— Слышал? Когда? От кого?

— В восемнадцатом от поручика Бочковского. Когда пришел и сказал, что буду воевать вместе с ними.

— Прав был Бочковский.

— В чём прав-то?

— Во всём. Пойми, Саша, дети воевать не должны. Не детское это дело.

— А сиротами оставаться дети должны? Добрые слова говорить нетрудно. Вы растите, а мы вас защищать будем. А где они все были, когда комиссар арестов и обысков со своими бойцами нашу станицу «чистил»? А где были Вы, когда Сережкиных родителей убивали?

— Это война, Саша. На войне убивают.

— Вот именно, война. "Мы защитим"… Пока все были живы, защитить не смогли, а когда уже поздно "мы защитим"… Вы просто не знаете, что это такое, когда у тебя убивают родителей, братьев, сестер… Поэтому нас не поймете.

— Знаешь, Саша, чего никогда не надо делать, так это горем меряться. У вас с Серёжкой убили родителей, у меня — детей, — не успевшего родиться Ирмантасика Балис всегда воспринимал как полноценного сына. — У Мирона — вроде, никого не убили. И что? Будем его этим стыдить?

— Не будем… Извините, Балис Валдисович, я не хотел Вас обидеть.

— Понимаю, что не хотел. Но аккуратнее надо.

— Буду аккуратнее. Только, я ведь не Вас лично имел в виду, а вообще…

— Что — вообще?

— Ну, понимаете, как… Вы, в смысле Армия, нас ведь уже не защитили. Понимаете, уже. Нас убивали, а вас, не лично Вас, ну, понимаете… Вас рядом не было. А теперь вы говорите — мы защитим. А где вы были раньше?

Балис долго молчал: в словах казачонка была горькая правда.

— Ты прав, Саша, — произнес он наконец. — Мы, в смысле Армия, виноваты перед вами. Перед тобой, перед Серёжкой, перед другими ребятами, вашими ровесниками. Но постарайся понять и нас: Бочковского, меня, Мирона. Мы знаем, что такое война, потому что это — наша работа. Мы знаем, как это страшно. Мы знаем, что детям на войне — не место. Да, мы не смогли спасти ваши семьи, дайте же нам хоть немного искупить свою вину. Дайте спасти хотя бы вас.

— А Вы уверены, что так — вы нас спасаете?

— Уверен.

— А нас вы, конечно, спросить не считаете нужным?

— Знаешь, Саша, я никогда не верил ни в богов, ни в эту, как её… реинкарнацию. Как говорится, умерла — так умерла. И поэтому твердо убежден, что лучше жить, чем умереть.

— Всегда?

— Всегда, если речь не идёт о предательстве.

— А прятаться в тылу — не значит предавать?

— Смотря о ком речь. Если прячется от Армии военнообязанный взрослый человек — это одно. А если речь идёт о… тебе сколько лет?

— Четырнадцать было, когда на Тропу попал.

— Вот. Серёжка говорил, что ему двенадцать. Ещё младше. Вас никто воевать не звал, вы добровольцами пошли, правильно?

— Правильно, и что?

— И то, что, по уму, как относится к вашей доброй воле — это наше дело. Да только не слушаете вы это "по уму"… Вот и получается…

Балис не закончил: что именно получается, было отлично понятно обоим. Разговор себя исчерпал. Глаза слипались, усталость, которую они гнали от себя во время марш-броска, навалилась с новой силой. Говорить можно до утра, но лучше поспать хотя бы пару часов.

Капитан расстегнул ремешок часов. Часовые деления и стрелки светились холодным светом.

— Смотри, сейчас на моих часах — почти полпервого ночи.

— Ух, ты…

Сашка не удержался от восхищенного возгласа: часов с подсветкой ему видеть не приходилось.

— А почему они светятся?

— Фосфоресцируют, — машинально ответил капитан, но тут же вспомнил, что это слово мальчишке не должно быть знакомо и пояснил: — Они покрыты особым составом, содержащим фосфор, который светится в темноте.

— Ага, понятно.

— В три часа меня разбудишь. Держи.

Он протянул Сашке часы и пистолет.

— Только смотри, стрелять в случае самой крайней необходимости.

— Я понимаю…

— Знаю, что понимаешь. Но всё равно инструктирую, знаешь такое слово?

— Конечно, знаю, — с обидой в голосе ответил мальчишка.

— Так вот. Если заметишь какую-либо опасность — сразу меня буди. Самодеятельности не надо. Всё ясно?

— Так точно.

— Вот и отлично. Согрелся?

