В.Н. Виноградов: – Традиционно считалось, что «малые» участники Антанты самостоятельной роли не играли и выступали лишь как клиенты великих держав. Председатель конференции, глава французского правительства Жорж Клемансо изначально полагал, что так оно и будет и так быть должно: «Я до сих пор держатся того мнения, что между нами существует соглашение, в силу которого пять великих держав сами разрешают все важнейшие вопросы, прежде чем входят в зал конференции». В канонической «Истории дипломатии» говорилось: «Что же касается остальных стран, участников конференции, то они самостоятельной роли не играли, а если и выступали, то лишь в роли свиты или клиентов великих держав». Подобная оценка нуждается в коррективе. На самом деле, «малые» упорно и в ряде случаев успешно отстаивали свои интересы.

Следует учитывать три фактора.

1. К моменту открытия конференции государственно-восстановительные и объединительные процессы в Центральной и Юго-Восточной Европе в основе своей уже осуществились; войска «малых» членов Антанты занимали территории, на которые претендовали, причем в ряде случаев претензии распространялись на земли спорные и даже по преимуществу инонациональные.

2. Борьба с «угрозой большевизма» превратилась в один из основных факторов, определявших позицию «большой четверки». Сооружался «санитарный кордон» из малых участников Согласия как для противодействия Советам, так и в качестве сторожа на восточных и южных границах Германии.

3. Установление советской власти в Венгрии довело до предела тревогу якобы вершителей судеб Европы. Они должны были считаться с активным нежеланием населения Великобритании, Франции, США, Италии впутываться в антисоветские авантюры, о чем свидетельствовало восстание моряков французской эскадры в Черном море. Отсюда – обращение к сербскому, чехословацкому и румынскому правительствам с просьбой о помощи в подавлении советской власти в Венгрии, которое и было осуществлено главным образом румынскими войсками.

Все это побуждало «большую четверку» считаться с позицией малых стран и в ряде случаев идти у них на поводу.

Л.Г. Истягин: – Является фактом, что заключение Версальского мирного договора сразу же дало мощный толчок росту пацифистских настроений практически во всемирном масштабе, если отвлечься от особого случая Советской России, где шла в это время гражданская война. Само создание Лиги наций было достижением прежде всего именно мирных общественных сил, ибо лозунг международной организации безопасности был выношен первоначально в их среде еще задолго до мировой войны. Под сенью Лиги наций и в близком соприкосновении с ней в двадцатые и начале тридцатых годов развернулись общественные движения и инициативы, которые, называя в качестве основной задачу всеобщего разоружения, искали реалистические подходы к этой генеральной цели в виде схем частичного ограничения вооружений. Всеобщее внимание привлекали проекты мер, призванных обеспечить сам климат доверия в международных отношениях. Начатый Лигой в 1925 году проект «морального разоружения» явился, собственно, первой в истории программой обучения и воспитания в духе мира, имевшей широкий международный резонанс и сохранившей свою аюуальность и в наши дни. Переживали подъем многие общественные движения, особенно деятелей культуры, религий, женского, молодежного и профсоюзного движений, в общем направлении унрочения мира и коллективной безопасности. Все это, думается, в той или иной мере следует отнести к положительным следствиям версальской мирной акции.

Если говорить в целом, то версальскую модель, не предваряя, конечно, еще не состоявшихся исследований, лишь в ограниченной степени можно признать ответственной за слабости, недостатки и скромность потенциала антивоенных сил. Скорее напротив, движение сторонников мира завели в тупик и обескровили в основном факторы антиверсальского вектора, выступавшие за безбрежную ревизию мирных установлений. Представляется обоснованным предположение, что кризис и поражение мирного движения в мировом масштабе оказались результатом не столько Версаля, сколько общего огромного преобладания в международных отношениях тенденций к насильственному решению спорных проблем, тенденций, порожденных как непреодоленными следствиями мировой войны, так и целой серией революций и контрреволюций, включая российские и германские. •

Владимир Соловьев, велиний русский философ, писал более ста лет назад: «Стоило России страдать и бороться тысячу лет, становиться христианской со Святым Владимиром и европейской с Петром Великим, постоянно занимая при этом своеобразное место между Востоком и Западом, и все это для того, чтобы в последнем счете стать орудием «великой идеи» сербской!»

Сергей Романенко

Двадцатый век кончается так же, как и начинался, – войной на Балканах, войной между южно-славянскими и балканскими народами, во многих местах проживавшими и проживающими совместно, за национальное самоопределение. Но если в начале нашего столетия эти народы боролись и воевали за освобождение от внешних инонациональных поработителей (многие южные славяне – сербы, хорваты, черногорцы, словенцы, босняки – в разные периоды вдохновлялись идеей образования единого государства, которое, как они полагали, принесет им всем национальную свободу), то ныне они конфликтуют друг с другом в процессе распада этого государства. Трагедия южно-славянских и балканских народов, их государств и национальных движений состоит в конце XX века в том, что они не могут ни жить вместе, ни цивилизованно договориться и мирно разойтись.

Международному сообществу после двух мировых, трех балканских войн и событий 1991-1999 годов – четвертой балканской войны, пришлось расстаться с двумя иллюзиями. Первая – о возможности разрешить этнотерриториальные конфликты между этнически родственными народами, объединив их водно государство. Вторая – о тождественности национальной независимости, демократии и рыночных реформ, о том, что они автоматически обеспечивают мир после распада многонациональных коммунистических государств. Иллюзорность этого представления подтверждает развитие как постсоветского, так и постюгославского пространства после 1991 года.

Вся история народов, населявших Балканы и создаваемых ими государств, – это история бесконечных попыток найти единственно верное соотношение между этническими территориями и границами государств. Причем как в региональном (Сан-Стефанский мир и Берлинский трактат после русско-турецкой войны 1877- 1878 годов, Лондонский после первой, а также Бухарестский и Константинопольский мирные договоры после второй Балканской войны), так и в общеевропейском масштабе (Версальская и Ялтинская системы с признанием территориальных изменений после Первой и Второй мировых войн). Эти документы фиксировали сложившееся в результате войн соотношение сил, но никогда не могли удовлетворить все стороны. Каждая сторона продолжала считать себя обиженной и выдвигать не только старые, но и новые этнотерриториальные претензии. До сих пор любой новый мир на Балканах содержал в себе зародыш грядущей войны, а урегулирование – неизбежность нового передела.

Причин такого положения было несколько. Во-первых, на одной территории долгое время жили вместе народы, каждый из которых мечтал о собственном государстве и каждый отказывался признать не только права, но и само существование меньшинств, с ним живущих. Во-вторых, административные и межгосударственные границы часто пролегали через места проживания одного этноса; албанцы оказались в трех-четырех государствах; внутри Югославии люди разных национальностей жили и вместе и «чересполосно». Кроме того, идеологию и психологию национальных движений во многом определяли мифы и легенды о былом величии каждого народа, о некогда существовавшем великом государстве и, следовательно, об историческом государственном праве, распространявшемся на возможно большую территорию. Сербы вспоминали о Душановом царстве не реже, чем хорваты о своем средневековом королевстве. Поэтому нерушимость границ и политическую стабильность региона приходилось обеспечивать и региональными союзами, которые великие державы стремились использовать в своих целях: Малая Антанта в 1920-1938 годах. Балканский пакт в пятидесятые годы.