– Вот и поругались, – горестно развел руками Лазаретов. – Тут покойник, а они…

– Да что вы? В нашем корпусе? – побледнела Виолетта Прохоровна. – Он здесь?!

– Виолетта Прохоровна, иногда вы не понимаете азбучных вещей, – нервно дернулся Лазаретов. Судя по всему, у них тут завязался нежный, трогательный, старческий роман… – Ну конечно же он дома. Или в городской больнице, в морге. А вот Лидия Степановна…

– Она у себя? – быстро спросил Невский.

– Была в кабинете, – подтвердил Лазаретов. – Да у нее там, знаете, народ…

– Не беспокойтесь.

– Боже мой, я останусь сегодня без завтрака, – трагически сообщила Виолетта Прохоровна. – От такого кошмара я буду болеть четыре дня.

Но Невский ее уже не слушал.

Через две ступеньки он помчался по парадной лестнице к дверям, наверх.

Что было после, Невский почти не запомнил.

До самого обеда день прошел в волнениях и совершенно бестолково.

Все вокруг бродили взбудораженные, болтали без умолку, строя версии одна нелепее другой, шумели, мешали друг другу, бесцельно толчась из угла в угол, а нудный дождь все лил да лил, и налетал порывами резкий холодный ветер, и было такое одинокое чувство, будто лето вдруг кончилось и всем давно пора уж по домам…

Но это было потом… А тогда Лидочка сидела в своем кресле под торшером, бессильно уронив руки на колени, осунувшаяся, разом постаревшая и подурневшая.

В комнате находились какие-то посторонние, незнакомые люди, но Невский не обратил на них внимания, да и они его словно не заметили.

Он сразу прошел к креслу в углу – и надолго остался там стоять…

Лидочка лишь на мгновение подняла на него глаза, сухие, с воспаленными веками, и тотчас опустила.

И во взгляде ее не было ни признательности за то, что он явился – вот сейчас, к ней! – ни отчаяния, ни боли, ни мольбы об утешении и сострадании – все словно спряталось куда-то внутрь, сжалось и окаменело…

И ты еще будешь говорить, что не любила, с горькой укоризною подумал Невский.

Невскому было тревожно и тоскливо, когда он поднимался к себе в номер.

Он даже не смог бы с определенностью сказать сейчас, что его больше тяготило – то, что вообще случилось это нелепое, в сущности, убийство, или же совсем другое, внезапно властно проникшее в его сознание…

С неожиданной для себя ясностью, обидной, может быть, он понял, что ревнует.

Да-да! Бездарно, глупо, но – ревнует.

И к тому, кого теперь уж нет на свете, и к тому, кто, видимо, остался…

К тому, кто остался… Ей – в утешение, ему – во враги.

Эх, Куплетов, ну, за каким чертом ты сболтнул, кто тебя тянул за язык?!.

Ведь промолчи ты в нужную минуту – и не знал бы Невский ничего, и не терзался бы теперь, испытывая чувство идиотской зависти к возникшему внезапно конкуренту.

Хуже не бывает: утвердиться в некой ситуации, принять ее, а после обнаружить, что она, играючи, переменилась и тебе уже в ней места нет, хотя ты так старался, так старался ничего не упустить!..

Да нет же, ерунда, попробовал утешить себя Невский, право же, о чем я думаю – я, посторонний?! Я ведь в самом деле посторонний здесь, и, что бы ни происходило, это понимают все. И даже Лидочка… Ну, мало ли, куда обоих нас кривая завезла! Случайно, вдруг… Не более того.

Но это была слабая уловка, отговорка. А чувство было древнее, как мир…

Чем дольше Невский думал об убийстве, тем загадочней оно ему казалось.

Внятно объяснить, что именно его смущало, Невский, вероятно, не сумел бы, даже если б очень захотел. Какое-то туманное предчувствие – и только…

Да, несчастного могли убить без умысла и цели – эдак ненароком… А могло быть и иначе!

Факты?

Слишком мало фактов, явленных конкретно. Это плохо. Но какие-то – пускай разрозненные, пусть в внешне меж собой не связанные! – есть.

Их можно как-то сопоставить, увязать друг с другом – в качестве исходной версии хотя бы… Кто ему мешает?

