Рейдзё пришлось торопиться, без морской воды их кожа быстро высыхала и женщины–демоны могли погибнуть на берегу. К рассвету из морских глубин всплыла гигантская черепаха, на спине у которой лежало огромное блюдо, наполненное отборным крупным жемчугом. Солдаты сдержали слово и, забрав сокровище, отпустили демонов, запретив им впредь возвращаться в эти места, а рыбаков предупредили, чтобы те держали язык за зубами, иначе все узнают об их преклонении перед чудовищами.

Жемчуг доставили во дворец дзито. Запершись в сокровищнице, градоправитель пересыпал жемчужины из руки в руку и громко смеялся, повелел никому не беспокоить его. Наутро стража нашла в комнате лишь окровавленный каймон. Из всех жемчужин вылупились детеныши рейдзё и растерзали дзито. За ночь маленькие демоны высохли и погибли, а от их гниющих шкур все золото вокруг превратилось в ржавую пыль, а драгоценные камни — в непрозрачный кварц.

Император, узнав об этой истории, громко смеялся.

Далеко от западной границы в Сычуяне, столице маленького торгового анклава на берегу Анхэ, жил в давние времена взбалмошный и горделивый дзито. Его желание возвыситься над простыми людьми было столь велико, что в своем рвении он выстроил на главной площади огромный столп из шлифованных каменных дисков и ежедневно утром и вечером взбирался на него по узкой приставной лестнице, чтобы с высоты выкрикивать свои новые распоряжения. Самыми безобидными из них, как правило, были требования, вроде кланяться на закате по три раза в сторону дома дзито, или возносить хвалу его предкам за каждое пробуждение в стенах города. Ясное дело, что никто не воспринимал всерьез градоправителя, хотя в его присутствии или, когда поблизости появлялись стражники Сычуяня, все усиленно исполняли дурацкие указы и делали благоговейный вид, что вполне удовлетворяло горделивого дзито.

Однажды, когда ставленник Императора, упиваясь собственным голосом, словно глухарь на токовище, вещал со своего столпа, молодой ремесленник, шедший мимо куда–то по своим делам, заметил пожилого монаха, стоявшего на площади и внимательно слушавшего все те глупости, что кричал дзито.

— Не стоит стараться это понять, уважаемый, — обратился юноша к просветленному. — Мы уже давно привыкли, что в этих словах нет смысла.

— Как так? — удивился монах. — Вам совсем неинтересно, почему он повышает налоги на строительство дорог и мостов? Или в чем причина выросшей вдвое пошлины за сети и снасти? Или даже то, по какой причине за просрочку оброка будут наказывать двойным количеством палок?

— Разве? — ремесленник тоже был крайне удивлен. — Разве он говорит об этом? Обычно он несет всякую чушь…

— А когда налоги поднимаются и к вам являются приставы, вы просто списываете это на волю Нефритового трона? — хмыкнул монах.

— Так это делает он?! — возмутился юноша.

— Нет, это делаете вы, — ответил странник. — Когда человек стоит на вершине, — посох монаха указал на дзито, — все внизу кажутся ему маленькими и глупыми. Но всем внизу глупым и маленьким кажется он сам. И хуже всего то, что зачастую и он, и они правы.

— Я узнал тебя, и передам твои слова людям в городе, и буду говорить их всем и каждому, — обрадовано закивал головой молодой человек. — Ведь ты Со, сын Хэ!

— Если ты собираешься делиться этим откровением только потому, что услышал его от меня, — вздохнул монах. — То боюсь, оно тоже не было услышано…

 Как–то в крепости Нэмуни участились постыдные случаи мелкого воровства. Неизвестный тащил все, что плохо лежит, начиная от медных перьев и чернильниц писцов и заканчивая плетеными корзинками с сушеным виноградом, расставленными в комнатах ожидания и приемных. Застать преступника за кражей все никак не удавалось, и высший чиновник по делам северных земель вызвал к себе пристава–законника, недавно прибывшего в провинцию Айт, чтобы пополнить штат местных правительственных служащих.