— А то…

— Точно?

— Что я, врать, что ли, буду?

Врать — не врать, но показать ситуацию лучше, чем она есть на самом деле Сашка, конечно, был вполне способен. Уж на это Балис за годы курсантства и службы насмотрелся достаточно. Но проводить еще одну воспитательную беседу смысла не имело.

— В таком случае, жертвуешь свой плащ для нашей лежанки. Мой стелим, твоим накрываемся. До трех — твоё дежурство, с трех до рассвета — моё…

Ночью их никто не потревожил. В город путники вошли вскоре после рассвета, едва заспанная стража открыла ворота. Гаяускас немного волновался, что стражники прицепятся с расспросами, но обошлось.

Помятая одежда и небритая щетина Балиса, конечно, доверия не внушали, но бродяжничество в этих краях никогда не считалось преступлением. Дело стражников — оберегать добрых горожан от разбойников и душегубов, а уж с бродяжками горожане и сами должны разбираться.

Гораздо больший интерес путники вызвали у человека, наблюдавшего их вход в город через узенькое окошко караулки. Управитель Лечек время от времени заходил поболтать со стражниками о том, о сем, сыграть партию-другую в зуж, угостить винцом, а где и ссудить несколько маретов. Мало ли какие услуги могут понадобиться благородному лагату Маркусу Простине? Позаботиться о людях, которые будут готовы их оказать, всегда лучше заранее.

— Кто это в город вошел? — поинтересовался Лечек у стоящего рядом осьминия.

— Имп их знает, — равнодушно ответил командир караула и широко зевнул.

Управитель продолжал смотреть в спину удаляющихся мужчины и подростка. Импом Лечек не был, но мальчишка ему был определенно знаком. Можно было поставить марет против гексанта, что именно этот паренек уехал из города вместе с Йеми несколько дней тому назад. Как раз в том день, когда Лечек знакомил кагманца с местными «землекопами». Судя по тому, как тот разбрасывал деньги направо и налево, случилось что-то серьезное. Что именно, ни Лечек, ни его старый подельник Наско не знали, но нутром чувствовали — Йеми крепко сел на крючок и готов отдать очень многое, чтобы оттуда соскочить. Ну, а если кто-то готов много отдать, то хотелось бы, чтобы отдал он это не кому-нибудь неизвестному, а самому Лечку. Только вот предложить свои услуги кагманцу возможности не было — слишком уж быстро он покинул Плесков.

И вдруг — такая возможность появилась. Не иначе, как Кель решил помочь своему слуге. Не то, чтобы Лечек задобрил божество обильными подношениями, но, наверное, не сыщется во всем мире ни одного пройдохи и душегубца, регулярно не приносящего в храм покровителя всех нечистых на руку ту или иную мзду. Без удачи в их деле — никуда. А в чьих руках удача, как не в руках богов? Может, конечно, Келю и не до молитв Лечека из Плескова, но, на всякий случай, вечерком надо будет в храм заглянуть да на подношения не поскупиться.

Но это — вечером. А пока управителю было не до небесных дел, его ждали более насущные дела земные. За знакомыми Йеми надо было проследить, узнать, чего им в городе надобно.

— Ладно, Вайло, я пойду потихоньку. Увидимся ещё.

— Да, конечно, господин. Как тебе будет угодно. Мы всегда рады тебя видеть, — забормотал осьминий.

Стражник ощущал легкую досаду: знать бы, что эти бродяжки интересны самому Лечку — задержал бы их при входе в город, да и под стражей к нему доставил бы в лучшем виде. Денег у его хозяина водилось преизрядно, а в скупости управитель замечен не был, поди, отвалил бы за такую услугу не меньше золотого. Да откуда ж знать-то было?

Ну да ладно, всех денег всё равно не заработаешь, как не крути, а придется что-нибудь и украсть. Еще раз вздохнув, осьминий вышел за ворота: утро вступало в свои права, пора бы было появляться у ворот крестьянским и купеческим повозкам — основному источнику дохода и благосостояния стражников.

Управитель же последовал за путникам, стараясь не привлекать к себе внимания. Это ему удалось без особого труда: мужчина и мальчишка ни разу даже не попытались проверить, нет ли за ними слежки. Очевидно, они совершенно этого не опасались (Лечку и не могло прийти в голову, насколько он прав в этом предположении). При том, что головами они постоянно вертели во все стороны, очевидно, выискивая какие-то знаки, а пару раз даже останавливали встречных горожан, чтобы выяснить у них дорогу (это было видно по энергичной жестикуляции спрашиваемых).