– Грузи остальных, а Яэли скажешь, чтоб сюда ползла – здесь не так опасно!

– Щас я ей скажу!

Тускло блестя, нестройной цепью из пустыни высыпали пурпуры в броне. Перемахивая барханы, они скрывались из глаз и возникали снова совсем в другом месте. Они выпрыгивали, поджимая ноги и паля перед собой не целясь. Вытягивали свои нижние конечности, словно шасси выпускали, и приземлялись – уже шагов на десять ближе. Было не смешно. Было страшно. Огромные, двух с половиной метровые скафандры с пурпурной начинкой взмывали из-за гребня с тихим гулом. В ярком свете прожекторов с лифтовой башни резко выделялись щели между сегментами, округло белели «мячи» налокотников и наколенников, «эполеты» наплечников. Красные и зеленые лучи били вперехлест, оставляя блестящие, словно эмалью облитые вмятины на камнях и броне.

– Лю! – прокричала слева Яэль. – Я на месте!

– Не высовывайся!

– Что я, дура, что ли?! Давай командуй!

– А чего тут…

Из-за недалекого бархана выскочил пурпур. Лю плавно, не дыша нажал гашетку. Огненная нить пиролуча пересеклась с бопом. Боевик, временно ослепнув, не заметил камня под ногами и покатился кувырком. Яэль обернулась и показала Лю большой палец. А Шуйбэнь будто раздвоился: Лю-1 стрелял в пурпуров, целясь в ноги, и думал только о прицеле с хомодетектором, а Лю-2 смотрел на театр военных действий, как из партера, томился и потел от страха. Он перевел взгляд на холмик слева. Там стоял пурпур и целился.

– Залп! – завопил Лю.

Провыли красные ослепительные струи. Пурпуру не повезло – лучевой дуплет угодил туда, где сходились два грудных и один брюшной сегмент, образуя трехлучевую звезду. Пурпур задергался. Рухнул на бок, и следующим импульсом ему разворотило энергоранец на спине, что повыше ребер радиатора. Докатился гулкий хлопок. Развороченный ранец ярко вспыхнул, заливая бархан лиловыми огнями.

Оттикало пять минут. Линии красного и зеленого огня резали синие сумерки на куски. Кто-то, кажется, Яэль, зашвырнул далеко за камни стан-бомбочку. Бомбочка завизжала в оглушающем режиме, вспыхнула клубом веселого василькового цвета. На его фоне раскорячились черные роботоподобные силуэты, рикошетом накатили слабость и тошнота. Подполз Морган, дернул за рукав.

– Все! – крикнул он. – Пора! Щас кабина подымется! Идите, я вас прикрою!

– Я те прикрою… – пробурчал Лю и гаркнул: – Всем отходить!

Еще одному боевику пробило ранец – разряд ушел в песок, а бронескафандр застыл на одной ноге, словно под заклятием, и рухнул на камни. Два красных луча достали прожектора на башне лифта и погасили свет.

– Лю! Отползай! Все тут!

Шуйбэнь задом сместился за кучу щебня и пополз-покатился к дверце лифта. Чьи-то руки подхватили его и втащили в кабину. Лифт заскользил вниз.

Запоздалый зеленый луч раскроил черноту надвое, но поражать было уже некого – поле боя опустело.

Изида – это плоскогорье к северо-востоку от «Большого Сырта», гигантская вмятина, оставленная астероидом, падшим в начале времен, а если смотреть с орбиты, то виден колоссальных размеров кратер, вроде Океана Бурь на Луне, и тоже окруженный кольцевыми горами-кордильерами. Планетологи такое образование зовут депрессией. Карта этой депрессии походит на схему московского метро, самого старого в Евразии и самого разветвленного. И здесь, и там от центра расходятся радиальные линии, пересекая кольцевые. Только на Изиде это не монорельсы, а каньоны и разломы. В такой-то разлом – широкое ущелье с отвесными стенами стометровой высоты – и въехали Жилин с Колмановым. Каждый правил своим краулером.

Глеб ехал и улыбался, вспоминая вчерашний «кигол».

Когда его, прилегшего соснуть после смены, разбудил робот-краб, почти новый «арктан» с весточкой от Антона, душа сыграла гамму чувств. И облегчение было, и радость, и злость, и возмущение. Пригасло ощущение вины, и зашевелилась, зацарапалась сметка: ага, пошли разведданные!

