В результате образ Мавроди оброс слухами и мифами, стал знаком, символом: его именем назвали новые билеты («мавродики»): говорили, что он работал в правительстве Силаева, что он торгует оружием, что он математик и все просчитывает, что он скоро станет президентом страны. Его канонизировали, пока с юмором – на биржевом столе кто-то нацарапал: «Мавроди живее всех живых». Он стал героем народных частушек.

Валим Радаев реабилитирует теорию, от которой давно все отказались. Социологи отказались работать с таким объектом, как толпа, еше в начале века, посчитав, что в рассуждениях на сей предмет преобладает «психологизация», почтенную науку не украшаюшая. Это «тупиковая ветвь» науки, «отжившая схема».

Радаев считает, что к ней стоило бы вернуться, разработав заново понятия массы, публики, толпы, механизмы их образования и распада – сейчас это можно было бы сделать. И нужно было бы, очень уж актуальный предмет.

Советская власть умела управлять массой, спуская энергию коллективного действия во всяческих народных [уляниях, а по мере надобности и используя эту энергию, но в жестких рамках организации: собрания, парады, массовые демонстрации. Перестройка возродила толпу как практику, массовое участие в «финансовых пирамидах» это подтверждает.

Я, честно говоря, больше думаю не о возвращении теории, а о возвращении толпы. Не знаю, возвращение ли это, мне кажется, она никуда не уходила.

Практически в каждом из нас живет человек толпы, и никто не знает, когда он проснется и выйдет наружу. Никто не может быть до конца уверен, что обязательно устоит, что не сделает в толпе чего-то, чего будет потом стыдиться.

А сейчас впишите в тот же сценарий, который кажется теперь довольно безобидным, другие слова, расставьте там других героев. Они могут обещать не деньги на круиз, а счастье тебе, твоим близким, твоей стране. Счастье и величие. Могут ежедневно и ежечасно вбивать людям в голову, кто виноват и что делать, хватило бы денег на телевизионное время. Могут распахнуть двери множества приемных пунктов, только назовут их иначе. И нарисуют на туманном стекле новый силуэт какого-нибудь самого человечного…

«После очередного выброса энергии толпа дробится на группы и исчезает, превращаясь в цивилизованную публику. Но публика – это рассеянная толпа или «толпа второго уровня», ожидающая новой мобилизации. И потому толпа имеет обыкновение возвращаться».

Андрей Тарасов

Донорское, клонированное, искусственное сердце – союзники или соперники? Мировая кардиология ищет ответ на эти вопросы вместе с поиском самого нужного сердца – здорового.

Когда я в первый раз, второй, третий и последующие увидел сердечную операцию у академика Владимира Ивановича Бураковского, а затем в том же институте сердечно-сосудистой хирургии у академика Лео Антоновича Бакурии, а затем у трансплантологов, академика Валерия Ивановича Шумакова, то при всех разных обстоятельствах и тонкостях был поражен одним общим феноменом.

Сердце с виду обычная розовая кровоточащая мышца, скроенная мешочком. Что только с ней ни проделывают скальпели, ножницы и иглы хирургов. Ее вскрывают, перелатывают внутри и снаружи, заделывая дырки в перегородках или меняя искореженные болезнью клапаны, выстригают и вшивают новые участки сосудов вместо наглухо зашлакованных, а порой и вовсе выворачивают наизнанку, корректируя ножичком на внутренней стенке нервные пути биотоков при устранении аритмии, останавливая не на один час и обсыпая ледовой крошкой в зияющей яме вскрытой грудной полости, с отрезанными шлангами вен и артерий, куда воткнуты трубки от всхлипывающего рядом механического насоса. И вот после всех этих терзаний, сшитая белыми нитками, уложенная и обсушенная, после соответствующего «пинка» электрической «колотушкой» дефибриллятора, она начинает ритмично дергаться – как ни в чем ни бывало, в темпе, заданном космосом и миллионами лет земной эволюции, Еше олин-другой фонтанчик из мешочка, взбухшего кровью, прихватывается срочной ниткой, и готово.

Невероятная, неописуемая живучесть и воскрешаемость комочка мышц, кажущаяся почти волшебной. Поистине неостановимое со своим тук- тук, оно и переносится из одной грудной клетки в другую, чтобы ожить в чужом организме. И кажется тем более невероятным, что именно этот живчик доставляет нам больше всего неприятностей. Что именно сердечно-сосудистые недуги уносят больше половины всех преждевременно покидающих нас. Какому насилию мы его подвергаем, как терзаем и тираним, чтобы с такой настойчивостью выводить из строя столь стойкого бойца!

Никто из медиков так не загружен, как кардиологи и кардиохирурги. К сожалению, их катастрофически не хватает, по крайней мере, для российских сердечников. Недавно на открытии нового грандиозного четырехсоткоечного Института кардиохирургии имени В.И.Бураковского в Москве на Рублевском шоссе чуть не со слезами говорилось, что в Америке почти тысяча таких центров, гарантирующих жителю по крайней мере такую рутинную ныне операцию, как шунтирование. Хирурги считают свой метод наиболее радикальным и эффективным для восстановления сердечной полноценности пациента, включая и профилактику таких нокаутов, как инфаркт и инсульт. Обнаружили бляшку в сердечной или сонной артерии, аккуратно вырезали ее, не дожидаясь, пока порвется закупоренный сосуд и сделает цветущего человека инвалидом, да еще паралитиком. Что и делается везде в развитом мире, не знающем такого понятия, как «медицинская провинция».

На международных конференциях зарубежные коллеги часто удивляются, из каких тяжелых состояний наши хирурги вытаскивают своих пациентов. Наши оценивают этот комплимент двояко: а что делать, если мы получаем в столичной клинике такого запущенного больного, каких свет не видел! «У них» раннее радикальное лечение сохраняет практически здоровое сердце, у нас провинциал через годы ожидания добирается до центральной клиники уже калекой.

Тем не менее на острие кардиохирургической науки у нас тоже что-то происходит, и лучшие научные силы пытаются, как могут, удержаться на мировом уровне. Или хотя бы…

Что там рассуждать, иду в шумаковский институт, потому что там после трехлетнего перерыва снова взялись испытывать новое поколение искусственных сердец, и снова появились долгожданные пациенты – телята. Напомню: когда сам Шумаков в 1975 году впервые имплантировал теленку собственное институтское искусственное сердце «Поиск-1», это была мировая сенсация. Теленок прожил 12 часов. Потом телята жили-поживали, пожевывая свой комбикорм, уже по полсотни суток, а в 1984 году рекордсмен среди них прожил 102 дня. Это было время самых радужных надежд, тем более в середине семидесятых заработало советско-американское соглашение по проблеме «Искусственное сердце», начался интенсивный обмен специалистами, научными идеями, насосными устройствами, системами управления, и, без преуменьшения, много чего полезного можно было позаимствовать и у нас. Координатором программы с американской стороны был ныне всероссийски известный профессор Майкл деБейки, а с советской – Валерий Шумаков.

Вершиной нашего успеха было клиническое применение «Поиска» на семнадцати пациентах у нас и в Польше. Это были люди, ожидающие донорского сердца для пересадки, а ИС служило им «мостом», «бриджем» на время, пока свое сердце полностью отказало. Казалось бы, сотням таких пациентов пришло долгожданное спасение. Но… Вместе с научным этапом кончилось и дальнейшее внедрение наших ИС в повсеместную клинику. Чтобы дело не заглохло в центре, надо подогревать его и на Камчатке, и в Сибири, где мается основной контингент больных. А в нашей советско-фасадной системе это не было принято.