Раскинувшая крылья солнечных батарей, простроченная вдоль и поперек цепочками иллюминаторов, станция вырастала на экране в громадную связку торов, шаров и цилиндров, растянутую по вертикали. Но какой бы здоровущей она ни была, сокрыть «Бору» ей не удавалось. Гигантский фотонный планетолет реял в черной пустоте, пристыкованный у внешних доков Спу, и смахивал издалека то ли на сверкающую рапиру с обломанным клинком, то ли на детскую пирамидку – толстая труба фотореактора была вдета в огромный параболоид отражателя, на нее был наколот серебристый диск грузового отсека, а на верхушке блестела шаровидная жилая гондола.

– Ничего машинешка? – небрежно-горделиво сказал Гирин.

– Да уж… – протянул Жилин. Он хотел сказать «бандура», но вовремя спохватился (еще обидится) и выговорил: – Сама чуть меньше Спу…

– Да, это тебе не баран начихал!

– Подходим к станции.

Пятый стыковочный узел, где-то сбоку круглой доковой палубы, был хорошо подсвечен – справа горел зеленый огонь, слева – красный. Две пары белых фар мигали сверху и снизу.

– Идет торможение… – выдал компьютер. – Корабль готов к стыковке.

– Заметно работают двигатели, – проговорил тенорок со Спу, – такие вспышки, вспышки идут…

Гирин отнял руку от клавиш управления и размял пальцы.

– Дальность шестьдесят метров, – нудил комп, – скорость ноль три… Спу пошел вправо… Начал гасить бок…

Гирин промокнул лицо салфеткой, смял ее и сунул в карман.

– Есть гашение боковой… Идем на стыковку.

– Ожидаем касания…

Стыковочный узел угрожающе надвинулся, заняв весь экран.

– Есть касание!

Корабль резко дернулся, гася инерцию, сначала в одну сторону, потом сразу в другую, но рубчатые присоски уже крепко сжимали массивный конус с кокетливо оттопыренными стабилизаторами.

– Есть сцепка!

Бот качнулся – так вздрагивает горячее тело, когда до него дотрагиваешься холодной ладонью. Запищала и заскрипела герметическая перемычка, пару раз за бортом коротко прошипело, и все – привычные звуки как-то сразу угасли. Зато явственно прорезались станционные шумы. Потрескивание, изредка – пощелкивающий скрип; о чем-то неразборчиво толковали громкоговорители на доковой палубе, доносились голоса и гремящие шаги.

– Приехали, – сказал Громыко и вынул из замка ключ от стартера.

Все вместе они проплыли в кессон станции, уцепились подковками за магнитную дорожку и прошкандыбали в переходной отсек. А там – не протолкнуться, отсек был битком набит. Добровольцы, межпланетники, планетологи, любопытствующие пассажиры. Говорили все сразу:

– А пробы? Пробы вы хоть брали? Да? И что?

– На Церере, ты имеешь в виду?

– Ну а мы о чем говорим?

– Да все то же самое – углистые хондриты и клатраты, «нифе» мало. Из чего там строить – не знаю…

– …Ред, дай глянуть! Нет-нет, вон ту! Ага…

– Черт, всю регистрограмму размотал… А? На, держи… Да ты сматывай, сматывай…

– …Нет, разлом доходит до Земли Афродиты, вот досюда, а здесь вот… нет-нет, здесь – да что ты мне говоришь! Я же знаю… Обнажения суперские, классные просто – дунит, гиперстеновый пироксенит, эклогиты…

– О-ля-ля!

– Заметь: те же глубинные ультраосновные… слышишь, что говорю?

– …Ой, да согреем мы этот Марс! Подумаешь… Разговору больше.

– Думай, что говоришь! Это ж тебе планета, а не банька!

– Пф-ф! Подумаешь, планета! Да хоть две планеты!

– …Это только так кажется, что «Бора» велика. Внутри-то тот же ионолет – смотреть не на что…

– Ну, ты как скажешь! Рейсовик есть рейсовик. Целый километр в длину – это тебе не что-нибудь!

– Это ж Виджай, ему лишь бы поспорить! Сам же видел, какая там «юбка» – полкилометра в растворе!

– Во-во! А в длину эта «макси», считай, метров семьсот, даже семьсот пятьдесят! И что от самого корабля остается? Фиг да маленько! Ну, метров сто от силы…

– Да?! А двести пятьдесят – не хочешь?!