Киберсвязник всех перебудил– ночевали ополченцы в свежевыплавленном туннеле, постелив одеяла на теплый пол. До Коцита-4 оставались считанные метры. Яэль стала реветь, девчонки принялись ее утешать, Виджай взялся рассуждать о модельном психологическом кондиционировании и рекондиционировании, а Гошка обозвал его чучелом, явно завидуя Антону с оперативным псевдонимом Стажер… Конечно, в любой день знак удачи мог измениться с плюса на минус. Ну, так… ни природа, ни демиурги страховок не выдают. Глеб призывал себя опроститься и утешаться хотя бы тем, что стажер жив-здоров. И вообще, мелкие неприятности – это не крупные, а крупные – не смерть…

Ущелье то расширялось в долину, то стискивало стены, в одном месте утесы опадали широким разливом щебенки, в другом вырастали метров до трехсот. У их подножия лежали скальные блоки, отломленные у верха обрыва, иной раз такие громадные, что на них спокойно можно было бы разместить дачный поселок. Фиолетовые и синие мхи, довольствуясь инеем и туманами, облюбовали середину каньона, где дольше пригревало солнце. Сейчас, правда, его за тучами не видно было, а без светила холодает сразу и заметно.

Жилин старался объезжать зернистый мох (право, можно подумать, что склон синей икрой намазан!), хотя что моховищам гусеницы? Марс – биологически пассивная планета, хорошо если здесь наберется десятка два выживших видов. Но уж те, что дожили до эпохи глобальной климатизации, – самые стойкие. Эти не пропадут…

– Поворачиваем, – сказал Колманов, – и вверх.

Жилин послал свой краулер по пыльному следу колмановского и осторожно вырулил на узковатый карниз, волнообразно поднимавшийся к тонкослойчатому, сильно выветренному уступу. За ним вставал еще один, и еще… Перевалив последний, Жилин оказался на плоскогорье. В километре к востоку серел купол синоптической базы-лаборатории, похожий на опрокинутый казан.

– Не видать их что-то… – проговорил Колманов, правя на купол. – Если нет, подождем – мимо не проедут, больше тут переночевать негде… Эти-то, которые… ты говоришь, сафари устроили – не экстремалы какие, в тентах ночевать не будут. На фиг надо, скажут…

Оставив краулеры под навесом из панелей солнечных батарей, истертых ветром до подложки, Жилин с «проводником» вошли в купол. База была недавно расконсервирована – воздух нагрелся до плюс двадцати, в библиотеке-лаборатории грудой лежали надувные матрасы и небрежно скатанные одеяла; старая кухонная машина была заляпана сбежавшим кофе. Крошки на полу, окурок в углу, сипящий унитаз-автомат за открытой дверцей туалетного блока – все выдавало гостей не очень-то культурных и далеко не чистюль.

– Чтоб я еще раз вас сюда пустил… – бурчал Колманов, ожесточенно оттирая панели УКМ. – Привыкли, что за ними киберы ходят… А у самих что, руки отвалятся? Будешь чай?

– Буду, – кивнул Жилин, выглядывая в окно.

– Что-то мне тут Наташка насовала… – Колманов развернул пакет и заглянул в него. – Печенье!

– Пойдет…

Странно, но тишина вокруг, закипающая вода, Колманов, выкладывающий съестное, – все это шумство и беззвучие, сродственные пикнику или выезду на дачу, не расслабляли Глеба. Настороженность не уходила – уши вычленяли новые звуки, глаза нет-нет да и поглядывали на окна, а правая рука всегда оставалась свободной… Впрочем, он не очень-то и страдал от постоянной алертности. Всегда быть на взводе – это нормально, такая привычка досталась ему от предков, а те унаследовали ее от своего тотемного животного. Да не особо-то теперь и понежишься, даже если и захочешь. Антон в тылу врага. Ковальский на задании. Бранкевич с Шуйбэнем роют «Нору». Да и сам-то ты весь на виду – вот как заметят с воздуха, куды бечь?

– Пурпуры… – произнес как бы про себя Колманов. – Вот тебе и пурпуры… Ты извини, что я тогда на тебя взъерепенился…

– Да ладно… – свеликодушничал Жилин.

– Муторно на душе… По идее не мы, а Совбез должен «Еры» заниматься…

– Нет, они что-то такое готовили, – вступился Жилин за бывших коллег. – Я так, краем уха слышал… Там что-то было про блокаду, про усыпляющие бомбы…