, кончиком платка вытирала глаза. Федор подошел, она обхватила его сухонькими руками, прижалась головой к груди.
- Слава тебе, господи, слава тебе,- шептала бабушка, закрыв глаза,- От воды, от огня, от смерти уберег Федюшку, слава тебе, господи. Своими ногами пришел, своими руками обнял старую…- запрокинула голову, рассмотрела: - Вылитый дед стал.
Поглядеть на служивого, приехавшего с войны, шли и шли кыръядинцы. Главным образом пожилые, чьи сыновья еще не вернулись с фронта. Зайдут, чинно поздороваются с матросом, сидящим в красном углу. Посидят, послушают, обнадежатся: может, и наш, вот так, скоро вернется, живой-здоровый… А вечером собралась молодежь, на посиделки. Полная изба набилась. Девчата кто с пряслицем, кто с вязаньем либо шитьем. Зайдут, почтительно раскланяются с хозяевами, с гостем, завернут зипун или шубу в плотный кукель да и плюхнут в угол, в общую кучу, затем поправят вечерний наряд, сарафан или юбку с кофточкой, спустят с головы на плечи красивую цветастую шаль и устраиваются поудобнее, на весь вечер. Многие пришли со своими маленькими скамеечками. Только присядут - а в легко откинутых руках уже вспорхнули веретена. Не умеют сельские руки быть праздными!
Сегодня свой взгляд девчата устремили на Федю из Изъядора, такой уж редкий гость, да еще ладный, да сильный, да красивый в матросской одеже, хоть глаз вовсе не отводи… Ради дорогого гостя зажгли сегодня семилинейную лампу. Кое-кто из парней тоже старался сесть поближе к столу, к Федору, его рассказам, но и таких было много, которые предпочитали уголки потемнее - там втискивались между девчатами, чтоб пощипать втихую ту, кто сердцу милее…
Разговор, конечно, вертелся вокруг войны. Горько считали убитых земляков. Боже праведный, если с одной только деревни уже девятеро убито, сколько ж тогда по вольному свету людей извели?.. Да и зачем же людям убивать друг дружку, чего заради? Ефрем Трифонович с одной ногой вернулся, скачет на деревяшке. А какой был охотник, смелый да быстрый…
- Ну, на земле дерутся, это понятно. Хочешь верх взять - стой крепче на ногах. А как же на море? На кораблях? Сказывают, море так бушует… волны выше наших домов - там-то как устоять?- спросил молодой парень.
- Так ведь не на корабле же дерутся,- встрял другой,- а корабль на корабль. Один палит по другому, пока не утопит. Так ведь, Федя?
- Да, в этом роде…- Федор представил последний бой. Странно было и вспоминать здесь, среди своих, на посиделках, тот страшный сон, который видел он наяву…
Стреляли, не видя друг друга. Два крейсера, «Богатырь» и «Диана», посланы были отогнать немецкие корабли от наших берегов. Вышли и больше суток бороздили море. Но вскоре пал такой туман - на палубе соседняя пушка еле просматривалась. Говорили, немец шастает где-то близко. Комендоры не отходили от орудий, готовые по первому слову команды открыть огонь. А куда станешь стрелять - в таком молоке? Шли без огней, без сигналов. И на короткий свисток-предупреждение об изменении хода вдруг рявкнули немецкие пушки,- оказывается, их корабли таились неподалеку. Разрывы снарядов заполыхали спереди, с бортов, подымая тяжелые столбы воды. Снаряды выли над головой,- у-у-ишш-ии!-звук этот душу выворачивал наизнанку, руки сами подымались, чтобы защитить голову. Но прозвучала команда, и наши крейсера открыли ответный огонь. Слепая дуэль тяжелых орудий - кому выпадет удача попасть в противника… Кромешный непонятный ад. Один снаряд разорвался неподалеку от орудия, в расчете которого был Федор.
Наводчика уложило наповал. А Федора словно колотушкой долбануло в левое плечо, и он тут же сел на снарядный ящик. Но по боевому расписанию, если наводчик убит или тяжело ранен, то Федор должен был его заменить. И он встал и наводил по команде, и орудие стреляло, пока корабль не вышел из боя. Скоро на той, немецкой стороне загорелось что-то, зарево пожара пробилось через туман. Били по всполохам. Затем отошли. А у Федора голова закружилась, и он потерял сознание. Очнулся он в лазарете. Осколок немецкого снаряда ударил в левое плечо, хорошо еще, кость не задел. Вытащили осколок и за месяц с лишним подлечили в госпитале. Да на побывку вот отпустили. По возвращении еще и Георгиевский крест посулили… Обо всем этом рассказал Федор, как умел. - Как же теперь… болит плечо-то?- спросила девушка, сидевшая рядом с Анной, спросила и покраснела до кончиков ушей. Но взгляд не увела, смотрела на Федора с болью, с участием, ждала ответа.
Федор давно выделил ее среди остальных: красивая, статная, и, чувствуется, по-деревенски ухватистая - она постоянно шепталась с сестрой Анной, вдвоем же они весело прыскали…Подружка Анны озорно посматривала на Федора,….но когда их взгляды встречались, быстро прятала глаза за длинными ресницами. Фёдору казалось, где то, когда-то видел он это лицо. Видел, а вспомнить не может. В Петрограде, что ли, на картинке - такую красивую… Было и неловко глаза таращить на совсем еще молодую девчонку, но Федора неудержимо тянуло смотреть только в ее сторону. Хорошо хоть, что Анна сидела рядом с нею, так что взгляды вроде как-то оправдывались…
- Нет, ничего, уже почти не болит. Только след остался шов от операции.
И улыбнулся ей. Потом девушки затянули песни, сначала коми, свои, потом пели русские, с переиначенными словами, иногда и понять было невозможно, что именно пели, но пели от души, красиво, на разные голоса. Парни выходили на крыльцо - покурить. Возвращались, от них табачищем несло - девки руками отмахивались, как от нечистой силы… Расходились поздно. С Федей прощались особо, желали ему полностью выздороветь и уцелеть на войне. Благодарили бабушку и тетю Настю за хороший вечер, за приют. Анна накинула платок и вышла проводить подруг. И Федор вышел на крыльцо, подышать свежим воздухом.
На крыльце застал Анну с той самой подружкой, остальные уже разошлись.
- Федя, а ты меня не признал?- озорно спросила девушка.
- Нет, не признал,- честно сознался Федор.- Лицо знакомое, ну очень знакомое, а вспомнить никак не могу. Видно, выросла, повзрослела…
- А я тебя, Федя, еще с той Троицы помню, когда ты на скалке всех наших парней перетянул. Ты еще грозился увезти меня в верховья Ижмы, к своей сестре, за то, что перечила я тебе,- сказала девушка.
- У!- сразу вспомнил Федор.- Так это ты? Та самая, бранчливая… Ульяна, кажется, aгa?
- Она! И теперь еще - Ульяна!- весело рассмеялась девчушка и бегом спустилась с крыльца. Обернулась к Анне:- Аня, завтра мы на посиделки к Евгении Тимофеевне попросимся. Сложимся - пустит. Пойдем ведь?
- Пойдем, Уля, обязательно пойдем. Может, и Федя еще на денек останется? Погуляет с нами?
- Во-во, пусть останется, успеет еще домой. Может… мы ему невесту из Кыръядина подберем, такую, что не пожалеет,- снова весело рассмеялась Ульяна и махнула рукой.