– Ну, двести пятьдесят…

Жилин отодвинул дежурного диспетчера, чесавшего язык со всеми за компанию, и повелительно сказал:

– Проходите на палубу, не стойте! Чего зря толкаться?

Ребята и девушки, звякая и цокая по магнитному полу, протиснулись в помещение с куполообразным потолком. Галдеж почти прекратился, и все посмотрели на Жилина, парни – выжидающе, девушки – с интересом. Глеб непринужденно улыбнулся.

– Меня зовут Жилин, – представился он, – Глеб Жилин. Я – главный киберинженер проекта и ваше непосредственное начальство. По всем вопросам обращайтесь ко мне.

Толпа зашумела.

– Все тут, никого не забыли? – повысил голос Жилин. – Корелли… Алишеров… Ивернева… Никольский… Черняк… Соловейчик… Так, вижу… Сугорин… Свантессон… Вижу, вижу… А Шимшони где?

– Здесь я!

– А, извини, Яэль… Завьялов… Быстров… Вожжеватов… Я правильно назвал? Ага… Вот тебя не помню.

– Морган, сэр! Тимофеем звать!

– Из Джакоя? Ясненько… Все, что ли? Что-то мало вас…

Раздались голоса:

– Щас еще придут!

– А Танька с Катюхой где? Где? Скажите им, чтоб сюда шли!

– Вон Родин еще!

– Вылазь, вылазь давай!

Стесняясь, из толпы вышел Антон Родин. Голова у него была обрита наголо.

– Антон Родин, – сказал он с ноткой нерешительности, – стажер.

– Ну и как, стажер? – улыбнулся Жилин. – Дозвонился до… одного человека?

– Дозвонился… – засмущался Антон.

В толпе никто ничего не понял, только Марина хитро улыбнулась и что-то прошептала на ухо бледненькой Рите Иверневой. Рита поджала губки, боясь засмеяться.

– Не вижу Гупту… – заозирался Жилин.

– Ты где, Виджай?

– Да вон он, в «малинник» забрался!

– Тут я! – поднял руку смуглый парень приятной наружности. Он покосился на стайку девушек и сказал, соображая: – Получается, все девушки будут работать на Базе?

– Получается, – улыбнулся Жилин.

В толпе зашумели. Слышались возгласы:

– Ничего себе! Так нечестно!

– Гунилла, ты-то хоть с нами?

– С ними!

– Предательница!

– Не, вы как хотите, а я перевожусь на Базу!

– А то никакой жизни!

Из «малинника» звонко утешили:

– Ничего, будет и на вашей улице праздник!

– Когда перевернется «КамАЗ» с печеньем… – добавил кто-то после короткой паузы.

Тут лекторский голос Йенсена покрыл веселый шум:

– Добрый день, господа! Здравствуйте!

Толпа расступилась, и Ларс Юлиус Йенсен, лауреат Большой премии Яна Амоса Коменского, лауреат Геродотовской премии, профессор Ладожского университета, директор Петербургского института планетологии, почетный доктор Кембриджского университета и действительный член Всемирной де сиянс академии, оказался в середине круга. За ним выдвинулся высокий, стройный африканец, сложенный, как равнобедренный треугольник, и симпатичный по европейским стандартам – губы у него были не так чтобы тонкими, но и не вывернутыми, нос – вполне прямым, а все лицо – длинным. В общем, не совсем африканский фенотип.

– Знакомьтесь, господа! – торжественно провозгласил Йенсен. – Габа Оле-Сенду, штурман корабля «Бора»…

Глаза бваны Оле-Сенду выпучились абсолютно по-африкански.

– Худжамбо, бвана афанде! [9] – возопил он, да так, что Йенсена, бедного, шатнуло, и ринулся к Жилину. – Х'веве? [10]

– Сиджамбо, Габа! – ответил, посмеиваясь, Жилин и попал в объятия здоровенного масая. – Сикуона веве тангу замани! [11] – выдавил он.

По толпе пронесся шепоток.

– Мой командир был! – похвастался Габа хмыкающему Гирину. – Мы с ним и с нукерами Мехти-хана дрались, и штурмовикам Чанга жару дали – помнишь, на Таити? О-о, а как интернацистам всыпали – до сих пор вспомнить приятно! У моего афанде орденов больше, чем пуговиц на блейзере!