— Ситуация неприятная, — объяснил управляющий делами провинции юноше в приватной беседе. — Мы вынуждены подозревать слуг из числа нанятых айтов. Конечно, все они подданные Империи, и ты вправе применить к ним любое воздействие в рамках уложения «О законах и наказаниях», но будь аккуратен. Ссоры с коренными обитателями побережья нам хотелось бы избежать, даже если вор окажется из их числа.

Пристав приступил к работе с умом и старанием. Простой розыск, опрос свидетелей, проверки на воротах и ночные засады не принесли результата, и сыскарь Императора догадался, что вор не покидает пределов чиновничьего квартала. Составив список вероятных подозреваемых, тех, чьи доходы были малочисленны, а расходы непомерно велики, пристав ночью с несколькими надежными стражниками обошел их дома. К сожалению, никаких похищенных вещей или иных указаний на воровство из резиденции управляющего так и не было обнаружено, хотя неожиданно вскрылось несколько иных преступных деяний, вроде хранения контрабандных товаров или организации негосударственных игорных заведений.

Кражи продолжались, и пристав вынужден был признать свое бессилие. Но неожиданно произошло просто невероятное событие. Преступник покусился на важную святыню, посмев украсть серебряную шкатулку, в которой хранилась печать Золотого Дворца, дарованная самим Императором. К счастью, вор посмел взять лишь футляр, оставив нефритовый оттиск на прежнем месте. Однако это дало сыскарю определенную пищу для размышлений.

Следующей ночью в одном из темных кварталов встретились двое неизвестных.

— Надеюсь, вы принесли деньги? — спросил один из них, нервно озираясь.

— Надеюсь, вы принесли серебро? — переспросил другой.

— Конечно, — мелко закивал вор, доставая шкатулку из под императорской печати.

— Хорошо, что вы не решились ее переплавить, — удовлетворенно заметил пристав, снимая с головы плетеный тэнгай.

Стражники, появившиеся в переулке скрутили преступника, который оказался первым секретарем самого управляющего делами северных земель.

— Мои дочери вышли замуж этой весной, пришлось собирать приданое, влезать в долги перед купцами, — оправдывался чиновник, когда солдаты уже вели его в ближайшую кузницу, чтобы заковать в кандалы. — Просто неудачный период в жизни, да и брал я по мелочи. Украсть печать я даже и не думал, я же не предатель и не клятвопреступник!

— Я искренне вам сочувствую, — ответил молодой пристав непреклонным тоном, наблюдая за метаниями пожилого человека. — Я даже верю, что когда дела бы у вас пошли на лад, вы стали бы приносить на службу разные ценные вещи из дом

Тэккэй Бай–Мурат из племени манеритов исходил в одиночку немало длинных путей между Сианем, Ланьчжоу, и Сычуянем. За эти годы в его походной котомке ни разу не лежало порченых товаров, а в карманах всегда гремели веселым перезвоном связки серебряных монет. И, несмотря на это, ни один лихой разбойник не осмеливался заступить ему дорогу, а воры–карманники на городских рынках обходили торговца за полсотни шагов, не смея даже приблизиться.

Однажды Бай–Мурат, привычно шагая в сторону Сычуяня, решил заночевать в небольшой деревне, стоящей у дороги. По неписанному закону гостеприимства хозяин любого крова обязан был принять странствующего коробейника, предоставив еду и ночлег, если за этим торговцем не водилось дурной репутации. И наверняка не случайно выбор тэккэй пал на самый большой и зажиточный дом, хозяин которого славился своей жадностью и нелюдимым нравом.

Сидя на высоком крыльце и предаваясь вечерней трапезе, скупец издалека приметил приближающегося к дому гостя. На ужин у крестьянина были свежие лепешки с медом, и прежде чем гость смог увидеть это, крестьянин спрятал хлеб, но не успел убрать кувшин.

Обменявшись пожеланиями удачи, Бай–Мурат присел за стол, а бирюк стал жаловаться ему на то, что дела его идут в последнее время не так хорошо, как бывало при его отце, который и отстроил здесь все хозяйство.