И тогда вдруг Невский понял, что обязан разобраться в этом деле – просто для себя! – поскольку внутренне теперь к нему причастен и не обретет покоя до конца…

Естественно, подумал Невский, и другие будут этим заниматься – профессионально, так сказать… Но мне сейчас важней моё – мой собственный подход. А там – посмотрим… Эдакая небольшая тренировка для ума… Конечно, блажь. Гарантий никаких. Да только не могу я просто ждать чужого результата, не могу!

Что ж, пусть другие выясняют, кто убийца.

Он должен знать всю подноготную – не только и не столько преступления, но и всех прочих отношений, ибо и они в конечном счете осквернены отныне кровью жертвы. Или напротив… очищены ею.

Итак, решил он, стоя на площадке своего второго этажа, попробуем-ка предварительно наметить схему.

Что мы имеем?

Странный сосед по комнате, исчезновение галстука и охотничьего ножа, Лидочка, неявная слежка за мной – предвзятая слежка, отметим! – и, наконец, это убийство. Вот то, что лежит, так сказать, на поверхности.

Плюс данные, покуда менее очевидные: нелады в лидочкиной семье и – неведомый жених-любовник…

Про нелады она сама могла придумать, чтоб разжалобить меня, а про любовника хмельной Куплетов тоже мог соврать – чтоб раздосадовать меня и после посмеяться.

Тут еще надо проверять…

И больше фактов вроде нет.

Не густо!

Главное – почти никакой, по крайней мере видимой, связи между отдельными частями. Если такие связи существуют, разумеется…

Куплетов?

Да, он мне не нравится и, более того, – он чем-то подозрителен… Ну так и что?!

Не нравится!..

Ведь это же еще не повод полагать… Убийство-то стряслось не здесь, не в санатории!

К тому же если кража – его рук дело, то он выдает себя сразу, с головой. Слишком явно, даже нарочито… Надо быть совсем уж без мозгов!..

Значит, убил не Куплетов. Как там ни крути, а это выглядит правдоподобнее всего.

Да и с какой стати он полезет убивать?!

Может, Куплетов и есть тот самый любовник? Неисключенный, между прочим, вариант.

Но тогда он должен стремиться убрать меня как соперника, а не…

Постойте-ка! Ведь муж ему мешал куда сильнее!

Ладно. Предположим, Куплетов все-таки убил его и теперь пытается – сам или через кого-то, а возможно, что уже пытался – выставить меня причастным к этому делу.

Каким образом?

Вот тут цепочка явно рвется. Множество натяжек… Каждый пункт противоречит как бы остальным… И все-таки попробуем нащупать связь.

Итак. Я проводил Лидочку до остановки и вернулся в номер. Куплетов между тем отсутствовал до утра. Его костюм был влажным от дождя.

А тут еще эта Евфросинья Аристарховна!.. Что она, всерьез взялась следить за мной? М-да…

У Куплетова то ли есть алиби, то ли нет. Положим для начала – все же есть: он до утра резался в карты, а потом пьяный где-то шатался под дождем, оттого ничего и не помнит.

Значит, надо выяснить: с кем именно, где и до которого часу играл.

У меня алиби нет.

Любые Лидочкины показания – дело ненадежное. Особенно теперь.

Меня видели только уходящим – возвращения в номер, судя по всему, не заметил никто.

И немудрено: последний автобус ушел без чего-то двенадцать – время очень просто уточнить! – в эту пору в санатории либо уже спали, либо сидели по номерам, и на улице не было никого – лил дождь.

Подозрение против меня, конечно, слабенькое, концы с концами не сходятся.

И все-таки, и все-таки!..

А ежели нормально рассуждать, то вообще какая-то нелепица: ну, почему я вдруг решил, что санаторий, обитатели его – причастны к совершенному убийству?!

Только потому, что Лидочка работает здесь медсестрой? Так это чистая случайность, совпадение!..

Не будь ее, работай она где-либо еще, ни я, ни кто другой из санаторцев никогда б и не узнали о случившемся! Ну, может, слухи и дошли бы постепенно, но чтоб стольких разом взволновать!.. Смешно!

В газетах часто пишут про убийства, но, как правило, мы все спокойны, вот в чем дело.